Неправильная математика

               

     Вопросы людей мучают, вопросы требуют ответа. Вопросы серьёзные, о мироздании, об истине, о смыслах… Чтобы найти ответ, желательно, правдивый, надо размышлять, сопоставлять, анализировать, искать логическую связь…, ох, что-то много всего надо, а не хочется, а не научены, а лень, а надо ли? Конечно, легче и сладостней не задаваться всякими «дурацкими» вопросами, которые только отвлекают от жизни; ещё легче гнать ненужные вопросы взашей, с веселым презрительным матерком: «Да пошли вы… далеко и лесом!» И просто взять чужой, уже найденный ответ, пусть даже глупый и неверный, зато готовый. Так привычно поступают почти все родимые обитатели земли, но среди родимых обитателей то там, то здесь заводятся, как грибы в сырости, странные людишки, которые не отмахиваются от «посторонних» вопросов, а все больше ответы на них ищут. Да еще при этом сами ставят перед собой ещё более несусветные вопросы, и дают такие же несусветные на них ответы. Во как! Свихнутые несколько эти людишки, скособоченные, странные. Иногда в бочках живут, иногда чашу с ядом жадно пьют, будто это компот из персиков, ходят в рубище, «возлюби» кричат. И чего им неймется? Жили бы, как все, «жизнерадостными сорняками», по выражению одного остряка, ели, пили, плодились, так нет же! - задумчиво к небу глаза закатывают и вопросами, как трясучкой, начинают мучиться, к тому же ненужными, бестолковыми вопросами. Этакое «ходячее сознание», как определил их один философ, тоже «никчемный человек».
     Вот и в селе Кунишном завелся один такой никчемный - ходячее, прости господи, сознание – некий Лукьянка по прозвищу Гут, длинный тощий парень, который со второго марта прошлого года вдруг стал задаваться «эдакими, не такими» вопросами. Почувствовал к этому делу вкус, углубился мыслёй в невидимые простому глазу слои, затаился на время в некотором интиме, словно на золотую жилу напал, и папочку для записей завел. Можно было подумать, что произошло некое животворящее чудо: сидел-сидел, а тут вдруг второго марта стал на ноги и ходить начал, правда, этак бочком!
     Да, ходил Лукьянка по ухабистым улочкам села как-то боком, когда правое плечо у него   вроде обгоняет левое, а издали он, длинноногий, был похож на сутулую «жердю» (жердь), как говорил дед Мошка, правда, «жердю», поросшую сверху волосам, потому что с того же второго марта Лукьянка вроде как обет дал: перестал стричься и постепенно отрастил на голове длинные волосы, хоть косы заплетай. Вдобавок у него на подбородке вылезла скверная тощая бороденка, и теперь он – и поп не поп, и монах не монах. Хотел было настоящий поп Софрон ему трепку задать из ревности, поскольку у попа бороденка была еще жиже, да только рукой махнул – блаженный Гут, что с него взять?
     Куда б ни шел Лукьянка, а было ощущение, что этот парень всё время куда-то шагал и ничего другого не делал, он постоянно, везде и повсюду носил с собой засаленную папочку под мышкой, будто она туда, под руку, навеки была вклеена. А папочка-то являлась заветной, потайной, в которой он хранил таинственные записи, сделанные таинственными знаками на мятой  и желтой от времени бумаге в клеточку. Как всё происходило? Шагает он по улочкам, а ему в голову вдруг мысля вползает, будто говорит: «К тебе я, родимый, к тебе»…  Лукьянка тут же останавливается раскрывает папочку и мыслю предает бумаге, запечлевает для вечности. Для того и папочку всё время таскал с собой. Записи Гут никогда никому не показывает – не созрел еще народ, - но вопросы иногда произносит публично, причем, жалеючи людей, произносит не самые сложные вопросы.

