Итальянец

Кайо Марио Гарруба - итальянскому фоторепортёру.

     Дед Мороз подарил мне подарок. Деда Мороза звали Андрон Кончаловский /по паспорту Михалков/. Он пребывал, в тот  1984 год, в Америке, сидел без работы и питался чем попало. Нет, работа у него  была, но  не режиссёром, а преподавателем. Он писал мне в открытках о том, как читает лекции по русской литературе студентам университета в Олбани, тем, которые изучали русский язык. От имени  Андрона  позвонила  из Италии Алла Гарруба и просила  встретить их с мужем  в Ленинграде  и найти за пятьсот долларов администратора  на пару недель, хорошо знающего город и его современную жизнь. В Италии 25 декабря празднуют Рождество Христово, а в  Новый год принято путешествовать. Её муж, всемирно известный фотожурналист Кайо Марио Гарруба, получил контракт  с  редакцией  журнала  "Эспрессо"  на фоторепортаж о Ленинграде. После смерти генсека КПСС Брежнева от СССР ждали перемен и открытости. Марио должен был сделать привлекательный  репортаж о прекрасном  имперском Петербурге, наполовину построенном итальянцами, с теми людьми, которые обитают в нём сегодня. Искать помощника  было не нужно. Я сам готов был за пару долларов выпрыгнуть в окно. Андрон об этом догадывался. Зато я не догадывался о том, что Марио давно делает репортажи о жизни в СССР и знают его наши чекисты не только с хорошей стороны. Во времена хрущёвской оттепели Марио умудрился  уговорить московского художика Лёву Брусиловского раскрасить красками  в своей мастерской голую манекенщицу Галю Милявскую. Когда репортаж появился в итальянском журнале, в ЦК КПСС все члены остолбенели.
     Марио с супругой поселились  в «Европейской», в шикарном люксе на втором этаже. Приехали они из Москвы на дневном поезде «Юность». Самолёты из Рима тогда летали только в Москву. Алла, полячка по происхождению, прекрасно говорила по-русски и планировала быть между нами переводчиком. Но мы с Марио моментально нашли общий язык из смеси моего французского и родства менталитетов. Марио, уроженец Сицилии, подвижный сухой синьор лет шестидесяти, объехал весь мир, создавая фоторепортажи о  замечательных городах и людях. Когда, отхлебнув глоток  кофе, он начал говорить об оплате моего труда, то одного, поднятого мною указательного пальца, было достаточно, чтобы мы перешли на язык жестов и письма. Для советского человека пятьсот долларов были огромным капиталом и я еле сдерживал себя, чтобы от радости не пройтись вприсядку вокруг стола.
     В Питере светало поздно. Мы встречались в отеле в начале одиннадцатого и шли работать на улицы города. Вдоль и  поперёк проходя по улицам, Марио  искал  выразительные ракурсы. Он  попросил меня собрать несколько моделей и одеть их в костюмы времён Александра Пушкина. Юра Хомутянский, преподаватель из Театрального института, где в то время работал доцентом и я, одев цилиндр и накидку, со спины стал очень похож на Пушкина. Оставалось начать сочинять стихи, но Юра тяготел к пантомиме. На женскую роль я пригласил студентку с курса профессора Куницына Олю  и решил все кадровые вопросы по обеспечению съёмок. В институте в январе шли экзамены и я был абсолютно свободен. После запрета на выезд во Францию и  прикрытия моего курса трюковой подготовки работать в институте вообще не хотелось. Обиделся я на них. Злые они.
      Появление иностранца на улицах Питера в январе 1984 года не могло пройти незамеченным. Народ, особенно в зимнее время, напоминал огородных пугал в серо-чёрных лохмотьях. Экзотические зимние шапки из бродячих собак, косивших под волка, создавали ощущение присутствия в зоне заклятых преступников архипелага ГУЛАГ. Воротник из рыжей лисицы вызывал у граждан нездоровый интерес. Что говорить о Марио, который появлялся среди  серой, укутанной вязанными шарфами, толпы в серебристом длинном  манто гагачьего пуха с белым шёлковым подкладом. Поток прохожих замирал и поворачивался в нашу сторону, как делалось всегда, если  граждане видели, что снимается кино. Сюжет с Пушкиным на Невском  мы снимали  в окружении тысячной толпы зевак. Марио интересовался, почему они не на работе, не строят  вожделенный коммунизм? Я шутил, что это агенты КГБ, приставленные наблюдать за его диверсией. Я ждал вопросов от компетентных органов, но их не было. Может быть они тяжело переживали смерть Андропова и прибывали в краткосрочном ступоре. А может объявили забастовку по поводу назначения Генсеком полумёртвого Константина Устиновича Черненко.
