О Человеке Глебе Сергеевиче Лапшине

Это потрясающий рассказ чтеца Бориса Смирнова о его учителе и человеке, с которым я имела счастье разговаривать в Пушкинских горах Глебе Сергеевиче Лапшине. Я искала о Г.С.Л. в интернете и нашла:

Смирнов Б.А.: Что касается Глеба Сергеевича, то это был человек потрясающий. Он позволил себе невероятную роскошь – иметь своё мнение на всё и совершенно не считаться с тенденцией. И поскольку он был человек незаслуженно обиженный, травмированный, конечно, то иногда бывали такие вещи.

Вот он едет в трамвае со мной и вдруг во всеуслышанье своим поставленным голосом говорит: «Вот принадлежали князю Боборыкину великолепные дома – всё большевики испортили». Я покрывался густым румянцем и не знал, куда себя деть – это же сталинское время было! И я потом говорил: «Глеб Сергеевич, ведь у вас могут быть неприятности». «Они у меня уже были!» Я говорю: «Ну, вы знаете, все люди боятся, у всех сердце…» «Вот то-то и оно, что все трусы!» Я: «Вы что же, не боитесь?». Он отвечает: «Я уже свое отбоялся, я скоро умру». И вот его никак невозможно было урезонить – это осталось до конца его дней.

Я пришел к нему в Дом Пионеров заниматься, мама была очень недовольна. Когда я пришел обратно, она спросила: «Ну и чем вы там занимались – много там вас?»
- Там нас было человек 15, а читали мы одно стихотворение.

- Это что, за 2 часа?!
- Да.
- И какое же стихотворение?
- Какого-то Баратынского.
- И это было длинное стихотворение?
- Да нет, всего два четверостишья.
- И что же вы делали два часа?!

- Он все нам рассказывал о Баратынском и т.д. – просто заслушаешься.
И я все ей пересказал. Я никогда не мог пересказать того, что учительница нам говорила в школе, а тут… Он умел удивлять, умел так поставить вопрос, так соединить это с юмором... Я говорю, что обязательно буду к нему ходить. А потом я стал получать двоечки. И мама меня не стала пускать, тем более что я и в другом кружке занимался тогда, в драматическом, и там уже спектакли ставились, все… там был другой стиль, на пять голов ниже – я вообще не предполагал, что могут быть люди такой культуры, таких энциклопедических знаний. Оказывается, это пребывание на лесопилке его энциклопедизму не повредило. И вот вдруг он является к нам на квартиру: «Я из Дома Пионеров, я хотел бы узнать, почему Боря не посещает кружка». У нас тогда телефона не было, позвонить было нельзя. Мама говорит: «Он стал получать двойки по русскому языку и по литературе, поэтому я поняла, что эта увлеченность мешает, надо ему для учебы освободить время». Вообще тут был очень интересный предварительный момент. «Вы кто?» — сказала мама, загораживая дорогу в квартиру.

- Это из Дома Пионеров. Глеб Сергеевич Лапшин, руководитель кружка художественного слова.
- О-о! Я запретила моему сыну ходить к вам.
- Простите, ваше имя-отчество? Я не могу так просто… Меня зовут Глеб Сергеевич, а вас как?
- Клавдия Ивановна.
- Клавдия Ивановна, может быть, вы все-таки разрешите мне пройти?
- Пожалуйста, — сказал мама, уступая дорогу.
- Может быть, вы разрешите мне повесить шляпу и снять пальто?
- Пожалуйста.

