Друг

– Эту? – Елена Мартыновна, вынимает отложенную для меня книжку. На обложке длиннохвостый рамфоринх, сложив серповидные кожистые крылья, угнездился на ветке древней сосны.
– Нет, – качаю головой я, – эту в прошлый раз дочитала. Мне Орлова «Очерки…» и… – тут я заглядываю в свою тетрадку, – Верещагина «Записки палеонтолога», если есть.
– Вон Орлов, – Елена Мартыновна кивает на этажерку в углу, – бери, – она выуживает из фанерной коробки на столе мой пухлый формуляр, что-то отмечает в нем и уходит в фонд.
С зеленым томом «Очерков по палеонтологии позвоночных» сажусь на всегдашнее свое место у окна, где вечно сочится холодом форточка, под сень раскинувшейся на подоконнике бегонии.

Читальный зал детской библиотеки полон растений, слабого шелеста страниц и мерного гудения дневных ламп под потолком. К сладковатому запаху желтеющей бумаги примешивается горечь силикатного клея, мышиное шуршанье книжных корешков и глухой перестук каталожных ящичков. Еще с осени по первой пороше я протоптала дорожку в этот тихий мир. А нынче зима сметает снега в сугробы. После пурги их застывшие белые волны затапливают город, и не всякий день срежешь путь сквозь нечищеные дворы. Вытерпеть дорогу до библиотеки помогает гастроном на углу Ленинградской – в его тамбуре нагнетают сухое тепло калориферы, и можно отойти от мороза, а на обратном пути, заглянув в кафетерий, угоститься стаканчиком яблочного сока.

Я часто хожу сюда. Раз уж решила стать ученым, надо готовиться. Тут я коплю знания: конспектирую прочитанное в толстой тетради, вникаю в извивы эволюции.
Елена Мартыновна кладет передо мной новую книжку Верещагина и оставляет наедине с сокровищем. Открываю немедля – тут есть об ископаемых в Арктике. Читаю, читаю… Устав, невидяще пялюсь в окно. За ним город в искристых снегах, как в мехах. А раньше, десятки миллионов лет назад, тут росли теплые леса, среди секвой и болотных кипарисов бегали двуногие утконосые ящеры, откладывали в папоротниках яйца, и знать не знали, что потом…

За спиной шаркают тапочки – Елена Мартыновна поливает цветы. До бегонии ей не достать, она дает пластмассовую леечку мне: «Польешь?»
Раздвигаю мясистые ярко-зеленые листья, их толстенькие черенки похожи на гусениц, поросших красными волосками. Меж ними белеет сложенная вчетверо бумажка. Ну-ка… Это зачем здесь?
Когда Елена Мартыновна уходит с опустевшей лейкой, разворачиваю находку.
«Привет, – написано на половинке тетрадного листа в клетку, – меня зовут Саша. А тебя? Почему ты всегда берешь книги о зверях?» – и больше ничего.
Так это мне?! За мной что, следят? Исподтишка, не поднимая головы, оглядываю зал. Мальчишек трое: один – малек, другой листает «Советский спорт» и самозабвенно роется в носу, третьего я знаю – это Аркаша-авиамоделист, он по сторонам не смотрит – или в чертежи, или в небо.

Перечитываю три строчки. Ответить? «Привет, – пишу я на том же листке. – Книги не про зверей. Звери – это класс млекопитающих. А я читаю о ящерах – это класс рептилий. Хочу знать, как они жили и почему вымерли». Больше на бумажке места нет. Сворачиваю ее и незаметно кладу в заросли бегонии. Что теперь будет?

Назавтра в цветке новая записка: «Спасибо за ответ. Мне нравятся те, кто много читает. Я тоже это люблю. «Мои» писатели: Жюль Верн, Беляев и Уэллс. А твои?»
Почерк не очень разборчивый. От листка пахнет чем-то знакомым, каплями что ли какими… В зале как назло одни девчонки. Кто же мне пишет? Может, Елена Мартыновну спросить? Склонив каштановые кудри над растрепанными переплетами книг, она наклеивает на них толстые полоски бумаги. И что я ей скажу? Нет, глупо как-то…
«Мне Вальтер Скотт нравится, – отвечаю я, – еще Бажов и Конан Дойль, у него фантастика классная! Я в шестом классе учусь. А ты в каком?»