      Оля  украшала нашу компанию не только своей эффектной фигурой, но и купленной по случаю искусственной шубкой «под леопарда». Вообщем, на третий день наших съёмок на Невском стали появляться организованные группы туристов, любовавшихся издали нашей компанией. Марио, заметив такой интерес, подзывал граждан, как туземцев в Африке, сфотографироваться, но они смущённо бычились и убегали.
      Колоннада Казанского собора привлекала  Марио Гарруба не меньше, чем лица экскурсоводов музея религии и атеизма, между этих колонн бродивших. Перспектива галереи Гостинного двора или Пассажа насыщалась  в его фотографиях покупателями, простаивающими в многочасовых очередях за парой итальянских колготок. Когда Марио увидел прилавок с женским нижним бельём  он потерял дар речи и в его старенькой «Лейке»  заело плёнку. Забыв  об осторожности, он стал судорожно снимать бюстгальтеры, похожие на гамаки и голубые байковые панталоны, больше похожие на защитную форму пожарника. Бдительные продавщицы подняли крик, упрекали нас в шпионаже и унижении достоинства советской женщины. Затерявшись в густой толпе покупателей, мы благополучно скрылись.
     В середине дня Марио приглашал нас с Олей на  лёгкий перекус и мы искали удобное местечко в питерских ресторанах. Когда я привёл его в битком набитый «Сайгон», он моментально разобрался в ситуации и стал незаметно щёлкать «Лейкой» босховские лица моих авангардистских соотечественников. Сайгоновские завсегдатаи, увидев, что их снимают для западной прессы не наши люди, наперебой позировали и скалили в улыбке свои полузубастые  рты. Посыпались предложения от  стиляг зайти к ним в гости и запечатлеть их уникальный быт. Марио потерял голову и, забыв про меня, бросался во все стороны в их объятия. Чтобы разрядить  накалившуюся  обстановку, я выбрал рыжего бородатого художника-абстракциониста, живущего напротив «Сайгона»  и, навешав Марио «лапши на уши», что это восходящая звезда, поволок его  в мастерскую к новоявленному  маэстро Лукка. Дверь открыла престарелая растолстевшая большевичка, которую я навскидку окрестил мамой художника. Возбуждённый  Валерий воспринял это как личное оскорбление и начал кричать на английском языке, предназначавшемся для иностранца, явное моё разоблачение  "Итс май вайф!" Моя эрудиция в познании питерской фауны была растоптана на глазах у Марио. Но мой гонорар он уменьшать не стал. Он был всем очень доволен.
     Когда репортаж был почти готов, Марио захотел снять общий план Невской  перспективы  и выбрал для этого точку на балконе жилого дома, рядом с кинотеатром «Художественный». Мы поднялись на лифте на последний этаж и, сориентировавшись по стенам, позвонили в квартиру. Это была огромная коммуналка, а хозяева  престарелые строители ударных строек коммунизма, участники Всемирного фестиваля молодёжи и студентов 1957 года в Москве, у которых тёплые чувства к иностранцам так ещё и не остыли. И это в нашем суровом климате…..Дверь открыл двадцатисемилетний мулат, дитя тесной дружбы народов времён хрущёвской оттепели. Увидев Марио в его серебристом манто, он радостно открыл  все окна и двери и соседи принялись накрывать общий стол. Одни тащили солёные огурцы, другие маринованные грибочки, третьи – квашенную капустку, четвёртые –дымящуюся картошечку, а пятые достали с балкона заиндевевшую бутылку «Столичной» водки.
    Это была пятикомнатная коммунальная квартира. Марио вышел на балкон, встал на какой-то ящик и выстраивал кадр, чтобы захватить  торс обнажённой кариатиды, поддерживающей эркер балкона. Удачную съёмку мы отметили шумным застольем с песнями и плясками под баян. Провожали нас хоралом «Интернационала».
     К шести часам пополудни  на город спускалась вечерняя мгла. Усталые, но довольные  мы тащились в «Европейскую», где Алла накрывала нам шикарный стол. У итальянцев принято есть много, но один раз, вечером, когда садится за горизонт палящее солнце и на землю опускается ночная прохлада. Здесь, в промозглом Питере, мы согревались любимым Гаррубовским виски «Джек Дэниэлс», предусмотрительно привезённым ими  с собой, а десерт полировали настойкой сицилийских трав  «ди джастиво».  Развалясь в креслах, сытые и пьяные, попыхивая сигарой, мы начинали хохотать, вспоминая перипетии дня.
