Пляжи в сентябре

###
      Искупались. Ночью шторм нарвал водорослей, поднял песок со дна, – утром море грязное, но ровное как стекло. А вода тёплая, сентябрь. Только трудно босиком по камням входить в воду. Зато сразу у берега глубоко: окунулся и плыви.
      Постелили рядом – он полотенце, она маленькую циновку. И впечатали туда похолодевшие освеженные тела. Пляж дикий, морская трава, пустые бутылки, камни, руины каких-то стен. В темноте, после заката, эти берега обживает молодёжь, днём сползаются целые семейства с детьми. По утрам – тишина. Никого вокруг.
      Это его идея – прогуляться, поехать куда-нибудь подальше к воде:  «Прокатимся?» «Хм, давайте»,– сказала она. – «Интересно».
      «И купальник возьмите».
      Поглядела из-под чёлки. Помолчала. «Ладно».
      Мало говорила. Характер такой. Может, это и цепляло, только он боялся подойти вот так раньше.
      А вчера они странно свободно посмотрели один на другого. Как так вышло? Почему вчера, почему именно теперь? Может, духота виновата? Мучившие их жарой в рабочем кабинете июнь, июль, август? Кончены дела, кончен годовой отчёт. А теперь отпуск. Еще тёплые дни безделья.
      Берег. Неподвижная вода. Вдалеке невидимый город прикрыт облаками и занавешен туманом. Потянуло сквозняком по песку. Он увидел – она повела плечами, задрожала.
      Покопался в вещах. Протянул фляжку: «Хотите?»
      «Коньяк?»
      «Ром».
      «Вот как? Ладно». – И в ответ две конфеты, ему и себе.
      Он глядел, как отпила, поморщилась, – крепко, спирт! – как губами вынула из обёртки размякшую конфету.
      Голая. Незагорелая. Только дважды перетянута тоненько чёрным. Аккуратный металл небольших пряжек на бёдрах. А вокруг много её белизны. Много тела. Много родинок, конопушек, крапинок по широкому молоку её грудей, полуприкрытому тонкой тканью.
      «Что?..» – Она повернулась к нему. – «Вы так на меня смотрите».
      Он смутился. Рядом, руку протянуть, – женщина. С розоватыми пятнами возраста на щеках, с медной, крашеной копной волос – сколько там седины? – размотала, рассыпала тонким шёлком, закрыла ими жилки на висках, лоб, уши. Что он всё, как мальчик! Жёлтый уже. Сиво-пепельно-волосатый по рукам, по груди между кнопками плоских сосков. Голый, увядающий, с худыми ногами. Дядька одной ногой уже на пенсии – что, молчать, скромничать? Что ему терять-то?
      «Вы красивая. Очень. У вас грудь красивая», – сказал он.
      «Интересно! Шутите?»
      «И не думал. Знаете, как такая называется? Блюдечки. Невысокие, но разлиты широко, равномерно, по кругу. Мужики от таких с ума сходят, знаете?»
      «И вы сошли?» – Прищурилась. – «Э-э. Всё в прошлом. Бросьте. Вон, какие бледные… две тарелки…»
      «Нет. Особая, фаянсовая, белизна». – Он смотрел прямо в глаза ей.
      Смеялись её глаза. Слушала. Он сказал: «И клеймо на каждой прямо в серединке. Там, где надо».
      «Ну, знаете! Это уже!..» – Встала, словно защищаясь. Пошла опять в воду.
      «Как на донышках на чайных блюдцах. Как печати императорского фарфорового завода. Хотите, угадаю? У вас они светлые-светлые, чуть розовые, нежные», – сказал он.
      И поднялся за ней вслед.
      Они плыли, раздвигая руками плотность воды – под себя, в стороны, под себя. В этот раз заплыли далеко, в холодные потоки.
      А потом грелись на берегу. И молчали. На боку, ухо в ладонь, она смотрела из-под чёлки на него. Как-то рассеянно смотрела. Он – ничком. То встречался глазами с ней, то прятал свои.
      «А давайте на ты», – сказала она.
      Засиял: «Давай».
      «Нет. Это не так делается. Где фляжка?»
      Третью конфету она разломила напополам.
      И легла на циновку, на спину, распустив живот вширь, разбросав безвольно по сторонам руки: «Ну?»
      Он чуть не сказал: «Что – ну?» – Всё понял.
      Вдавив локти в песок, наклонился к её зажмуренным векам. К губам в мелких морщинках-трещинках. К запаху конфет и рома.
      Занятым целованием ртом она простонала глухо ему в рот: «У-у-у».
      «О-о-а-а». – Освободив губы, двигая головой, дыша, засмеялась. – «Нет, какие вы, мужики! Вас пальцем помани, и всё!»
      «Ну, не так всё просто», – выдохнул ей в прикрытое медью волос ухо.
      «Значит, розовые?»
      «Да».
      «Уверен?»
      «Ага».
      «И поспоришь?»
      «Да».
      «На сто долларов?»
      «Да».
      «А на двести?» – Засмеялась: «Ладно, ладно!» – И подняв спину, сведя лопатки, пригласила мужские пальцы отстегнуть крючок. А потом настойчивым нажимом рук уложила его себе на живот: «Устанешь».
      Их быстро сорвало. Ей захотелось всё. В море, рука в руку с этим человеком, под этим тёмным, обещавшим дождь небом. Такой, как есть, нагой, белой, животастой, крапленой родинками по всему телу, – и чтобы не было места, которого не обдула свежесть, не выласкали бы скользкие пальцы воды.
      Ладонью, там, где прижались друг к другу пупками, она забралась под мокрую ткань его плавок и шевелила, потягивала неожиданно сильный член. Целуясь, не отпуская его рта, стянула тряпку с костяной белизны его бёдер. И с себя свою, с пряжками.
      Вздрагивая телом под его толчками, запрокинув голову, приоткрыв губы как-то беспомощно, по-детски, она смотрела вокруг.
      Тишина. Крикнула, метнулась птица над водой. Камни, кусты. Развалины лодочного гаража. Буквы свежим чёрным аэрозолем: «Бабы! Брейте ноги! И дырки».
      А на грудях у неё, в самой серединке, – темные коричневые кружки ареолов, маленькие, как у мужчин.
      А соски вытянуты как два крохотных детских пальчика.


016 февраль.