Кризис творчества

Глава 1

Утро в Доме Безумных Писателей началось как обычно - спустя час после полудня. Только в это время будущие великие гении искусства начали понемногу просыпаться, ведь всю ночь они провели за написанием своих новых работ, которые, по их собственным словам, "лет через сто назовут шедеврами, затмившими классику."
Стоя в очереди в ванную, творцы прекрасного начали между собой переговариваться. В этом заведении у них практически не было никаких запретов: разрешалось даже выходить за пределы двора с условием того, что они вновь не помчатся в издательство, чтобы закатить там очередной скандал, каких прежде было уже больше сотни. А в остальном - полная свобода, разве что в рамках закона. Даже сам директор Дома так и сказал им при заселении: "Вы делайте что хотите, только не убивайте друг друга, и все. Больше от вас ничего не требуется."
И действительно, за восемь месяцев своего пребывания здесь, никто из восемнадцати неудавшихся литераторов не совершил ничего противоправного. Собственно, им это было и не нужно: все, чего хотели эти несчастные графоманы - чтобы их наконец признали и оценили по достоинству. Однако этот день все никак не наступал...

- Ну как ваши дела? Посетило вновь вдохновение? - поинтересовался Карп у Цветочкова. - Написали на ночь что-нибудь новое?
- Ах, да какое там теперь вдохновение! - картинно всплеснул руками поэт. - Разве в таком состоянии человеку возможно написать что-либо приличное? Когда его все только унижают... Да, да, света солнце, не свети в мое оконце! Вот, больше ничего! А у вас-то получается что-то?
- Да мне пока что не хочется писать, я днем продолжу свой трактат о том, способны ли мухи летать организованным роем и чувствуют ли свиньи печаль, когда узнают, что их вот-вот зарежут к праздничному столу.
- Эй, вы, хватит уже размусоливать свои рассуждения и сожаления, очередь задерживаете! - выкрикнул второй здешний поэт Осенькин. - Позже будете свои сопливые и псевдо философские идеи на бумажку выплескивать!
- Нет, вы только посмотрите на него, какой важный! - возмутился Карп. - Так хвастает, словно ему завтра дадут премию "Поэт столетия"!
- А почему бы нет? - нагло ответил Осенькин. - Почему нет? Я, между прочем, сейчас утром сочинил нечто в духе упадничества. Прочесть?
Цветочков ничего не сказал, а Карп хмыкнул.
- Читай уж. Все лучше твоего первого, который ты хотел одному редактору в пасть запихнуть. Как там начиналось... "Больные, бедные ежи лежат на собственной межи..." Или "На лугу паслось чудное рагу..."
- Ха-ха, очень смешно. - огрызнулся Осенькин. Вот, слушай: "Пишу, слюнявя стараницу, смотрю в открытое окно: там на асфальте была птица, теперь осталось лишь..."

К сожалению, молодой поэт не смог завершить чтение своего нового стиха, поскольку теперь и его толкнули, велев пошевеливаться в ванную. Презрительно фыркнув, литератор с достоинством и высоко поднятой головой направился к тапочкам для душа, словно говоря: "Вы еще обо мне услышите!" Цветочков лишь вздохнул, а Карп расправил складки своего халата.

* * *

После утреннего душа и завтрака писатели как обычно расположились на небольшой веранде, начав бессмысленные разговоры о том, что по их мнению и являлось литературой. Было очевидно, что так или иначе все они очень скоро напрямую перейдут к обсуждению собственных произведений, после чего вновь начнут спорить о том, кто из них действительно обладает выдающимся талантом. Чаще всего такие споры переходили в ссору, хотя прежде всегда обходилось без драки. Однако флегматичный Карп, будучи не любителем быстрых и агрессивных действий вперемешку с криками, и мечтающий снова немного вздремнуть, решил пойти на небольшую хитрость.
Встав и подняв вверх руку, тем самым показывая, что хочет сделать одно важное объявление, философ сказал: "Господа, дамы, что же вы опять все конфликтуете? Это нехорошо, так Конфуций еще говорил. Давайте лучше сделаем вот что: после чаепития в четыре устроим вечер чтения. И каждый из вас сможет на нем публично прочесть вслух свои наиболее значимые и удачные произведения, а все остальные будут внимательно слушать. Как вам такое предложение?"
Разумеется, все писатели единогласно согласились с идеей проведения такого вечера, ведь прежде они читали друг другу лишь отрывки из своих работ, да и то не всем сразу. А на этот раз все должно получится торжественно, как на настоящем литературном собрании. Поэтому нет смысла подробно рассказывать то, что все присутствующие там "гении своей эпохи" тут же начали приготовления к своему первому большому выступлению, причем старались не только дамы, но и кавалеры. Каждый из них был уверен, что именно его работа станет наиболее удачной, лучшей среди всех остальных.

* * *

Несколько часов пролетели быстро. Уже были поставлены в ряд все имеющиеся в пансионе стулья и кресла, окна большой гостиной занавесили шторами для создания более глубокой атмосферы, зажгли лишь несколько ламп в абажурах, поставили на столик все необходимые вещи. Даже небольшую кафедру для выступающих соорудили. За неимением сцены. Так или иначе, вечер чтения начался. Уже все жители Дома собрались, устроились на свои места и теперь совещались, кто из них должен выступить первым. В итоге решили, что пальма первенства должна достаться Карпу, ведь именно он предложил идею проведения вечера. Однако пятидесятилетний философ вежливо отказался, заявив, что "Дам нужно всегда пропускать вперед."

А дам в Доме было все-таки не так много, всего трое. Две еще молодые, нигде особо себя не проявившие, не считая сочинения своих личных дневников на 500 и более страниц и стихов в духе "Я крашу листья без помады, мне имя - Осень, вы мне рады?" Большой же роман принадлежал перу третьей, уже зрелой литераторши Мышовой. Именно она и должна была начать первой.
Невысокая, худая, сутулая и подслеповатая, эта потрепанная жизнью женщина, чуть прихрамывая, поднялась на кафедру, держа в руке толстую папку со своими рукописями. Оглядев собравшихся и поклонившись им, чихнув, при этом, Мышова гнусаво сказала: "Итак, глубокоуважаемые слушатели, я приступаю к чтению своего величайшего и неповторимейшего творения под названием "Лес после дождя..."
Примечание к части

Слово "стараницу" намеренно так написано

Глава 2

"Лес после дождя был очень красив. Вода, капающая после дождя с мокрых после дождя ветвей деревьев после дождя, падала вниз, на мокрую после дождя землю. На небе, еще затянутом серыми облаками после дождя, время от времени появлялось тусклое солнце, оно пробивалось сквозь свинцовую пелену, образовавшуюся после дождя. Его лучи осветили собой небольшую полянку после дождя, трава на которой также стала почти изумрудной после дождя..."