Два дня в библиотеку не ходила. На третий смотрю, на моем месте парень сидит – смуглый крепыш, энциклопедию читает. Сердце заколотилось: вдруг это он мне записки пишет? Я нарочно рядом стала, будто в сумке что-то ищу. Может он скажет чего… Он и сказал: «Отойди, – говорит, – ты мне свет закрыла».
Насилу дождалась, когда уйдет этот малый. А в бегонии конечно опять записка: «Я в седьмом, мне скоро 14, – ого почти на два года старше меня. – Хочу быть твоим другом. Ты согласна?»

Ну дела! Как же дружить, если даже не виделись ни разу? Я разволновалась: что написать?
– Тебе не холодно? – проходя мимо, Елена Мартыновна нагибается ко мне, от нее слабо пахнет аптекой, каплями. Я поскорей прикрываю записку локтем. – Что-то ты вся дрожишь, – продолжает она. – Закрыть форточку?
– Ага… – выдавливаю я. – Замерзла.
Капли! Неужели эти записки библиотекарша пишет? Нет, чепуха. Подумаешь, запах! Мало ли кто лекарства пьет. Вопрос на листке все еще ждет ответа. Пишу всего одно слово: «Согласна». Будь, что будет.

Назавтра зеленый «почтовый ящик» таит целое письмо, тесно свернутое и засунутое поглубже в цветочную гущу. Читаю его, заложив между страницами «Очерков…». Таких писем мне никто еще не писал: «У Жюля Верна есть роман «Пятнадцатилетний капитан». Ты не читала?» – Читала, Саш, читала!
Шорох волн, трущихся о борт корабля, теперь любимая его музыка. Он уже бывал на Черном море «в городке с «сабельным» названием Геленджик – «вжик-вжик» – ты видела море?» – еще нет, но это будет, Саш! Там в воздухе, соленом как вода, скрипят и мяукают чайки, и ветер раздувает им белые крылья, как паруса. Там море вечно качает сушу – весь этот городок, как колыбель. Саша хочет быть моряком. Ходить над бездной по скользкой кренящейся палубе, видеть перед собой горизонт, дружить и сражаться с ветром. Он, как Дик Сэнд, мечтает быть капитаном дальнего плавания.
Внизу приписка мелкими буковками: «Но этого никогда не…».

Письмо счастливое и горькое, как сон, в который успел поверить и… проснулся. Почему «никогда не будет?» У нас в стране человек может быть, кем хочет. Хоть космонавтом! Вон даже девчонок берут. А вдруг… – меня осенило, – Саша и есть девчонка? Они капитанами не бывают. И как я раньше не сообразила! Смотрю в письмо, там ни одного личного глагола в мужском роде. В женском, правда, тоже нет. Нарочно? А если все же пацан? Может, у него морская болезнь… Но разве это помеха мечте?

Выдираю из тетради лист и пишу ответ, старательно обходя пол адресата: «Нечего нюнить. Захочешь – будешь! Думаешь, моя мечта ближе? Я хочу палеонтологом быть, а сама в математике ни бум-бум! Что ж, бросить? Сказать: «этого никогда не будет?», пойти в кружок кройки и шитья? Нет, буду бороться». Никому еще не доверяла я этих своих сомнений. Но раз у нас такой разговор – пусть знает. Какой же будет ответ?

Вот не ожидала! В горшке с бегонией, укрытые резной листвой, лежат конфеты. И смешная записка, из нее ясно, что Саша – парень. Вздыхаю почему-то с облегчением. Про море и его мечту больше не говорим. Моя – тоже в загоне. Я теперь хожу в библиотеку ради его писем и – нет, чтоб вникать в узоры окаменелых костей – строчу длинные ответы. Моя тетрадка заметно похудела.
Саша меня интригует – он умный и столько всего знает, будто всю жизнь только и делал, что книжки читал. Я представляю его высоким, голубоглазым. Всюду невольно озираюсь, нет ли такого поблизости? Ведь мы скоро увидимся – Саша обещал. Воображаю, как это будет… Он подойдет – я сразу догадаюсь. Разве можно не узнать того, о ком столько знаешь!