     По вечерам в хорошую погоду мужики с могалы частенько собирались на «сходку» у дома Филиппки Бобрика, сидели на бревнах, общались, случаи какие вспоминали, смеялись, об урожае толковали, о ценах, о бабах – все солидно, достойно. Тут же нередко слушали «брехни» знаменитого деда Мошки, местного говоруна и краснобая, который в разговорном жанре давно переплюнул всех народных артистов вместе взятых. Такие сборища бывали не каждый день, но довольно часто - можно сказать, в некую традицию превратились. Вот и вчера мужики собрались языками почесать, побалагурить и только повели солидную и степенную беседу, как из-за угла показалась «жердя», т.е. кривоватый Лукьянка с папочкой под мышкой, на длинных ногах, который, чуть подпрыгивая, направился к «сходке». Подошел к мужикам, худой, длинный и бледный, будто стебель, выросший в тени, сложился пополам и с важностью сел на бревно тощей задницей. Мужики от неожиданности замолчали – уж больно редкий гость в их сообществе, - а Гут многозначительно выдержал паузу и неожиданно задает всем  вопрос:
     - Скажите, люди добрые, почему говорят «глазами хлопает»? Разве глаза хлопают? Хлопают ресницы, да и то не хлопают, потому что хлопков не слышно, но – говорят! Почему?
     Мужики несколько очумевают от такого неожиданного, нелепого, неуместного вопроса, глупеют на глазах или чувствуют, что глупеют, переглядываются, пожимают плечами – о чем это он?.. Совсем дурачок, что ли?
     По правде говоря, никто из мужиков на могале Лукьянку всерьез не воспринимал. Парню уже давно за 25, уже, можно сказать, зрелый мужик, а он все вроде как на побегушках, всё Лукьянка да Лукьянка, патлатый пацан, с засаленной папочкой под мышкой – скособоченный, кривоватый, странный, может, слегка припиз… Ну, да понятно.
     А Лукьянка тут же, на бревнах, задает мужикам другой вопрос, посложнее:
     - Почему говорят «ветер дует»? Ведь, ежели разобраться, ветер – это движение воздуха, а ему приписывают образ существа, которое якобы «дует».  Почему возникает движение воздуха? Потому что в разных местах меняется давление, как в школе учитель говорил. За горизонтом, к примеру, воздух нагрелся, вверх поднялся, внизу образовалась разреженность. Вот в эту-то разреженность и устремляется другой поток воздуха – возникает ветер. Это понятно! Выходит, ветер не «дует», он только устремляется в разреженность, он – втягивается! Когда говорят «дует», то кажется, что кто-то сидит за горой и дует, выдыхает. Никто не дует, наоборот, воздух всасывается – вот что такое ветер.
     От рассуждений Лукьянки мужики на бревнах тускнели и никли, будто их дустом посыпали. Такие вопросы и темы в их головы никогда не заглядывали. Только что мирно сидели, о деньгах-бабах сладко говорили, у кого сколько, у кого какая, а тут пришел этот длинный хлыщ и весь аппетит испортил, словно ложку соли в чай сыпанул. Огорошенные мужики молчат, не зная, что и сказать на сиё явление природы, тоскливо курят, сделали на всякий случай умные морды, вроде как задумались над отвлеченным, а Лукьянка, по прозвищу Гут, не дождавшись ответа, вдруг резко встает, глубже свою папочку под мышку засовывает и так же кривовато уходит, как и пришел, одно плечо впереди другого.
     «Темнота-а! – с протягом бормочет себе под нос Лукьянка, - Деревенская темнота. Как мало люди думают! Ленятся. Или глушат свои мозги самогоном, чтоб не думать». Лукьянка не то, чтобы презирал мужиков, скорее, он ощущал над ними свое тайное превосходство - превосходство существа думающего, следовательно, высшего. Не выпячивал явно своего превосходства над простыми кунишниками – зачем? – но тайком самолюбиво гордился собой и своим умением мыслить. «Ежели нам дан мозг в виде ума, или ум в виде мозга, то и надо мозгом пользовать в полной мере, чтоб мозг от работы блестел, как плуг от пахоты. А у мужиков мозг ржавеет без работы, да еще они всячески стремятся освободиться от мозга, и вообще, от думок. Говорят, брось, не думай… И понятно, почему: мозг царапает, мозг мешает человеку быть животным».