     Марио намучился от своей привлекательности, мешавший его работе тайного наблюдателя, и решил подарить мне в качестве бонуса своё элегантное пуховое пальто. Чтобы подавить моё радостное смущение, он предложил мне поменять своё пальто, на моё, замаскирующее  его под советского гражданина. Сделка была совершена мгновенно, не принимая во внимание некоторую разность в наших размерах. Но подарок я отложил в сторонку до лучших времён, а одел старенький, побитый молью, тулупчик, перешитый евреем-скорняком из тулупа сторожа Сытного рынка, купленного мною по случаю за бутылку портвейна «Агдам».
    Работа  в новом камуфляже спорилась бойко. Марио снимал потаённые уголки Питера и незабываемые лица его обитателей. Народ, принимая нас за своих, отдавался съёмкам с восторгом, проглатывая  моё враньё про журнал «Огонёк» за чистую, звенящую монету.
     Так мы дошли по улицы Пестеля до дома Мурузи, отсняв его со всех сторон. Подкрепившись хорошим крепким кофе напротив, я обронил, между прочим, что в этом доме на втором этаже с видом на Спасо-Преображенский собор проживал с родителями мой приятель, изгнанный с Родины за инакомыслие, Ося Бродский.  Марио, поперхнувшись  конфеткой, попросил меня повторить сказанное на плохом французском языке на родном мне с детства  - русском. Я без запинки повторил и добавил, что сейчас Бродский проживает в Америке, считается врагом советского народа и пишет для капиталистов стишки.
   Вспомнил и его отсидку за тунеядство, и вечеринку у меня накануне его отъезда в изгнание, которая чуть не закончилась арестом сионисткой шайки. Марио стоял, опершись на стол, и дрожа мелкой дрожью от радостного предчувствия. Он представлял кадр  всей его жизни. Ну если не всей жизни, то командировки в Ленинград  – точно. Он потащил меня через Литейный проспект  к дому Мурузи и на ходу умолял  проникнуть в квартиру Бродского. Я не видел особых сложностей, мало понимал трепет Марио, связанный с забытым гражданином  СССР и уверенно нажал на все кнопки звонков Оськиной коммуналки № 28. Толпа соседей вывалилась на площадку и восторженно слушала мою басню про журнал «Огонёк», вид Преображенского собора, ракурсы фотосъёмки, плёнку «Кодак» и современные фотообъективы.
   Марио, спрятанный воротником моего обтрёпанного пальто, не вызывал у сограждан настороженности и после моего обещания поставить им бутылку Шампанского, был впущен в квартиру в сопровождении нашего эскорта. Оля, в своей «леопардовой»  шубе, хоть и косила под  иностранку, тоже никакой тревоги у жителей коммуналки своим лицом не вызвала. Марио никогда не снимал с фотовспышкой, но разглядеть лица постояльцев в коридоре без прожектора было невозможно. Одна тусклая лампочка из многоярусной гирлянды теплилась только над входом в туалет. Когда нам приоткрыли двери Оськиных комнат, Марио бросился к окну и дрожащими руками стал открывать  двери балкона. Хозяин комнаты попросил его не дёргать так за ручку, потому что на улице зима. Дрожащим голосом, теребя  в разные стороны заржавевший и заклеенный газетами замок, Марио успокоил хозяина по итальянски «Бене,бене»  и в повисшей мёртвой тишине продолжал скрипеть замком. Тишину взорвал  истошный вопль соседки, стоявшей всё свою сознательную жизнь на страже Родины.
 - Держите их, это шпионы  Бродского!!!
     От  женского пронзительного визга  Марио отпрыгнул от окна и оторопело смотрел на меня, ожидая указаний. Я попытался погладить визжащую гражданку по голове, но рука моя была перехвачена мускулистой лапой соседа, видимо в молодости работавшего кузнецом на Путиловском заводе. Я с трудом вырвал руку и бросился к выходу. Мы кубарем скатились по перилам лестницы со второго этажа и бросились наутёк проходными дворами мимо гнезда всемогущего КГБ, находящегося в двух шагах на Литейном,4.  Потеряв последние  силы от бега на Моховой улице и убедившись, что за нами нет погони, мы зашлись гомерическим хохотом.
     Вечером следующего дня чета Гарруба отбывала на Родину. Приехал Никита Михалков поговорить с Аллой о том, чтобы она, как агент, представляла его интересы в Европе и искала заказы на любую работу. Он уже четвёртый год находился в простое и довольствовался только гонораром за роль проводника в фльме Эльдара Рязанова  "Вокзал  для двоих".  Марио и Алла отбывали на «Красной стреле» в Москву, а оттуда улетали домой в мафиозную, певучую Италию с доброй сотней негативов о нашем, таком похожем на Рим, выстроенном итальянскими зодчими, Питере.
      