- Клавдия Ивановна, понимаете, я не могу говорить с женщиной, когда она стоит, а пока вы не предложите мне сесть, и вы не сядете, очевидно.
Так что он ей дал сразу урок. А потом он сказал: «Ну что же, Боря, мама совершенно права, ты занимаешься литературой, это должно помогать, а у тебя получилось обратное? Клавдия Ивановна! Я считаю, что в этом повинен я в известной мере, не только он. Поэтому, поскольку я филолог, я дам ему несколько уроков, и мы все выправим». Мама тут заволновалась: «Понимаете, Глеб Сергеевич, мы не располагаем достаточными средствами, чтобы оплатить ваш труд». «А разве я о средствах какой-то разговор поднимал? И речи нет ни о каких средствах. Только надо так: один раз в неделю я буду приходить к вам, а уж два раза в неделю пускай Боря приходит ко мне».

И вот я к нему пришел. Вы знаете, это поразительно было: люди разных эпох встречаются. Жил он где-то на Курском вокзале, в каких-то бывших конюшнях, стойло это превратили в общественную квартиру. У него стоял один диван, а над диваном на каких-то металлических рейках был еще один диван, и они там вместе с сестрой в этом стойле жили, и, тем не менее, остатки былой роскоши остались – прекрасный канделябр и удивительное академическое издание Пушкина, я таких и не видел.

Вот я к нему пришел, и он говорит: «Что ты будешь пить – чай или кофе?». Я подумал, что кофе – более особенное и сказал: «Кофе». Ну ладно, тогда посмотри пока вот эту книжку, а пока пойду (у них была общественная кухня). Вот он пришел, я смотрю – там все о Пушкине, о Пушкине, такие иллюстрации – это же академическое дореволюционное издание, совершенно прекрасное.

- Ну как, тебе понравилось?
- Я и не думал, что там так красиво, такие совершенные иллюстрации!
- Ты что, в Михайловском-то не был?
- Не был.
- Сима, Сима он не был в Михайловском, ты только подумай! – для него это было элементарно. — Ну как же, в Михайловском такой подъезд, ты входишь с правой стороны за дверью такая вешалка с зеркалом, где шляпа его висела, с правой стороны тросточка его стоит, там вот то…
Я с таким мистическим ужасом к нему:
- Глеб Сергеевич, а Вы знали Пушкина?
- Ха, ха, ха! Сима, Сима, он думает, что я Мафусаил, что мне 300 с лишним лет!
Вот такие были поразительные вещи…

Правая.ру: А вот что касается именно веры?
Смирнов Б.А.: Он говорит: «Давай напишем с тобой диктанты». Стал мне диктовать и говорит: «А ты знаешь, как это писать? Нет? А ты спроси». Я стал каждое слово спрашивать, и он смотрит на меня и смеется: «Ты, наверное, думаешь, что мы маму и учительницу обманываем».

- Да.

- Ничего подобного. Имей в виду, что все эти правила, которые надо изучать, в конечном счете, это чушь мохнатая. Правила никто не запоминает, а грамотность – она дается механическим письмом, важно не делать ошибок, много переписывать и не делать ошибок, тогда просто сама рука будет писать правильно. Это наиболее правильный путь, поэтому ты спрашивай.

И вот я мгновенно переправил, и у меня диктанты стали хорошими, а потом я отличился: на экзамене по литературе мне попалось «История Пугачевского бунта».
И вот я, памятуя как Глеб Сергеевич говорил, я отвечаю: «Это было в царствование государя императора такого-то». Лидия Сергеевна, наш преподаватель по литературе, она же секретарь партийной организации, у нее руки затряслись:
- Смирнов, откуда вы это знаете, я же вам этого не говорила! – оправдывается перед директрисой, что она о «государе императоре» не говорила.

Я и отвечаю:

- Так, читал….

А уж что там читал… Глеб Сергеевич все говорил, от начал и до конца. Они конечно сказали: «Пять», — и все было исправлено. А что касается веры, то относительно веры он говорил так: «Вот, почитай, пожалуйста, эти моменты о телепатии (о передаче мысли на расстоянии). Вот, пожалуйста, почитай вот этот момент о спиритизме‚ почитай там вот то-то‚ то-то‚ то–то. Самое главное было что? Главное – что нам внушали‚ вдалбливали‚ что опытно эти истины‚ которые утверждает Библия‚ что они опытом эмпирическим не доказываются. А там, дескать, можно все что хочешь сочинить и выдать за истину.