     Силен! Силен Лкьянка в мысли, сам это понимает, гордостью наполняется, сдерживает себя, но сдержать не может. Когда он подумал про мозг, то тут же в папочку тайными знаками заносит такую запись: «Мозг – это неудобство для животных». Глубоко копнул!

     Достоверно неизвестно, считал ли Лукьянка Гут себя непризнанным гением или не считал? Скорее всего, считал, потому как самолюбив был чрезвычайно - любую маломальскую похвалу, пусть корявенькую, неверную, пусть льстивую, заглатывал с великолепным жадным аппетитом. Но не дай вам бог покритиковать его мысли! Он вспыхивал, напрягался, злился, и мог из самолюбия сделать себе харакири, подобно самураю, или зубами в живую плоть идейного противника вцепиться – что-нибудь одно.
     В Кунишнинской школе блестящий учитель математики Александр Дмитриевич Шмытов, уже покойный, царство ему небесное, научил в свое время Лукьянку различным математическим действиям, и теперь, начиная с того же второго марта, Лукьянка задумывается среди прочего и над вопросами математическими, вернее сказать, над вопросами философско-математического характера. «Как Платон!» - горделиво думает Гут, сравнивая себя с древнегреческими философами. Эк, куда его тянет!
     «Вот точка, - размышляет Лукьянка, шагая длинными ногами по ухабам пыльных улочек села. - Точка не имеет ни длины, ни ширины. А как может точка существовать? Как может быть что-то, если не имеет размеров, если ничем его не измерить? Нет размеров – нет объекта. Но говорим «точка», оперируем «точкой», словно что-то есть. Так есть или нет? Что-то тут не так, что-то тут неправильно…»
     Гут пока не делает выводов, он только размышляет, все больше погружаясь в мысли, словно подводная лодка погружается в пучину океана:
     «А ежели взять нуль? Нуль обозначает что? Пустое место он обозначает, ничто, дырку, пустоту, некое зарождение мира, когда еще ничего нет. Но мы же нулем жонглируем туда-сюда, как футбольным мячом! Разве можно что-то делать с пустотой? Разве можно управлять пустотой, перемещать взад-вперёд? Неправильно это! Заблуждения, сплошные заблуждения! Если пустота, то и говорить не о чем».
     Лукьянка – критичен, всюду видит, как люди тешат себя иллюзиями, баюкают их, лелеют, обманами и самообманами живут, страдают от иллюзий и все равно лелеют! Как настоящий философ, Гут злится за это на людей, негодует, кулаки сжимает, и у него возникает сильнейшее желание сделать людей умными и правильными – переделать бы их! Перековать!
     Когда он открыл, что нуль – пустота, то был очень поражен, что в математике есть числа меньше нуля. Задумался и ужаснулся! Что может быть меньше пустоты?! Что может быть меньше «ничего»?! Откуда они, эти, блин, отрицательные числа? Из другого, загробного, мира? Тьфу ты, мистика какая-то! А еще говорят, математика – точная наука. Какая ж она точная, ежели с нечистой силой связана? Он достает из-под мышки папочку и быстро пишет на пожелтевшей бумаге  очередную шифровку: «Математика – нечистая сила».