Однажды в бегонии записка: «Я скоро уезжаю. Надолго. Постарайся быть здесь 11-го вечером». 11-е – воскресенье. Сижу на своем месте с пяти часов. Читать не могу, ничего не соображаю. В любую минуту может случиться встреча. Поверх открытой книги слежу за входом в зал, вздрагиваю, завидев в дверях мальчишек. Ко мне никто не подходит.
– Ребята, библиотека скоро закрывается, – говорит Елена Мартыновна. В зале из парней остался только Аркаша-авиамоделист – уткнулся в свой журнал и сопит. Раздосадованная, собираю нечитанные книги, иду сдавать.

Возле стола Елены Мартыновны в кресле на колесах сидит какой-то очкарик. Цыплячья шея видна из широкой горловины черного свитера, неходячие ноги с мосластыми коленками торчат немного в стороны. Смотреть на инвалида неловко, отвожу взгляд, будто не замечаю. Елена Мартыновна долго ищет формуляр, надписывает вкладыши, потом принимает у меня книги.
– До свиданья, – говорю ей я. Инвалидная коляска загораживает проход. Калека о чем-то задумался, напряженно смотрит вбок водянистыми глазами, некрасиво увеличенными линзами очков. От него тянет аптекой.
– Пропусти, пожалуйста, – страдая от неловкости, прошу я. Парень не двигается. (Он еще и глухой? Прыгать мне через него, что ли?!)
– Дай мне пройти, – еле сдерживая раздражение, громко говорю я.
Инвалид дергается, будто я его стукнула.
– Саша, – звенящим голосом говорит сзади Елена Мартыновна, – пропусти, сынок.
Парень неуклюже шевелится, крутит руками колеса, наконец, сдает назад. Путь открыт.

На улице метет. Пурга дымится, словно ледяное варево – в нем тонут желтые всплески фар и тени прохожих. В голове зудит какая-то мысль – что-то не так, неправильно – не могу ухватить. Думаю, почему Саша не пришел – сам же назначил. И записки нынче не было. Заболел, может?
Вот и гастроном на углу. Надо зайти погреться. В кафетерии гремят стаканы, глухо шумит закипающий самовар, пахнет пирожными.
– Мне яблочный с мякотью, – я протягиваю полтинник.
Продавщица наливает зеленоватый, похожий на жидкое пюре, сок, отсчитывает 40 копеек сдачи. И тут неотступно свербящая в уме мысль прорывается: я вдруг понимаю, почему Саша не может стать моряком. И почему пахло каплями. От них обоих…
– Ты куда? – кричит продавщица в спину. – Сдачу возьми!

Растолкав людей, стоящих за мной в очереди, выскакиваю в пургу. Хочу бежать в библиотеку, но не тут-то было. Ветер режет, сгибает пополам, отпихивает назад: «Поздно! Поздно!» – стучит в голове. Как я не поняла сразу, не узнала, глупая! Записки конечно Елена Мартыновна носила – Саше на коляске там не протиснуться. Он же показаться стеснялся… А я смотреть на него не хотела – обидела!
Из метельной каши выступает знакомая дверь. Дергаю ее. Долблю кулаками, ногами. Поздно. Все ушли домой. Завтра понедельник – в библиотеке выходной.

Весь следующий день пишу и рву письма. Пишу и рву. Потом решаю: сама все скажу, попрошу прощения. Саша поймет, я знаю. Во вторник несусь в библиотеку прямо с уроков.
В читальном зале за конторкой – незнакомая дама с абонемента.
– Елена Мартыновна? Ее нет, – говорит дама. – Уехала насовсем.
– Куда? – ахаю я.
– К морю куда-то. Сына лечить. Мальчик у нее больной, знаешь…