Вот такими вот предложениями начиналось вступление "гениального" романа Мышовой. В придачу ко всему, сама писательница читала свой "шедевр" настолько гнусаво и невыразительно, что уже на третьей минуте почти все слушатели начали засыпать. Увы, им было абсолютно неинтересно слушать еще сотню страниц про "дождливую воду в лесу после дождя" или то, как "все обитатели леса после дождя начинают потихоньку вылезать из своих укрытий после дождя".
Поначалу подслеповатая мадам Мышова не замечала данной реакции слушателей, однако мало-помалу дамочка начала раздражаться и в конце концов прервалась на чтиве, взвизгнув так, отчего все тут же проснулись.
- Это что же такое получается?! Я стараюсь, с выражением вам всем читаю, а вы...
- Машенька, не обижайся на нас пожалуйста, просто твой рассказ... то есть роман, скажем так... Нудный слегка. - деликатно выразился Цветочкин.
- Ничего себе слегка? - вмешался Осенькин. - Да эту тягомотину ни один нормальный человек не в силах больше пяти секунд слушать! "Лес после дождя, с деревьями в лесу..." - что за бред?
- Это вовсе никакой не бред! - вышла из себя Мышова, покраснев как пион. - И вы напрасно сейчас меня оскорбляете, это, между прочем, психологический эпос!
- Да? Только все, что я там увидел - это одни и те же слова и предложения, не имеющие ни начала, ни конца. А сюжетика там нет. Совсем.
- Вот, и ты тоже не увидел, как и в издательстве... Я же прочла лишь вступление... Далее там будет описание того, как на той самой поляне лежит раненый человек, которому осталось очень недолго до смерти. Он лежит, смотрит вокруг себя и понимает, что никогда прежде окружающий мир не казался ему настолько прекрасным, раньше он и не замечал всей той красоты... Поэтому главная мысль моего творения в том, что ныне человечество перестало видеть что-либо дальше собственного носа, вот только осознают люди это зачастую слишком поздно. А ты как раз из их числа. (обиженно) Впрочем, ты и на смертном одре не увидишь того, что видел он.

С этими словами уязвленная писательница сошла с кафедры и направилась к двери. И хотя Карп было попытался ее остановить, просил "не обижаться и дочитать роман до конца", Мышова лишь покачала головой.
- Вы все равно ничего в нем больше не увидите... Никогда.
Через минуту опальная литераторша покинула зал.

* * *

После ухода Мышовой на кафедру внезапно вызвался молодой прозаик Волков. Поприветствовав собравшихся, мужчина начал произносить речь.
- Да, не стану делать еще какие-нибудь комментарии в адрес той, кто выступала до меня, скажу лишь, что мое произведение разительно отличается как от ее "Леса", так и вообще от всего, что пока напечатано. Мой роман состоит более чем из тысячи страниц, однако в нем нет абсолютно ничего лишнего, никаких ненужных предложений и конструкций, только самое главное и важное. Итак, я приступаю к чтению своего "Рока для двоих".
Роман Волкова действительно нисколько не походил на все известные книги вообще. И здесь дело бы даже не в сюжете (точнее в его отсутствии), а в самой форме написания.
"Он встал. Она осталась сидеть. Он повернулся. Она на него смотрела. Он вышел на улицу. Она медленно поднялась. Он пошел прочь. Она пошла за ним. Он шел медленно. Она не торопилась. Он не оглядывалась. Она не высовывалась. Он зашел в дом. Она стояла снаружи. Он стоял к ней спиной. Она смотрела на него. Он вышел. Она снова за ним пошла..."

И этот "поток сознания", судя по всему, растягивался аж на тысячу страниц! Нечего и говорить, что уже через семь минут все тот же бойкий Осенькин рявкнул: "Или ты сейчас заткнешься со своими "он пошел, она пришла", или я сам как поднимусь..."
- Ну все, все, довольно уже! - так же, как до него Мышова, обиженно произнес Волков. - Вы тоже не поняли мой стиль, ведь я намеренно писал так.
- И в результате твое творение получалось еще нелепее, чем у нашей Мыши! - влез в спор Бобиков, автор псевдо футуристических стихов. - В моих стихах, которые порой состоят из одной строчки, хотя бы сокрыт глубокий смысл, а у тебя...
- Вообще-то у меня он тоже есть! - возмутился Волков. - Давайте я вам сейчас финал дочитаю. Вот: "Он стоял напротив нее. Она молчала. Он снял очки. Она смотрела. Он сделал шаг вперед. Она тоже." Вот, теперь поняли? Сняв очки, он наконец-то смог ее по-настоящему разглядеть!
- А прежде у него что, было зрение плюс сто? - ехидно хихикнул Осенькин. - Или она была призраком, который в стеклах очков не появляется?
- Да я же не в буквальном смысле... - разочарованно протянул Волков. - Впрочем, мне все равно. Думайте как хотите.

Сказав это, очередной провалившийся литератор сошел вниз, однако в тот же момент ему на шею бросилась Овечкина, та самая поэтесса "Осени без помады".
- Не слушай никого из них! Теперь я поняла: твой роман действительно гениален во все времена, потому что в нем есть - все. Абсолютно. И каждый человек при желании найдет там нужное для себя, если он еще не разучился читать между строк...
Волков был слегка удивлен столь пламенной реакцией, однако немного приободрился и, сказав девушке "Мне очень приятно, что вы так считаете", ушел, держа ее за руку.

Теперь настала очередь самого Осенькина. Самоуверенно вскочив на освободившуюся кафедру, поэт тут же начал громко декламировать свое новое произведение.

Осень. Скучно стало в доме
Им картинки рисовать.
Чертенята на соломе
Вдруг решили поиграть.
Наигрались, нарезвились
И залезли на кровать.
Наносились, разозлились,
Стали яблоки жевать.
Час жевали, два жевали,
Стерли зубы все свои.
Ах, куда же вы пропали,
Теплые вы, лета дни?..

Закончив, Осенькин торжествующе оглядел слушающих в надежде вскоре услышать бурю оваций и восхищений его творчеством. Однако все поздравления пришлось отложить, поскольку в это же время в коридоре Дома раздался какой-то странный звук, затем скрип дверей и чьи-то крики. В замешательстве, писатели осторожно выглянули из гостиной, после чего кто-то из них крикнул: "Идемте скорей! Новенького привезли! Только что!" Разумеется, все тут же бросились в коридор, отчего триумф поэта Осенькина как обычно не случился.

Глава 3

Выбежав в коридор к входной двери, глазам писателей предстала весьма странная картина, прежде для них непривычная. Примерно четыре человека в белых халатах буквально затаскивали в помещение одного типа в костюме, поверх которого была криво надета смирительная рубашка. Пациент сопротивлялся снова бесноватый: вырывался, кричал, ругался, трясся, дергался... Никто из всех других графоманов после приезда сюда не был настолько неистовым.
- Да как вы смеете?! Пустите меня! Быстро! Я не сумасшедший! Вы не имеете права! Я драматург, я в театре работал! Вы за это еще ответите! Да отпустите меня наконец!
Только спустя минут пятнадцать, когда новоиспеченного жильца Дома Безумных Писателей удалось наконец пристроить в отдельную комнату, несмотря на все его буйные выходки и отчаянные протесты, с него сняли одеяние пациента психбольницы.
- Вот так! И шляпу мне верните! И папку с записями тоже! А не то...
- На, подавись! - с этими словами один из санитаров швырнул ему указанные вещи. - И еще портфель свой не забудь, нам он больно нужен!

Когда несчастному бросили портфель, он внезапно раскрылся, и оттуда высыпалось больше сотни исписанных листов бумаги, которые мгновенно разлетелись по всей комнате. На секунду автор замер, однако затем выдавил из себя такой поток возмущений и ругательств, что некоторые из присутствующих были вынуждены заткнуть уши.
"Да уж, ну и новенький..." - подумали про себя писатели. -"С таким наша жизнь здесь точно перестанет быть скучной."
А в это время приехавший директор Дома расплачивался с санитарами.
- Спасибо вам, что доставили его сюда, уверяю, здесь ему будет лучше нежели в больнице, все здешние пансионеры никогда не проявляли агрессию, постепенно они и вовсе отвыкают от своих бредовых творческих идей...
Явно не веря, санитары все же молча кивнули, после чего ушли. Директор улыбнулся им на прощание, после чего сказал остальным "творцам": "Вот, видите, какой тяжелый случай у нас сегодня... Вы его не обижайте, постарайтесь с ним подружиться, заодно расскажите о царящих здесь правилах поведения... А то наш несчастный новичок уже полчаса родной язык марает, успокойте его как-нибудь! Всего наилучшего!"