     Лукьянка не может думать сидючи: только присядет, только напряжет голову в таком положении, а мыслей-то нет! Ему становится страшно: как же так, жизнь посвятил голове, а голова не работает? Чувствует панику, вскакивает на длинные ноги, бежит вон со двора и цаплей начинает выхаживать по кривым сельским закоулкам, поросшими кустами белой акации. Идет, сам не зная куда, безо всякой цели: то у пруда он шляется, то за селом его видят, то в гору, раскрасневшись, шагает. В ходьбе постепенно и сладостно погружается в фантазии и размышления, отрешается ото всего земного – что ему земное? – и ничего вокруг не видит. Возвращается мыслию к математике и продолжает думать:
     - Вот берем число 10. Хорошее, ровное число. Умножаем его на 1\2, на половинку, т.е. умножаем, как бы увеличиваем, да? А в результате получаем только 5. Увеличили, называется. Вместо 10 получили 5. А куда еще пять делись? Не должно число при умножении ополовиниваться! Противоречит всем законам мироздания. Что-то тут не так… Неправильная математика!
     Это еще что! А вот ежели возьмем, к примеру, число 3, красивое, живое, реальное число. Возьмем и умножим его на отрицательное, т.е. на загробное, допустим, на минус два (-2). При умножении тройки на минус два получим минус шесть (-6). Да это же ужас! Минус шесть означает, что положительное живое «три» исчезло в реале и в загробный мир попало! Три, которое было больше нуля, стало меньше нуля!
     Лукьянка вкопано застывает у ворот Демьяна Кыцы – он ужасается умерщвлению тройки! В это время Демьян Кыца, мужичок плутоватый, низенький, толстенький, который по осени хитро вино свое медом крепил, чтоб лучше по мозгам мужиков шибало, когда увидел, что Гут застыл у его ворот, хотел было бежать в дом, схватить медный крест и крестом шугануть мыслителя, как нечистого, но тощий длинный Лукьянка кривенько пошкандыбал дальше, размышляя:
     - Ведь что такое отрицательное число? Отрицательное число – это число, которого в мире нет, не существует. Когда-то было, а потом пропало. Отрицательное число – это некий след, память, информация, нечто умозрительное, нематериальное. К примеру, на столе в прошлом году лежало два яблока, а теперь их нет: или сгнили, или их съели, или выкинули. Их уже нет, осталось только в памяти, что в прошлом году на столе якобы лежало два яблока. Но яблоки исчезли, мы их минусуем, ставим (-2). Что осталось от яблок? Ничего. Только мерцающий след памяти.
     И вот теперь если реальное, живое материальное число 3, которое так положительно, что хоть руками его щупай, умножаем на мерцающий след памяти, то есть на несуществующее минус два (-2), то получим… - вот те на! – получим минус шесть (-6)! Если три румяных яблока нового урожая умножить на прошлогодние два сгнивших яблока, то получим шесть гнилых, несуществующих! Материальное, реальное, положительное три (3!) исчезло! Положительность исчезла, осталась только гнилая загробная отрицательность. Вот в чем весь ужас! Остался минус, загробный мир, а куда три делось? Что теперь щупать руками? Выходит… Ух, ты!.. Выходит, материя исчезла! Куда делась? В какую идею превратилась?!

     Открытие, что материя безвозвратно исчезает, потрясло Лукьянку похлеще, чем дед Конон свою старую грушу трясет, когда груш хочет, а достать с макушки не может. Да, что там потрясло! Пронзило! Штырем пронзило от левого уха до правой пятки. Аль вы думаете, парень холодно и бесстрастно рассуждает? Дудки! Здесь, в философии, в познании, в столкновении мнений такие страсти, такие мощные волны чувств, что вам, братцы, и не снилось! Скучно вы живете без раздумий, лишаете себя великолепных ощущений, обедняете себя! Не понимаете, неразумные, что самые великолепные, самые изысканные и тонкие ощущения человек получает в познаниях, погружаясь в раздумья над узнанным и прочитанным. Никакая физиология не даст такого богатства изысков. О, какие страсти можно испытать, узнавая размышления другого сильного ума! Как захватывающе интересно наблюдать за всеми извивами мысли, за её взлетом и падением, за её искрящейся истинностью и верткой лживостью! Наблюдать и при этом соглашаться, поддакивать, кайфовать; или тут же возмущаться, бунтовать, негодовать, презрительно плевать, обзывать, язвить, если не согласен.