 
Post Scriptum.

     Из статьи Леонида Велехова «Я жил не как все» для «Совершенно секретно»
Анатолий Брусиловский – натура, что называется, ренессансная. Художник. Один из ведущих отечественных книжных графиков 60–80-х годов, а также художник-постановщик многих картин на «Мосфильме». Активный участник советского «левого», неофициального искусства тех лет, вызывавшего резкое раздражение властей, которое выплескивалось в исторических скандалах – с хрущевским посещением выставки «абстракцистов» в Манеже в начале 60-х, с бульдозерной «трамбовкой» нескольких вернисажей отечественного авангарда в те же 60-е, с разгромом рукописного альманаха «Метрополь» в 1980-м и т.д.
 Здесь Брусиловский первым в мире осуществил опыт боди-арта – картины, нарисованной на живом, вдобавок прекрасном женском теле. Дело было в 1970 году. Приятели привели к нему в студию знаменитого итальянского фотографа Кайо Марио Гарруба, который хотел сделать такой репортаж, как он выразился, «чтобы о Москве заговорили» и читатели журнала Espresso, самого популярного в Италии, для которого Марио и работал, расхватали бы тираж, как горячие пирожки. Придумай чего-нибудь, сказал итальянец Брусиловскому. Брусиловский придумал. Позвал знаменитую тогда московскую красавицу – манекенщицу Галю Миловскую (позднее она уехала на Запад и стала звездой Vogue) – и говорит: «Дай-ка я на тебе напишу картину». Галя, натура артистическая и богемная, согласилась. Пригласил друзей, декорировал студию, расставив повсюду старинные граммофоны и наполнив их раструбы фруктами с Центрального рынка – получились «рога изобилия». Друзья выпивали, танцевали и веселились, художник разрисовывал божественное Галино тело цветами, бабочками, листьями и лианами, итальянец вне себя от счастья все это фотографировал. Фоторепортаж появился в Espresso, рядом была напечатана знаменитая, запрещенная в то время в СССР поэма Твардовского «Теркин на том свете», а над всем этим художественным великолепием красовалась «шапка»: «Над прахом Сталина». Скандал был оглушительный, когда номер журнала лег на столы работников ЦК КПСС.