Новенький действительно продолжал ругаться без остановки. Пытаясь собрать то и дело разлетавшиеся листы, он то и дело называл всех людей словами, из которых самыми безобидными были: "Сволочи! Твари! Паскуды! Ублюдки поганые! Скоты! Полнейшие скоты! И те из театра, и другие... Мрази! Дурачье! Ослы! Идиоты! Забыли кто я такой... Недоноски проклятые!.."
Пока мужчина продолжал извергать из себя непристойную чреду ругательств, жители Дома наконец смогли его как следует рассмотреть. Этот опальный драматург действительно выглядел весьма необычно: на вид ему было около сорока пяти лет, одет весьма опрятно, но теперь помято и потрепанно, да и волосы на его голове как-то странно лежали, словно были ненастоящими... Но сам он, похоже, уже давно не замечал никого вокруг себя и продолжал собирать воедино тексты своих сочинений.
В конце концов добрый Цветочков решил ему немного помочь. Подойдя ближе к прибывшему, он поднял несколько его бумаг и протянул со словами: "Вот, возьмите, это ваше." Однако драматург не выказал особой благодарности.
- Конечно, это мое! - отрывисто проговорил он, вырвав у поэта листы. - Это моя лучшая пьеса за последние двадцать лет! И кто виноват в том, что нынешние заведующие отказали мне в постановке, а когда я возразил, запихнули меня сюда! Нынче такие порядки просто...
- Да, это верно подмечено. - вмешались в разговор и другие литераторы. - Поверь, ты здесь не один такой, мы все непризнанные гении, а наши творения еще назовут шедеврами, разве что лишь тогда, когда наступит нужное время...
Драматург не слишком вслушивался в слова этих графоманов, напряженно вглядываясь в тексты своих работ. Внезапно он изменился в лице и произнес: "Титульный лист с заголовком... Его здесь нет... Видимо, он выпал, когда... Черт! Черт, черт, черт! Дьявол их всех побери! Ненавижу... Ненавижу!"
- Прости, а это не он случайно? - спросил Волков, видя отчаяние новенького, и показал ему бумагу, улетевшую на подоконник.
Бросившись к окну и судорожно схватив листок, драматург вздохнул с облегчением.
- Да, слава Богу, это он... Теперь вся моя пьеса снова полна.

Внезапно к новенькому подскочил Осенькин и, бегло прочитав заголовок пьесы, истошно засмеялся.
- Нет, вы только подумайте! Вы знаете, как эта пьеса у него называется, а? Не знаете? "Кащей Бессмертный"! Ой, не могу, ой, какое название необычное выбрано... Это точно уникальный случай в мировой литературе!..
Забывшись смехом, молодой выскочка не сразу заметил, как искривились губы драматурга на этих словах. По его лицу прошлась нервная судорога, а в следующий момент он крепко схватил смеющего за горло и прижал к стене так, что тот захрипел и сжался.
- Никогда не делай больше подобного, если не желаешь отправиться на Тот свет! Мне терять нечего, для меня там все не ново, а вот для тебя - возврата уже не будет. Червяк!
Сказав это, мужчина разжал пальцы, позволив Осенькину сползти на пол. Тот откашливался, держась за горло и вытирая выступившие слезы. Драматург криво усмехнулся.
- То же самое будет и с другими, кто решится еще хоть слово сказать по поводу моей работы. Надеюсь, я понятно изъяснился.
- О да, конечно же! - послышался восхищенный тон Карпа. - Вы будете сегодня гвоздем нашей программы! Видите ли, до вашего прибытия у нас был вечер чтения наших сочинений, и я уверен, что ваше там непременно произведет фурор! Прочтите же его нам!
- Вообще-то я такого не планировал. - ответил драматург, слегка смутившись.
- Да что вы, не скромничайте, право слово! А на нашего задиру Осенькина не обращайте внимания, он вас больше не потревожит, можете быть уверены. Это он ко всем так цепляется... Пройдемте же в наш зал на кафедру, где вы и сможете поделиться с нами вашей величайшей работой, мы, в свою очередь, оценим ее по достоинству. Не сомневайтесь!

Конечно, драматург Воробьев сомневался, однако быстро убедился, что его нынешние собраться по несчастью действительно не желают причинить ему зло или очередную боль, для них его выступление будет простым отвлечением от скуки, чего так настойчиво добивался философ Карп. Вздохнув и немного приведя себя в порядок, опальный литератор заступил на освободившееся место за кафедрой. Хотя бы здесь его будут слушать...

Пьеса (краткий сюжет)

Воробьев читал свою пьесу долго и очень выразительно. Казалось, он не просто тщательно проработал характеры всех ее героев, но и сам вживался в них, чувствовал их и понимал. И впервые с начала вечера его пьесу действительно внимательно слушали, а не дремали, лежа головой на столе, даже ни разу не перебили.
И, надо сказать, эту пьесу действительно стоило послушать. Несмотря на избитое заглавие а также то, что общий сюжет действительно интерпретировал старую сказку, драма Воробьева была действительно особенной. Никому из неудавшихся литераторов прежде не доводилось слышать ничего подобного.