     Патлатый Лукьянка-то давно понял, еще второго марта прошлого года, что вся изысканность и острота жизни - в мысли, а ленивым дуракам этого не понять, вот и ищут они свои грубые иллюзии в «пыльных углах кривого совокупления». (Извините, цитируем его же!)
    А Лукьянка, только что записавший в папочке краткую шифровку «Материя – каюк», бредёт по улице и взволнованно размышляет дальше на тему исчезновения материи:
     - Если материя по кусочку исчезает: сегодня – кусочек, завтра – кусочек; сегодня – валун испарится, завтра скала в загробный мир ухнет, то весьма вероятно, что весь мир исчезнет! Просыпаешься однажды утром, а мира-то уже нет, тю-тю… Вокруг ничего нет, только кровать и ты в кровати над черной бездной. И не сон это, и не кошмар, а кошмарная явь! Жуть! Вся Вселенная, помноженная на отрицательное, станет отрицательной, т.е. исчезнет и останется только в памяти, умозрительно, как миф! Ого!
     Гут слегка испугался увиденной картины будущего, вновь вкопано застыл средь пыльной улицы и так погрузился в буйные страсти своих размышлений, что не заметил телеги Митьки Свистуна, которая катилась от усилий тощих лошадок и расхристанно трясла на ухабах щуплого пьяненького Митьку с длинной, как галстук бородой; борода от ветра смешно завалилась ему за плечо, но Митька на это не обращал внимания. Свистун в последний момент увидел Лукьянку, натянул вожжи в испуге, будто по всем двадцати педалям тормозов ударил, и произнес свое знаменитое «би-би-би-би, твою мать», что означало, наверно, что-то матерное и злое. Лукьянка отскочил в сторону, отмахнулся недовольно от Митьки: «Иди на хрен со своей телегой», но тут же забыл о Свистуне, в очередной раз достал свою заветную папочку, в которой опять быстро-быстро кодирует тайными знаками свои открытия. Материя в мире исчезает, будто её воруют, а тут какая-то телега!

     Записать-то записал, т.е. запротоколировал «воровство материи», но успокоиться не может: уж слишком велико открытие! Вселенная, возможно, завтра или через неделю исчезнет – конец света! – шутка ли? Решил народу рассказать о своем трагическом открытии, предупредить и, быть может, тем самым он, Лукьянка, народ свой спасет, в легенды народные войдет, как спаситель, как Давид! Взбудораженный своим воображением, длинноногий Гут вприпрыжку через ухабы побежал к ближайшему дому, хозяином которого был Терентий Шулик, мужичок трудолюбивый, хозяйственный и малопьющий. В этот самый момент, момент величайшего человеческого открытия, что материя исчезает безвозвратно, Терентий просто чистил хлев и вилами вытаскивал навоз от коровы на огород.
     - Терентий, конец света! – издали закричал Лукьянка.
     - Где? – опешил от неожиданности Терентий, оглядываясь вокруг, словно конец света – это крыса, что шастает по углам.
     - Терентий, я вот до чего дошел, - задыхаясь от бега, сказал Лукьянка и тут же, с лёту, стал объяснять, как исчезают положительные числа, если их умножать на отрицательные. Объяснял бурно, с жаром, взахлёб, слюна летела дугой, а скудная бородёнка Лукьянки топорщилась и вибрировала.
     - Раз исчезают реальные, положительные, такие хорошие, почти свежевыбритые числа, то и вся материя может исчезнуть! – торжествующе заключил доморощенный философ, словно рад был концу света.