Ну, вот я почитал все эти вещи и понял‚ что существуют совершенно другие факты. Это тоже факты‚ только человек не может их вызвать опытом‚ потому что это знания‚ которые даются Богом. Расстояние между опытами исчисляются многими столетиями‚ а иногда и тысячелетиями‚ и что их тоже надо систематизировать‚ и что это может быть названо своеобразным эмпиризмом‚ и что наше сегодняшние идеологи именно этому и закрывают дорогу‚ огульно отрицают множество вещей: гипноз‚ передачу мыслей на расстоянии‚ телекинез. Короче говоря‚ они – фальшивомонетчики.
 
И когда это все мне было представлено‚ все стало на свои места. «Видишь‚ здесь обман‚ здесь‚ здесь. Это все нечистая игра». Это совсем не на пределе человеческих знаний‚ это теории‚ которые закрывают глаза‚ творческую инициативу режут под корень при разной красивой фразеологии.

А потом он стал рассказывать о некоторых святых – это вообще было потрясающе интересно. И рассказывал он о своей сестре‚ которая‚ как и его отец‚ была революционеркой. Они были из рода Бахрушиных‚ а Бахрушины были богатыми‚ были миллионерами. А мама Глеба Сергеевича, она была за разночинцем замужем‚ они были бедны‚ поэтому они никогда не бравировали тем‚ что они были близки Бахрушиным‚ в гости к ним не ходили и так сохраняли собственное лицо. Так вот‚ и отец‚ и старшая сестра – они, в общем, заигрывали с революцией. И‚ оказывается, дом Глеба Сергеевича и его сестры посещался Землячкой. Это кошмарная фигура, это террористка‚ негде ставить клейма‚ опаснейший человек. И когда сестра старшая умирала‚ она попросила батюшку. Пришел батюшка и стал ее исповедовать, и он вышел потрясенный: «Первый раз такая исповедь!». «В чем же дело»‚ – спрашивают все.
- Я, конечно, не имею права выдавать‚ но в данном случае я беру на себя грех‚ я ее опубликую. Она знаете в чем кается?
- В чем‚ в чем?
- Я‚ говорит‚ знаете в чем каюсь? В том‚ что внесла в дом заразу большевизма.
Ну, Глеб Сергеевич никогда большевикам не сочувствовал‚ он считал так: грехи России настолько были велики‚ общенародные и династические‚ среди духовенства‚ что что-то должно было произойти‚ какая-то чистка. И это и была революция‚ поэтому он был совсем не против революции. Но против увековечивания идеологии большевизма, конечно, он был против всеми путями. Можно принять революцию в каких-то её следствиях‚ как очистительную‚ но в ее терроризме‚ ее гнусности и безбожии – этого он принять не мог.

Потом он делал такие вещи… это‚ оказывается‚ была закалка. Он давал мне гениальные книги. Был такой случай: я в это время заканчивал институт‚ ВГИК‚ у нас была философия‚ я поднатаскался всяких теорий и он говорит: «Для меня совершенно неавторитетны люди‚ о которых ты говоришь. А если говорить о вопросах пола‚ которые ты затронул‚ то надо знать Фрода» (Фрейда‚ но он произносил его имя так).
 
- А кто такой Фроде?

- Ну, вот‚ не по тем отдельным крошечным выпискам из философского словаря и лекций советского лектора‚ а прочитай «Введение в психоанализ».
И он давал мне это «Введение в психоанализ»‚ которое я должен был прочесть за одну ночь. Я думал‚ что это его странность‚ какой-то садист. Оказывается‚ нет. Он сделал из меня глотателя книг. Учил цепкости. И когда я уже думал что я – специалист по Фройду‚ он говорит: «Боря‚ но ведь Фройд – это уже давно отошедшее в прошлое‚ надо читать Ломброзо «Гений и умопомешательство». А где же эта книга? Он опять дает мне ее на короткое время. И когда я теперь уже и Фрода, и Ломброзо имею на вооружении‚ он вдруг говорит: «Ну это тоже вчерашний день‚ а для того‚ чтобы считать себя более-менее сведущим‚ Отто Вейнингера «Пол и характер» надо прочитать».