Сюжет "Кащея", как и положено начинался с того, что в сказочном Тридесятом царстве старый царь собирает всех своих дочерей и объявляет, что хотел бы выдать хотя бы одну из них вскоре замуж (намек при этом делается в сторону уже старой девы Кутафьи, вечно крикливой и расфуфыренной задаваки). После чего он представляет всем недавно приехавшего из Тридевятого Ивана-царевича, которого узнает одна из царевен, София, поскольку в детстве он уже был в их царстве и они часто вместе играли. К сожалению, теперь Иван то ли не узнал подругу детства, то ли, по "утешительным" словам ее сестры Маши "не заметил" ее.
Вечером, пребывая в расстроенных чувствах, София плачет, закрывшись в своей комнате. Внезапно она слышит голос, раздающийся из-за окна, тот советует ей "выбросить из головы жалкого мальчишку", поскольку "она достойна гораздо большего." Это немного успокаивает царевну, однако позже, когда тот же голос начинает признаваться ей в любви, она оборачивается и видит перед собой Кащея Бессмертного. Он просит Софию оправиться с ним, в его сказочное царство, уверяя, что там "у нее будет все, чего она только пожелает". Сперва царевна раздумывает, но Кащей ее убеждает уйти, она соглашается, и он уносит ее с собой.
Уже в его замке София внезапно начинает сожалеть о своем согласии и со слезами просит Кащея вернуть ее домой. Но тот отказывается это делает, говоря, что уже не сможет без нее. Да, он бессмертен, он много раз пытался убить самого себя и все напрасно, однако без Софии его жизнь вновь превратится в унылое существование в вечном одиночестве. Сказав это, Кащей опускается к ногам девушки, целуя ей платье, после чего она не выдерживается и решает остаться с ним.
На утро во дворце, конечно же, обнаруживают исчезновение Софии и найденный в ее комнате череп - знак Кащея. Люди в панике и в горе. А Иван, узнав, что пропала царевна, вдруг вспоминает ее и решает отправиться на ее поиски. Он странствует очень долго, до тех пор, пока не попадает в избу к Бабе-Яге, где видит Лешего и кикимор, которые сплетничают о Кащее, особенно о том, "какой он ныне урод". Внезапно появляется сама Яга, прогоняет перемывателей косточек прочь и, заметив, Ивана, спрашивает, что ему нужно. Тот рассказывает о том, что тоже мечтает найти Кащея и спасти от него свою суженую. В ответ старуха лишь вздыхает, явно из-за чего-то жалея ранее упомянутого, но все же помогает царевичу, дав ему волшебный клубочек, который приведет его к замку Кащея. Поблагодарив Ягу, Иван уходит, не видя ее слез...
Клубочек действительно приводит царевича в Кащеево царство, причем вход в замок никем не охраняется, а самого Кащея, видимо, нет дома. Опасаясь, что это ловушка, Ивана достает меч, однако случайно видит Софию и бросается к ней. Он обнимает и целует девушку, словно никогда не забывал о ней и просит поехать с ним домой. Однако царевна отказывается, объясняя это тем, что теперь она не должна уходить от Кащея. В итоге Иван почти силой уговаривает ее "забыть проклятого урода" и поехать с ним. Пользуясь отсутствием Кащея, царевич и царевна уходят.
Вернувшись в Тридесятое царство, Иван и София под всеобщее ликование (не считая Кутафьи) объявляют о своей помолвке. Однако в день празднества внезапно снова с бурей и громом появляется Кащей, заявляя, что София принадлежит только ему одному, после чего говорит, что еще вернется и уносится прочь.
Люди вновь тревожны, особенно София, которая не сможет ни спать ни есть, она мучается чувствами страха и раскаяния. Но Иван убеждает ее, что все будет хорошо, и она ему верит. В день своей свадьбы царевна почти успокаивается и направляется в церковь, веря, что теперь все будет хорошо. Ее жених уже там, вот только его лицо почему-то скрывает надвинутая шапка. София начинает что-то подозревать, но не подает вида, и лишь после слов священника "Согласна ли ты взять Ивана-царевича в мужья?" поворачивается к "жениху" и срывает с него шапку. Разумеется, это в действительности был Кащей.
Начинается паника, все в ужасе кричат и бегут прочь. Кащей, пользуясь всеобщей суматохой, в очередной раз похищает царевну. А освободившийся наконец Иван (Кащей его связал и бросил в сарае) вновь отправляется спасать возлюбленную.
Уже в своем замке Кащей злобно кричит Софии, что "она его предала, как и все другие", что "его всегда все только ненавидят" и что он "никогда не знал любви, хотя мечтал о ней всю жизнь". В это время в замок врывается Иван, намереваясь сразить с Бессмертным, однако Кащей легко его побеждает, после чего ставит Софии ультиматум: если она останется с ним, он отпустит Ивана, а в противном случае царевич умрет у нее на глазах. Иван умоляет девушку отказаться, однако София, вытирая слезы, подходит к Кащею, говорит ему "Да, теперь ты не один", после чего целует. Потрясенный чистотой и самопожертвованием царевны, Кащей отпускает Ивана и велит ей уходить вместе с ним, после чего бросается прочь. Чудесно спасенные, царевич и царевна уже готовы ехать домой, однако София в последний раз приходит к Кащею и оставляет ему свое кольцо. Когда она скрывается за дверью, становится слышно, как ее несостоявшийся муж плачет... Занавес опускается.
Примечание к части

В 2013 году я уже писала историю с тем же сюжетом (оттого и написано Примечание), однако позже я ее убрала в архив, посчитав "недоработанной" В этот раз, как мне кажется, получилось лучше: пускай уж это будет драмой безумного писателя, а не пародией на нечто другое.

Глава 4

Как только Воробьев завершил свое чтение выразительными словами "Но ни Иван, ни София никогда не смогут забыть того, что тогда с ними приключилось в замке самого Кащея Бессмертного, который любил, но не смог эту любовь сохранить...", а затем произнес "Занавес опускается. Это конец", то поднял глаза и внимательно оглядел слушающих. Первые несколько секунд в зале царила полная тишина, и драматург уже стал думать о том, что и этим "творческим людям" не понравилось его творение, однако в следующее мгновение комнату пронзил оглушительный звук аплодисментов, все хлопали стоя, крича при этом: "Невероятно! Гениально! Это лучшее, что нам когда-либо доводилось слышать!"
Воробьев продолжал стоять на кафедре, глубоко потрясенной реакцией, которую вызвала его пьеса у неудавшихся писак. Он видел, как у некоторых их них в глазах стояли слезы, как две девушки кричали: "Это было так грустно и трогательно!.. Нам стало так жаль Кащея! Я бы все-таки с ним осталась, а не бросила его, как та дура!"
Почти не веря собственным глазам и ушам, драматург начал медленно спускаться, как вдруг к нему подошел Карп и с достоинством пожал руку.
- Браво, уважаемый! Браво! Вы действительно смогли в полной мере явить нам в вашем творении свой неповторимый талант! Я признаю, что сам сперва даже не был уверен в том, что ваша пьеса окажется настолько прекрасной. Вы нас приятно удивили. (остальным) Думаю, нет смысла говорить, что именно "Кащей Бессмертный" стал ныне лучшим из всех прочитанных работ?
С мнением Карпа согласились все. Единогласным решением Воробьеву присудили победу в вечере чтения а также вручили презент в виде самодельной обложки для книги и букетик цветов. Казалось, драматург был весьма тронут таким вниманием, пусть даже со стороны творческих неудачников и дилетантов.
Внезапно к Воробьеву неуверенно подошел заметно смущенный Осенькин со словами: "Вы уж простите меня, что осмеял сперва вашу работу... Позвольте тоже пожать вам руку и извиниться." Драматург молча кивнул, немного прищурившись.
- Я на вас не сержусь уже. Вы даже меня смогли немного расшевелить сегодня, вы достаточно забавный человек, напоминаете того царевича и... В общем, надеюсь, я ясно выразился.

Еще раз слегка поклонившись Воробьеву и, наверное, его таланту, поэт собирался уходить, но внезапно вновь приблизился и спросил: "А могу я узнать, почему вы сделали столь печальный финал?"
- Отчего же он такой печальный? - переспросил Воробьев, изображая, что вопрос его удивил. - Вроде он вполне закономерен: двое хороших героев женятся и живут долго и счастливо, а злодей остается одиноким и никому ненужным... - последние слова мужчина произнес как-то глухо, снова опуская голову.
- Но это как-то слишком жестоко, это неправильно! - закричали все те же сентиментальные барышни. - Та царевна - дура, причем полнейшая! Я бы так никогда не поступила на ее месте!
- Увы, это драма... - неоднозначно выдохнул Воробьев.
- А все же: вы можете сказать, что именно сподвигло вас на ее создание? - гнусаво поинтересовалась Мышова. - Ведь так просто подобные идеи не появляются?
- Да откуда ты знаешь? - вмешался Волков. - Гениальные мысли как раз таки и случайно рождаются, как в случае Исаака Ньютона с яблоком.
- То - наука, а я совсем о другом... - произнесла старая дева, прикрывая глаза. - Нет, чувствую я, что-то здесь не то, не может быть все так просто...