     - Ты, Лукьянка, меня не путай, - сказал потный Терентий, втыкая грязные вилы в землю и доставая цигарки для перекура, - ни хрена я не понял, что там отрицательное и умозрительное, только я из практики знаю, что материя не исчезает и не исчезнет никогда. Превратиться в другое может, а чтоб навсегда – это ты слишком! А практика, вот она, под рукой: корова Зорька нажрется травы, а мне навоз выгребай. Трава в коровьи плюхи превращается. Я, Лукьянка, может, и рад был бы, чтоб материя исчезала. Представляешь, Зорька траву лопает, а в хлеву чисто, как в больнице, словно скотине заднюю дырку зашили. Если б так, то пусть исчезает, будь она неладна.
     Лукьянка мрачнеет, презрительно кривит влажные от слюны губы, с жалостью смотрит на Терентия и думает: «Темнота, деревенская темнота. Я ему про крах мироздания толкую, про вселенскую катастрофу, а он... о коровьих плюхах. Эх!.. Да я, может, великое открытие сделал!»
     В груди Лукьянки возникает горделивое превосходство над трудягой Терентием, но он прячет до поры свою гордыню, только замолкает в бессилии, как человек, понявший бессмысленность спора.
     - Ну, бывай, - неожиданно сказал Лукьянка Терентию и длинной жердью, несколько этак кособочась и чуть подскакивая, направился,  дальше по улице, к дядьке Харитону. «Харитон – толковый мужик, он поймет», - почему-то мстительно думает Лукьянка.
     - Чудик! – беззлобно бросил вслед Терентий, улыбаясь, – Материя у него исчезает. Придумает же!

     Дядьку Харитона Манечку (прозвище такое, прозвище, хоть и неожиданное) Лукьянка застал дома; тот сидел на цементированном крыльце у входной двери и очищал грецкие орехи от свежей, зеленой кожуры. С утра, пока Лукьянка делал свое открытие, Харитон «оббил» два огромных ореховых дерева, что росли у него в огороде. Сначала он оборвал круглые зеленые орехи с тех суков, до которых дотянулся с земли, а затем залез на дерево и длинной пружинящей палкой («пружинкой», как здесь говорят) сбивал плоды с высоких недоступных веток. Ветки вздрагивали от ударов, как живые, а вместе с орехами облетали и некоторые листья. Так «оббивал» орехи его дед, так делал его отец, так делал и Харитон. Потом собрал под деревом упавшие орехи и стал очищать от кожуры. Если орех созрел полностью, то зеленая кожура отходила легко, и на свет божий выкатывался чистенький, чуть влажный орешек телесного цвета; когда же зрелость плода была недостаточной, зелёная толстая кожура прилипчиво не отпускала орешек. Харитон срезал ножом эту сочную зелёную оболочку, и от орехового сока пальцы его потемнели до черноты. Такие «негритянские» пальцы бывают у многих кунишников в период сбора орехов – потом чернота орехового сока долго держится на пальцах, не отмываясь ни мылом, ни стиральным порошком.
     Харитон оглянулся на скрип калитки и увидел Лукьянку, который, чуть подпрыгивая, шел по дорожке от ворот к крыльцу дома.
     - О, кто к нам явился! – обрадовано воскликнул хозяин. Ему было уже скучно одному с орехами сидеть, а тут шло такое развлечение! – Здорово! Садись, рассказывай, с чем пожаловал, -  уважительно пригласил Харитон дылдистого мыслителя и пододвинул ему скамеечку.
     Уважение Лукьянке понравилось – сразу видно, что Харитон Манечка  интеллигентный и умный человек. Не то, что эти... Он уселся напротив Харитона и, стараясь быть солидным, он стал спокойно излагать Харитону всю логическую цепочку своих суждений. Сначала про «точку» сообщил, потом про «нуль», как некое зарождение мира, а далее упомянул про «загробные» отрицательные числа, которые при контакте заражают все положительные числа и превращают их в себе подобные. Вампиры! Это ж надо! Умножаем три (3) на минус два (-2) и получаем минус шесть (-6). Положительную троечку, девочку-отличницу, растлили, исчезла тройка, материя исчезла, в минус превратилась! Десятку умножаем на половинку – десятка уменьшается в два раза. Куда девается?! «Вот такие дела в мире творятся, вот такие дела!»