- А эта книга?

- А этой книги у меня нет. Только в библиотеке Ленина. И вот по одной теме пять книг надо было перелопатить. Некоторые люди лекции читают‚ прочитав одну книгу‚ но это, конечно, низкий уровень. А когда две и еще какой-нибудь материал – это уже вполне солидно‚ а он меня, никакого ни лектора‚ он меня четыре огромных тома заставил прочитать…

… Мне рассказывала о Голубиной книге тетка моя‚ которая пешком ходила в Оптину пустынь со своей знакомой, Евдокией Николаевной‚ та этих сказителей‚ калик перехожих‚ записывала‚ но записала не все‚ а только часть; у моей тетки сохранились эти листки‚ и она мне на память сказала‚ и я‚ пользуясь этой маленькой выдержкой, свою тетку спрашивал‚ она мне многое стала объяснять из этого‚ а потом порекомендовала обратиться к учителю. Когда я спросил: «Тетя Оля‚ а это правда все, что Дух Святой есть?». Она отвечает: «Ну, если уж тебе свидетельства Духа Святого мало‚ то спроси учителя».

Я спросил. Вот у того тоже руки и губы задрожали – нет ли кого‚ кто слушает, – и он меня (учитель истории) совершенно в другую сторону направил: этого не может быть‚ все это придумка. А Глеб Сергеевич все это потом поставил на место. И сказал о том‚ что это все не так просто‚ как думают некоторые простецы. И что Голубиная книга есть откровение Духа Святаго. Оно изливалось и в Ветхом Завете и в Новом Завете. Голубиная Книга есть Божественное откровение.

Это меня совершенно всего перевернуло. Потому что когда мы смотрим на всякие комментарии к книгам‚ то говорится так‚ что Голубиная книга – это, в основном, книги‚ которые реставрируют язычество‚ что они на грани с ересью находятся‚ что святые отцы иногда запрещали их читать‚ полагая‚ что это уводит в сторону. А вместе с тем батюшки говорили (это я знаю со слов моей тетки), что в основном это всё правильно‚ а если возникают отдельные частные недоумения‚ то надо спрашивать у священника‚ и священники все решат и подскажут‚ поскольку они специально для этого образованы.

Вот Глеб Сергеевич как раз раскрыл мне Голубиную книгу, и с этого момента я понял‚ что литература наша и история наша – все они фальшивомонетчики‚ все они подтирают‚ выпускают то-то‚ все они служат тенденции‚ а объективно‚ хотя бы честно исторически изложить – они от этого отходят. Обида появилась‚ что тебя за дурака считают‚ презрение появилось‚ осторожность появилась: надо искать тех авторов и те издания‚ в которых докопаться до истины можно‚ а это воспринимать с огромным знаком вопроса‚ оставляя для сносок‚ для скептических замечаний место. Это тоже было очень большим его влиянием.

И потом‚ он вызывал у меня мистический ужас‚ потому что не было знания‚ о котором он не мог ничего сказать. И такая перенаполненность – мне казалось‚ что это ненормально. Теперь‚ я этого уровня‚ до сих пор не достиг‚ но приблизился‚ но тогда мне казалось, что это ненормально. А он хохотал‚ ему это было все забавно. У такого рода людей возникает еще определенный навык‚ который заключается в том‚ чтобы переворачивать время от времени свои богатства‚ чтобы они не сошли на нет. Но такой вот старческой болтливости у него не было‚ он как-то ухитрялся это делать в рамках.