Воробьев внезапно нервно вздрогнул и поежился, точно от порыва холодного ветра.
- Хорошо, раз уж вам так интересно, я скажу. В первоначальной версии София действительно оставалась в финале с Кащеем, однако впоследствии я решил это изменить, поскольку драма не должна быть похожа на сказку, пусть даже не вполне стандартную. К тому же... А так ли это важно, все равно мою пьесу никогда не поставят на сцене.
Лучше бы он этого не говорил. Литераторы, решив, что именно из-за этого их гений и печалится, тут же собрались в одну кучу и начали о чем-то полушепотом совещаться. После чего они вновь рассредоточились, а Карп, улыбаясь, словно сытый кот, сказал: "Не переживайте ни о чем, Маэстро, у нас появился план как можно будет исправить сию вопиющую несправедливость. Итак, вот в чем он заключается: поскольку в официальных театрах вашу пьесу не желают ставить, но она обязана быть поставлена хотя бы один раз на сцене, мы решили устроить ее премьеру прямо здесь, в нашем Доме!"
- Простите, где? - теперь Воробьев удивился уже по-настоящему.
- Здесь, в этом же здании. Мы попросим нашего директора помочь нам переделать этот зал в театральный, установить нам вместо уродливой кафедры нормальную сцену, разыскать на время сценические костюмы и... Думаю, все должно получится.
- Но здесь ведь живут лишь гра... литераторы, а не актеры, никто из вас никогда не играл на сцене.
- О, это тоже не страшно, уверяю вас. Вот увидите, среди них обязательно найдутся разносторонние личности, способные не только к литературе, но и к актерскому мастерству. Кроме того, все ведь будет проходить под вашим чутким руководством, вы станете и режиссером будущего спектакля, и его постановщиком. Я уверен, благодаря вашим советам все пройдет лучше, чем следовало ожидать.
Теперь Воробьев был изумленным вконец. Неверяще глядя на своих новых почитателей, он немного странно улыбнулся, затем сильно стиснул свои руки, словно пытаясь удостовериться в том, что все происходящее вполне реально, после чего вздохнул и вновь поднялся на кафедру. Оттуда драматург собирался объявить свое решение.

- Итак, уважаемые собравшиеся! Мне действительно чрезвычайно приятно видеть, насколько вам понравилось мое творение, а также ваше горячее желание во что бы то ни стало дать ему жизнь. Я еще не могу точно сказать, во что именно выльется ваш энтузиазм, однако... Я Убежден, что стоит попробовать. В конце концов, никто из нас ничего не потеряет в случае неудачи, отсюда же за такое не выгонят... Именно поэтому я прошу вас, уважаемый Карп, доложить обо всем здешнему начальству и высказать ему просьбу о помощи в организации будущего представления. Остальное же зависит исключительно от вас самих, я лично буду выбирать претендентов на роли, в особенности на три самые важные... С завтрашнего утра мы приступим к работе. И да поможет нам в этом Провидение!

Закончив, драматург в очередной раз спускался под аплодисменты вдохновленных его словами людей. Сам он в это время думал: "Несмотря на то, что все присутствующие здесь официально считаются бездарностями, я склонен теперь думать о них иначе. И кто знает, возможно, они окажутся даже более талантливыми, нежели мои прошлые коллеги... Впрочем, все решит время. Лишь ему стоит доверять."

Глава 5

Литераторы действительно не преувеличивали в своем желании поставить пьесу Воробьева на сцене. Уже на следующий день Карп лично разговаривал по этому поводу с директором Дома, зная, что один его знакомый является руководителем местного театра. Разумеется, глава Дома Безумных Писателей был немного удивлен их намерению пуститься в актерскую дорогу, однако быстро решил, что это все равно будет значительно лучше, нежели их прежние занятия - они по крайней мере так отвлекутся от своих писательских замыслов. Поэтому он согласился посоветоваться со своим знакомым.
Результат же получился, однако, хуже ожидаемого. После переговоров директор пришел прямо в общую комнату и заявил, что помочь установить им сцену вместо кафедры он еще может, а вот с костюмами и реквизитом все значительно сложнее.
- Видите ли, уважаемые, мой друг категорически отказался одолжить мне на время костюмы из своего театра. Он объяснил, что сейчас самый разгар нового сезона, и потому каждая вещь очень важна, ее нельзя кому-либо отдавать даже на один день. К тому же, по их поверьям, это весьма плохая примета... Вдруг человек, носивший этот костюм, потом сглазит актера?..
Несмотря на то, что директор пытался вложить в свое оправдание нечто убедительное, никто из писателей ему не поверил.
- Ах, это примета такая плохая, да? - риторически спросил Осенькин. - Только вот мне самому почему-то кажется, что дело вовсе не в приметах, а в нас самих! Ну не желает ваш дружок напрокат костюмы тем, кто официально признан практически сумасшедшим! Не желает, и все тут! (жестикулируя) Вот как ныне поступают с непризнанными гениями, господа! Вот! Ладно еще мы, рожденные в обычных семьях, ничем прежде себя не проявивших, но вот он-то, новенький наш! Он сам не так давно в театре работал, а теперь его выставили оттуда как шизофреника! Где, спрашиваю я, справедливость нынче, а? Где?! А нигде, нигде уж ее нет, дорогие мои, нигде нет, потому что все давно полетело к чертям собачьим! (переводя дыхание) А знаете, я по такому поводу только что даже стихи сочинил! Вот слушайте: жизнь жестока - это верно, все в ней досконально скверно, и на весь крещеный мир приготовлен нам...

Разгневанного поэта вновь прервали слова директора.
- Да погодите вы, зачем так расходиться! Я же еще не закончил. Я сказал, что в том театре сложность с костюмами конкретно по пьесе господина Воробьева "Кащей Бессмертный", но не сказал, что мне их не дали вообще.
Поэт сразу замолк. Директор продолжил.
- Да, да, вы рано сдались, друзья мои. Кое-что мне таки удалось достать. Правда я не знаю, как это подойдет к вашей пьесе, но... Все лучше, чем ничего.
С этими словами мужчина принес большой пакет, на котором еще виднелась надпись: "списанный гардероб". Положив его перед литераторами, директор Дома сказал: "Ну вот и все - теперь разбирайте там все, а завтра вам начнут сцену делать, я об этом тоже договорился." После этого добрый в душе, но строгий на вид человечек как обычно ушел, предоставив графоманов самим себе.

* * *

Несмотря на то, что все давние жители Дома отнюдь не отличались особой даровитостью, они сразу поняли, что "добрейший" знакомый директор вручил им, видимо из жалости, те вещи театра, которые уже настолько устарели или износились, что их было даже не на что перешивать. Впрочем, это было еще полбеды: те костюмы, что все-таки были еще относительно хорошими, никак не соответствовали сюжету пьесы, перенаправленному с народной сказки. Там не было ни сарафанов, ни кафтанов, ни даже доспехов. Литераторы всерьез заволновались: как отнесется к этому сам Воробьев, когда обо всем узнает? Пока что драматург ни о чем не подозревал, находясь в своей комнате. Неизвестно, спал ли он вообще этой ночью. Его было решено не беспокоить вплоть до обеда.
Таким образом, у писателей возник вопрос: как теперь можно к нему зайти и обо всем рассказать? Ведь все помнили реакцию Воробьева после того, как Осенькин высмеял заглавие его пьесы. Здесь надо было действовать осторожно. В конце концов на опасное дело вызвался самый мирный из графоманов - поэт Цветочкин. Будучи совершенно спокойным и тихим, молодой человек медленно поднялся со своего места и направился в комнату драматурга. Остальные, затаив дыхание, ожидали, что же произойдет дальше.
Цветочкин не выходил из комнаты довольно долго, однако оттуда не доносилось никакого шума или криков. Но литераторы все равно волновались. Наконец поэт вышел, живой и совершенно невредимый, а вслед за ним и сам Воробьев. Подойдя к лежащей на полу куче тряпья, мужчина спросил: "Это они и есть? Костюмы для пьесы?"
- Да, это они. - чуть огорченно ответил Карп. - Понимаю, вы ожидали иного, но увы, это все, на что мы можем рассчитывать, большего нам никто бы не согласился дать...
Но драматург уже не слышал унылую речь философа. Нагнувшись и проведя рукой по одной из тканей, он чуть слышно произнес: "Не может быть... Это точно не случайность, все словно специально так сложилось..." После этого он выпрямился и, властно оглядев собравшихся, сказал: "Я ничего не имею против данных вещей, более того, даже лучше, что прислали именно их. А через полчаса в моей комнате состоятся и сами пробы на роли. И я сам выберу, какой персонаж какой костюм наденет, без меня больше их не трогайте. Да: если что - Осенькин у меня уже назначен на роль Ивана-царевича, это не обсуждается. Самое главное теперь: разобраться с двумя другими..."