     - О-о!.. – восклицает, будто стонет Манечка.
     - Да-а!.. – словно подпевает Лукьянка.
     - Ка-ак?! И ничего сделать нельзя?
     - Что тут сделаешь, Харитон, что?!
     - Ай-ай-ай!..
     По мере изложения Лукьянка возбуждается, спокойствие у него исчезает, он горячится, эмоционально взвивается, глаза фанатично сверкают. Он не понимает, что Харитон тонко насмехается над ним, делано поддакивает…
     - Конец света, дядя! Конец света! Надо что-то делать, а то вымрем!
     - Так-так-так, что же делать?..
     Манечка быстро почесал черными пальцами волосистый подбородок, словно его блоха укусила за бороду, и произнес одобрительно:
     - Логично! Рассуждения твои очень логичны!
     Он сделал значительную паузу и продолжил уважительно: «Только ты, Лукьян- батькович, не учел, что если отрицательное минус (-2) умножить на отрицательное же минус (-3), то вылупится красивое, как яичко, положительное шесть (6). Откуда взялось? Из загробного мира? – Харитон опять помолчал, словно давал опомниться после первого удара, - Или вот еще: попробуй поменять местами и не 10 умножай на 1/2, а наоборот. Если взять десять половинок, то верняк будет 5 целых. И никуда ничего не проваливается. От перемены мест множителей произведение не меняется. Это же четвертый класс, первая четверть.
     Лукьянка был раздавлен! Позор! Рот его сам раскрылся от  потяжелевшей челюсти. Вот тебе и спаситель народа! Вот тебе и Давид! Сначала его длинное тело налилось краснотой от пяток до макушки – он испытал острый стыд от собственной недодуманности – а потом вдруг озлился, да так озлился, что даже немного подпрыгнул и завопил тонким треснутым голосом:
     - Нельзя менять местами! Нельзя! Числа не равноправны! У них разные роли, разные состояния, разное качество. Они отличаются друг от друга по вкусу, цвету, запаху и размеру!.. Минус два (-2) больше минус шесть (-6). Складываем большие числа, а получаем меньшее. Это как?! Математика не учитывает качества чисел. На потусторонний минус вообще ничего умножать нельзя! Математика формально двигает цифрами туда-сюда, а что стоит за цифрами - не думает. Неправильная математика!
     Дылдистый мыслитель гневно тряс своей жиденькой бородкой, а когда восклицал фразы, то резко махал рукой, будто рубил саблей врагов – так вас! так вас!
     - Да, по сути, наша жизнь - тоже самая неправильная штука в мире, - раздумчиво урезонил его Харитон, - а вот живем же как-то.
     - Живем! Живем! – презрительно сверкал глазами Гут. – А как живем? В какую сторону живем? В иллюзиях живем, думать не хотим!
     Лукьянка в последний раз самолюбиво взмахнул рукой, словно последнего врага в землю вогнал, и, не прощаясь, быстро, даже с подскоком, как прыгающая жердь, стал уходить со двора Харитона Манечки. Вся его скособоченная длинная фигура, самолюбиво израненная, выражала обиду и презрение: «Темнота! Деревенская темнота!..»
     - А ведь молодец парень! – подумал справедливый Харитон, снова принимаясь очищать орехи, - мыслит, головой работает. Мы-то живем вслепую, в суете погрязли, а он... он, как впередсмотрящий!
     Манечка ссыпает очищенные орехи в один ящик и несет их сушить на горище (чердак). Вдруг с ящиком в руках он на полпути застывает от новой мысли, которая кольнула его неожиданно. А мысль была про Лукьянку: «То, что парень размышляет – это да, но вот дай таким волю, мно-огих людей погубят».
                12.06г.