     Владимир Мусаэльян родился в 1939 году в Москве. С 1960 года работает в Фотохронике ТАСС. Специализация - политический репортаж. В 28 лет Мусаэльян стал личным фотографом генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева. Затем снимал последних советских лидеров - Андропова, Черненко и Горбачева. В 1978 году получил международную премию "Золотой глаз" - за фотографию Леонида Брежнева и лидера чилийских коммунистов Луиса Корвалана, на этой фотографии генсек плачет от избытка чувств.
 У меня был приятель, замечательный итальянский фотограф Марио Гаруба, я часто останавливался у него в Италии.
Шли торжественные мероприятия в связи с 30-летием освобождения Польши от фашизма.
Мне передали, что меня спрашивает какой-то итальянец. Я выхожу - стоит Марио. Говорит, что ему хотелось бы снять трибуну и Леонида Ильича, потому что дата очень значительная.
 Я провел его к трибунам. Возвращается грустный: «Снял, - говорит, - но Леонид Ильич в черных очках. А мне хотелось, чтобы он их снял». Пришлось мне самому вместе с ним идти. И Брежнев, увидев меня у трибун, снял очки: уж если я пришел, значит, по делу.
 Я ухожу - он опять надевает. Марио был поражен от того, какое между нами взаимопонимание, и долго еще восхищался...
В 1982 году Леонид Ильич умирает. Приходит Ю.В.Андропов, человек совсем другой формации, сложный и уже серьезно больной. Больше четырех-пяти кадров на пленке не получалось: то голову он наклонит, то отвернется, а партия спрашивала строго. Надо снять рукопожатие, группу и сцену за столом. К.У.Черненко, сменивший Андропова, был еще сложнее.
 И еще больнее...


     Никита Михалков пользовался услугами Аллы Гарруба очень активно c 1984 по 1992 годы. В 1985 она организовала в Риме просмотр его фильма "Неоконченная пьеса для механического пианино", куда собрала цвет артистических и деловых кругов - Анжелло Рицолли, Марчелло Мастрояни, Силвию Д*Амико, Мишеля Сейду и многих известных персон.
      В результате состоялся проект "Очи чёрные", "Урга", спектакль "Механическое пианино" с Марчелло Мастрояни.
     Фирма ФИАТ заказала Никите Михалкову рекламный ролик, который получил приз индустриальной рекламы в 1989 году в Милане и Вашингтоне. В СССР Н.Михалков представил его, как свой художественный фильм "Автостоп".
      Многочисленные мастер-классы в Риме, гостеприимность дома Аллы и Марио Гарруба, которым воспользовался и я, были обычным явлением для Михалкова и членов его семьи.
     В 1991 году Анджелло Рицолли рискнул и решился финансировать фильм "Сибирский цирюльник" по сценарию голливудского писателя Роспо Паленберга о приключениях американской шпионки в царской России. Никита Михалков стал ставить свои условия в процессе написания сценария в Ленинграде, снимая там же свой телефильм "Сентиментальное путешествие на Родину через живопись", поссорился с Аллой Гарруба и послал её в Италию. Ну хотел Никита Михалков, чтобы Паленберг писал один сценарий в гостинице, пока Никита снимает свой фильм в Русском музее, а тот этого не захотел. Гордый был американец, а Никита Михалков - гордее. А.Рицолли прикрыл проект и сценарий был выкуплен Никитой Михалковым много лет спустя. Алла и Кайо Марио Гарруба тяжело переживали гневливый поступок Никиты Михалкова, которого за это время успели полюбить, и долгое время звонили мне, чтобы узнать не одумался ли великий Михалков и не просит ли прощения. Так они этого и не дождались. А Михалков снял фильм "Сибирский цирюльник", 12, Предстояние, Цитадель и не помнит те времена, когда итальянцы спасли его от нищеты и забвения.               



Примечание.

Брижит Бардо в объективе Кайо Марио Гарруббы. 1955 г.

Париж. 1955 год. Итальянский фоторепортер Кайо Марио Гаррубба / Caio Mario Garrubba (1923 - 2015) - уже весьма известный мастер, работающий в стиле фотографического неореализма, коммунист. Впереди у него - путешествия по всему миру, фоторепортажи из Вьетнама, Китая, Польши, СССР, интервью и фотографии Хо Ши Мина, Мао Цзедуна, Никиты Хрущева и Леонида Брежнева.
Начинающая французская киноактриса Брижит Бардо / Brigitte Bardot. У нее за плечами - несколько успешных ролей и скандальная известность после появления на экране в откровенном бикини («Манина, девушка в бикини») и без оного («Доктор на море»)... До выхода на экраны фильма Роже Вадима «И Бог создал женщину» остается один год. Что будет потом - знают все.


Брижит Бардо в объектив..