Глава 6

Кастинг на роли в пьесе длился довольно долго, целых полтора часа. Его прошли практически все литераторы Дома, однако они между собой ничего не обсуждали, сидя возле двери в комнату Воробьева и ожидая окончательного решения Мастера. Наконец драматург вышел и, с чрезвычайно довольным видом, объявил: "Все, теперь отбор актеров завершен. Итак, роль Ивана, как я уже сказал, исполнит Осенькин, господин Карп окажет мне честь, сыграв царя и Лешего, госпожа Мышова будет кикиморой, Малинкина - Машей. А вот наша замечательная пара Волковых исполнит две наиболее значительные роли, роль Кащея и царевны Софии. Это мое окончательное решение, и оно не подлежит измене, как и те костюмы, что я лично для них подобрал. Благодарю за внимание."
Сказав это, Воробьев по своему обыкновению удалился, дав тем самым возможность остальным наконец-то переброситься друг с другом несколькими фразами. Затем писатели принялись наперебой обсуждать выбор драматурга, пытаясь понять его причину. Их не удивило то, что "несчастную пару" должны сыграть те, кого Воробьев ошибочно назвал одной фамилией, ведь Волков и Овечкина, хоть и не были официально мужем и женой, собирались в будущем непременно узаконить свои отношения. Всех удивило лишь странное поведение драматурга после того, как он увидел одно из сценических платьев и его дальнейшая реакция. Обсуждая это, Мышова в очередной раз прогнусавила: "Вот помяните мое слово: не просто так все это, ох, не просто так..."

Со следующего дня в Доме Безумных Писателей действительно начался ремонт в зале, там постепенно устанавливалась сцена. В это же время среди непосредственно участников пьесы вновь встал вопрос о костюмах. Ведь даже Карп и Осенькин, наиболее близкие знакомые Воробьева никак не могли понять его выбор. Несмотря на то, что "Кащей Бессмертный" ставился за бесплатно для неудавшихся литераторов, участвующие там актеры из-за своего внешнего вида ну никак не походили на персонажей старой сказки. Это стало очевидно еще на самой первой репетиции.
По решению Воробьева, Волков, играющий Кащея, должен был надеть на себя старый костюм дирижера выпуска аж 1890-х годов. Эксцентричного литератора это одновременно манило и смущало, если еще учесть то, что внешне он был весьма красив и мало чем походил на роль бессмертного старика. Однако против автора мужчина пойти не решился, да и Овечкина заверила его в том, что в день премьеры лично его так загримирует, что всем станет страшно. Тогда Волков еще не знал, что она его будет гримировать своей же женской косметикой...
Сама же "Царевна София" также внешне нисколько не походила на девушку тех лет. Так вышло, что единственное подошедшее ей по размеру платье оказалось белым подвенечным, которое по сюжету девушка должна была надеть лишь в предпоследнем акте. А до тех пор ей предстояло выступать в собственной белой ночнушке, украшенной ленточками и поясом, что делало ее весьма отдаленно похожей на платье начала XIX века. Впрочем, Малинкиной, лучшей подруге Овечкиной, пришлось и того хуже: она должна была играть царевну, находясь в истрепавшейся и потерявшей форму балетной пачке и пуантах, однако ее появление было и так достаточно коротким, поэтому особо беспокоиться не приходилось.
Картонную корону для Царя-Карпа также обещали смастерить, а выступать он должен был прямо в своем халате, который расшили блестками. Для Осенькина было решено смастерить пальто с золотистыми ниточками, сделав его неким подобием кафтана, а в придачу к этому новоиспеченный царевич получил картонный меч-кладенец. Поэт, конечно, признавал, что никогда прежде не оказывался в подобном образе, но в то же время был этому и рад, так как любил все новое.
И только тогда когда все основные роли были разобраны, вдруг выяснилось, что Бабу-Ягу так и не нашли. В итоге ей решили сделать сварливую уборщицу, раз в неделю посещавшую их дом. Как ни странно, но женщина быстро согласилась участвовать в спектакле, разве что не захотела надевать парик и осталась со своей медно-рыжей (благодаря краске для волос) косой, достающей почти до пояса. Ей нужно было зачем-то надеть платье вдовы для своей роли, но и в этот раз уборщица не возразила. Как выяснилось позже, ей очень хотелось "стать звездой сцены".

* * *

Когда через месяц ремонт зала наконец-то был завершен, в нем начались уже серьезные репетиции. На каждой из них присутствовал сам Воробьев, внимательно наблюдая за игрой новоиспеченных актеров. Причем особое внимание он уделял именно Волкову с Овечкиной - к последней был особенно придирчив.
Например, как-то раз прямо во время обыгрывания третьего действия драматург почти вплотную подошел к девушке, внимательно взглянул ей в лицо и спросил: "Зачем ты убрала сегодня волосы?" Не дожидаясь ответа, он подошел к ней сзади и, отрывисто бросив "Впредь оставайся всегда с распущенными", лично сдернул с нее резинку, после чего намеренно немного растрепал прическу Овечкиной, отчего ее волосы сделались похоже на львиную гриву.
Слегка приладив их, сохраняя при этом основную форму, Воробьев вновь повернул девушку к себе лицом, не отрывая взгляда уже от ее платья. Затем что-то беззвучно прошептал губами, обернулся к Волкову и сказал: "Смотри что ты должен делать в сцене обольщения, я сейчас покажу." После этого он вновь встал позади девушки и обнял ее со спины, затем попросил ее медленно поднять руку и коснуться его лица, следом он взял ее за запястье и развернул к себе, отойдя уже немного в сторону. Причем все это он сделал так привычно, словно уже не в первый раз... Но как обычно, ничего больше не пояснив, драматург в очередной раз ушел. Он больше ни о чем не рассказывал вплоть до самого спектакля.

* * *

Когда же настал долгожданный день премьеры "Кащея" Воробьев вновь с утра не появлялся в столовой и общей комнате. Посещавший его Цветочков объяснил, что драматург выйдет оттуда лишь после начала спектакля и будет наблюдать за всем не из зала, а откуда-то еще, подробностей он не сказал. Поэт также добавил, что накануне, поздно вечером слышал, как Воробьев что-то бормотал в своей комнате, причем говорил он явно не по телефону, которые все равно были в Доме запрещены. Немного озадаченные услышанным, актеры-любители все же решили с достоинством выступить даже без генеральной репетиции.
Сложно сказать, была ли эта идея ошибочной или нет. Но когда уже не участвующие в постановке лица, в том числе и сам директор Дома начали занимать места в зале, украдкой глядевшие на это из-за кулис бывшие литераторы заметно занервничали. Из них наиболее спокойным выглядел лишь Карп, который намеревался сразу после своего выхода мирно вздремнуть. А вот у Волкова прямо перед своим выходом внезапно затряслись колени, из-за чего он первые минуты был вынужденным стоять на сцене на полусогнутых ногах - благо окно-декорация это скрывала.
Кроме того, молодой человек также очень переживал, что его головы может то и дело сползти фальшивая лысина из резины - он то и дело проверял, на месте ли она, совершая некие забавные движения. Также ему не нравилось два часа ходить с лицом, раскрашенным зеленоватыми тенями для век, однако без этого он точно не был бы похож на Кащея. К тому же уже в третьей сцене ему пришлось волноваться и о другом: он увидел, что Овечкиной сделалось нехорошо из-за слишком тугой шнуровки платья. Однако они оба, стараясь не подавать вида, доиграли сцену до конца, а после чего девушка метнулась за кулисы, но сразу за ними пошатнулась и упала бы, если бы Волков ее не подхватил. В итоге шнуровку пришлось перевязать, а некоторую часть и вовсе отрезать, после чего Овечкина, съев треть коробки мороженого, вновь вышла на сцену. Тогда ее бледность как раз была необходимой по сюжету...
С Осеньким же поначалу никаких неприятностей не происходило, разве что в самом конце, когда его герой должен выскакивать из сарая, с него едва не свалились штаны - поэт вовремя успел их поддержать. И позже, в финальной сцене Кащею-Волкову даже не пришлось с ним бороться: Осенькин вновь наступил на сползшую ткань, после чего упал, сдавшись таким образом, без боя. Нечего и говорить, что в самом финале было совершенно логичным, если бы царевна осталась не с ним, а с Бессмертным: сцена прощания оказалась настолько трогательной, что кое-кто из зрителей даже всплакнул, в том числе и сам директор.
Когда же за ушедшей Софией закрылся занавес, зал потряс оглушительный звук оваций: все присутствующие вновь аплодировали стоя, но еще громче, нежели после прочтения Воробьевом своей пьесы. Они кричали: "Браво! Бис! Автора на сцену! Браво! Так трогательно и душераздирающе!"
Воробьев действительно наконец появился, сразу после поклона актеров. Выслушав аплодисменты и вежливо поклонившись, он почтительно поблагодарил зрителей за столь высокую оценку его творения. В этот момент к нему снова подошел Осенькин.
- Извините, что как всегда не вовремя, просто прежде я не решался это сделать... Несмотря на то, что я сам участвовал в этой пьесе, заслуга ее успеха заключается лишь в вас, Маэстро. Если бы не вы, у нас бы ровным счетом ничего не вышло. И также я бы хотел сказать, что, несмотря на то, что я играл роль Ивана-царевича, я, как и все остальные, считаю, что финал вашей драмы все же слишком несправедлив. Я даже написал стихи на это, сейчас прочту.

Финал плохой: Кащея жалко!
А в целом, пьеса удалась.
Но будь в моих руках хоть палка,
Я бы царевну эту - хрясь!

- Простите, если выразился жестоко. - добавил поэт после прочтения. - Так считаю не я один, поверьте. Когда смотришь вашу пьесу, то в финале невольно думаешь сквозь слезы: неужели это конец? Нет, нет, так нельзя, так не пойдет! В этой истории должно быть продолжение, иначе просто невозможно!

Воробьев сделался слегка задумчивым.
- На самом деле, у меня в мыслях была идея создать продолжение, это мы еще давно с моим коллегой тогдашним обдумывали. Но мне позже показалось, что оно получилось слишком неправдоподобным и притянутым за уши, после чего я прекратил его писать. Однако если вы того желаете...
- Да, да, желаем! - закричали зрители. - Просим, просим вас! Пускай в продолжении сыграют те же актеры, ведь мы с радостью примем вашу новую пьесу здесь!
Немного смущаясь, мужчина тихо ответил: "Я постараюсь теперь к нему вернуться и завершить", после чего еще раз поклонился и уже собрался уходить, как вдруг... Овечкина заметила, что из его кармана выпала какая-то бумажка. Подняв ее, девушка поняла, что это сложенная фотография. Раскрыв ее, дебютантка едва сдержала возглас удивления.
- Что, что там такое? - спросил ее Волков.
- Не может быть. Это... Это же... Это же Эвелина Соловей, известная актриса и певица! Но... (глядя на Воробьева) Откуда у вас ее фото?
Стремительно изменившийся в лице, драматург резко отнял фотографию из рук Овечкиной. Затем, поняв, что объясниться все равно уже неизбежно, мужчина холодно произнес: "Все очень просто. Она - моя жена. Теперь уже бывшая."

Примечание: Кутафьей в пьесе стала знакомая директора Дома, тоже мечтающая "Блистать", ее костюмы были вовсе сшиты из пестрых лоскутков, что делало ее как раз вычурной и безвкусной

Глава 7

- Это действительно моя бывшая жена. - произнес Воробьев, увидев, что все замолчали. - Прежде мы с ней работали в одном театре, где кстати и познакомились в свое время.
- Но...но... Как такое возможно? - изумленно спросила Овечкина. - Все это так... Удивительно!
- Если вы мне не верите, я докажу, вот, смотрите. - с этими словами драматург вынул из кармана еще несколько аккуратно сложенных фото и показал собравшимся. - Видите, там мы с ней вместе уже изображены.

Воробьев не лгал: на фотографиях действительно был он сам вместе все с той же молодой женщиной, однако литераторов больше всего удивило уже не это. На одном фото они увидели нечто такое, отчего кое-кто невольно ахнул. Все дело было в том, что там Воробьев и Эвелина стояли практически так же, как его Кащей и София в сцене обольщения, и на них были практически те же костюмы, что только что сняли с себя Волков и Овечкина! Совпадение? Или же... Судьба, то самое, о чем говорил драматург, когда только-только увидел наряды для своих героев...

- Не может быть... - шептала в полузабытьи Овечкина. - Это... Это ведь в точности... Смотри, да у нее тогда и волосы были как у меня на спектакле - каштановые и кудрявые! Невозможно...
- Так что, насмотрелись или еще нет? - раздраженно выкрикнул Воробьев. - Увидели, каким я тогда был, как обнимал ее, особым жестом заставляя неосознанно коснуться моего лица... (тише) Да, это был наш общий секрет... Мы не раз это проделывали... Я ведь когда-то тоже выступал вместе с ней: сам писал для нас пьесы, назначая всегда на главные женские роли свою Музу. И... Мы часто выходили на сцену в амплуа мистического гения и его вдохновительницы...

- То есть, вы хотите сказать, что ваша пьеса "Кащей Бессмертный"...
- ...Была основана на реальных событиях, да? - драматург закончил за Волковым фразу. - В какой-то мере это так: ее сюжет действительно взят из реальной истории. Разве что он, естественно, сильно изменен и искажен, но без этого было не обойтись.
- Подождите, но ведь тогда получается, что именно Эвелина была прототипом Софии, а вы...
- Кащея. Да, это тоже верно, если еще учесть нашу двадцатидвухлетнюю разницу в возрасте и мою внешность, которая отнюдь не очаровывает с первого взгляда. Вот только... (Воробьев вновь стиснул зубы) В отличие от своего персонажа, я не похищал Эвелину, не принуждал ее к чему-либо, не угрожал ей и уж тем более ничем не шантажировал. Никогда. Все, чего я хотел - это сделать ее ведущей актрисой театра, а эту цель оказалось не так-то просто достичь, ведь в то время примой считалась другая, Кларисса. Абсолютно безвкусная и сумбурная барышня, склонная к показным сценам и истерикам в духе дешевого водевиля. Не терпевшая чужого превосходства над собой и буквально ненавидевшая юную Эвелину, хотя та была тогда всего лишь статисткой, а вовсе ей не соперницей. А уж после некоторого моего вмешательства, благодаря которому состоялся первый успешный дебют мадемуазель Соловей, старая дева и вовсе с цепи сорвалась, грозилась устроить скандал и прочее. И вот тогда я и решил ее устранить...
- Погодите, что значит устранить? - в ужасе зашептали Овечкина и Малинкина. - Вы же не...
- Нет, нет, разумеется, я ее не убил, я никого не убивал, даже своего соперника не пытался. В отличие от него самого...
Сказав это, мужчина внезапно помрачнел, глядя на то самое фото, где они с Эвелиной выступают на сцене. Он даже не расслышал толком вопроса, заданного Овечкиной: "Вы всегда теперь носите эти фотографии в кармане, около сердца?", ответив на него лишь кивком головы. Спустя несколько секунд Воробьев вдруг приблизил к присутствующим снимок и спросил: "Скажите, кто-нибудь из вас видит на нем нечто необычное, моя внешность там сильно отличается от нынешней?"
Ему ответили: "Да вроде нет, вы не сильно изменились, даже почти не постарели..." Драматург еще больше стиснул зубы, почти до хруста.
- Да, а на мои волосы вы внимания не обратили? Разве они сейчас выглядят так же, как тогда? Вовсе нет? (нервно смеясь) А хотите узнать почему? Хотите? А вот я вам сейчас покажу! Сейчас, сейчас... Смотрите же!

С этими словами Воробьев внезапно повернулся к литераторам спиной, затем взялся руками за свою голову, сделал быстрое движение и... Сорвал с себя то, что прежде было его волосами, причем свой парик потом нарочно зашвырнул как можно дальше, после чего повернулся ко всем лицом и нарочно немного наклонился. Теперь все смогли увидеть, для чего именно ему был нужен парик: через всю полысевшую (за исключением нескольких неровных клочьев черных волос) голову мужчины проходил глубокий шрам. Особенно ужасно он выглядел в самом центре: кто знает, каким он был еще раньше.
- Видели? Жутко смотрится, не так ли? А четыре с лишним года назад было еще хуже, там вообще была практически даже не рана, а дырка. И это случилось благодаря тому самому третьему человеку в нашей истории, кого я впоследствии превратил в Ивана-царевича, и кого так напомнил мне ваш Осенькин. (задумчиво) Да, Филипп тоже был таким самоуверенным красавчиком: светловолосый и голубоглазый, любитель белых шарфиков и перчаток... Это именно он поспособствовал тому, что мне теперь в земном мире ничего не страшно, поскольку на Том свете я уже успел побывать. (тихо) После того, как он на меня сбросил ту жирандоль...

Внезапно Воробьев вздрогнул и помотал головой, словно отмахиваясь от воспоминаний прошлого. Только сейчас он увидел, с каким вниманием и участием на него смотрят жители Дома Безумных Писателей, отчего вновь смутился и решил все же надеть снова парик.
- Чего же вы теперь ждете? - спросил мужчина с некоторым волнением. - Вам недостаточно того, что вы уже узнали?
- Умоляем вас, расскажите полностью вашу историю. Хотя бы с того момента, как вы познакомились с Эвелиной. Пожалуйста...
Видя, с какой мольбой на него смотрит Овечкина, с самого начала репетиций так напоминающая собой его прежнюю Музу, драматург смягчился. Глубоко вздохнув, он попросил всех сесть, после чего сказал: "Хорошо. Если вы этого действительно хотите, то я вам все расскажу. С самого начала."

История любви Воробьева. Знакомство.

Я начал работать в том театре, когда мне только исполнилось двадцать пять. Оказался там случайно, сперва не верил, что меня примут на работу. Все дело было в том, что я тогда совсем недавно развелся со своей первой женой. Признаюсь честно, я никогда ее особо не любил, да и свела нас моя... В общем, мои родственники. Моя первая жена была старше меня и при этом уже в двадцать шесть лет вела себя словно сваривая шестидесятилетняя старуха-ханжа: ее никогда ничего не устраивало, и она все время искала повод, чтобы закатить очередную ссору, а затем говорила: "Муж и жена не должны конфликтовать - это грех!" Пуританка чертова...

Так или иначе, мне очень скоро сделалось невыносимо жить с ней, и спустя восемь месяцев после свадьбы мы расстались. Я не слишком сожалел об этом, поскольку решил, что жизнь примерного супруга не для меня - мне будет гораздо лучше в одиночку, а семья... Семья только станет мешать моему творчеству, ведь именно в то время я и начал пробовать себя в драматургии, поэтому и решил рискнуть поступить в театр. И... У меня все получилось! Чрезвычайно довольный таким исходом дела, я с головой погрузился в свою новую жизнь...

Должен еще сказать, что наш театр не был одним из блестящих, однако мне там нравилось. Собственно, моя роль была не слишком большой: пришел, принес новый или чуть переделанный текст очередной пьесы, показал ее директору, обсудил с ним все условия, выслушал его мнение, после чего можно уходить домой и писать дальше. Впрочем, иногда я все же оставался с ним или со своими коллегами, мы вместе ужинали. Однако близкой дружбы я практически с кем не завел. Да мне этого было и не нужно.

Что же касается моего раннего творчества - оно еще не было поистине гениальным и выделяющимся среди остального - так, незамысловатые пьески, сценки, монологи, дуэты и тому подобное. Если еще учесть, что большая их часть была написана специально для нашей тогдашней примы, Клариссы, я о ней уже говорил. Так совпало, что эта чрезмерно своевольная дамочка с уровнем развития пятилетней избалованной девчушки поступила в театр почти одновременно со мной, ей тогда было около двадцати лет. Боже, что она только творила на репетициях! Создавалось впечатление, что ее не устраивает абсолютно все: новые костюмы, декорации, освещение - "все ей мешает, все неудобно, все ее отвлекает, не дает проявиться ее умопомрачительному таланту в полной мере." До сих пор помню, как она заявляла своим писклявым голосом с нотками пафосной истерики: "Ваш театр больше похож на бордель! Я снова зацепилась своим мерзким старым платьем за то отвратительное пластиковое дерево! Уберете вы его наконец или нет?! И у меня до сих пор нет костюма для финального акта, его никак не могут перешить! Я на вас жаловаться стану!"

Разумеется, директор и ее многочисленные подхалимы тут же пытались все исправить, однако Кларисса успокаивалась лишь на пару минут. После чего снова начинались вопли: как-то раз я присутствовал на одной такой репетиции и видел, как уборщицы вставляют себе вату в уши, сожалея, что они не могут ею поделиться и со мной... А после своего первого успешного (!) дебюта, эта задавака и вовсе налетела на нас, гневно спрашивая: "Что это такое? Где поздравления в мою честь?! Где, я вас спрашиваю? Я достойна гораздо большего, нежели букетика цветов из киоска на углу! Вы должны бросать в мою честь рис, слышали? У принцессы Дианы он был, а я ничуть не хуже ее! Чтоб в следующий раз был рис! А иначе я уйду от вас раз и навсегда, так и знайте!"

Нечего и говорить о том, что Кларисса была мне неприятна. Вскоре стало известно, что ее взяли в театр исключительно стараниями ее мужа Пьера, что не могло прибавить пафосной диве популярности. Однако и особой вражды между нами не было в течение многих лет: я был обязан писать для нее роли, и я это делал. Театр стал для меня всей жизнью, так как дома я ни с кем не разговаривал, будучи словно мрачным затворником склепа или узником темницы. Однако я не страдал из-за своего положения, меня оно в принципе вполне устраивало. Так продолжалось пятнадцать лет, до того самого дня, когда я познакомился с Эвелиной...

* * *

Я помню, что это случилось в середине осени, когда дни сделались короткими и пасмурными, а на деревьях почти не осталось листьев, все они опали, оголив тонкие и печально опущенные ветви... На фоне царившей тоски я создавал много лирического, однако для театра подходила лишь малая часть из написанного, поэтому я был вынужден каждый день обсуждать свои новые творения с директором, прежде чем получить разрешение об их постановке и сцене. Временами наши беседы с ним растягивались на несколько часов, при этом мы никогда не ссорились и не повышали голос друг на друга. И именно один такой разговор и стал для меня судьбоносным.

В очередной раз обсудив новую постановку и получив разрешение на ее воплощение, я как обычно собрал свои бумаги в портфель, оделся и уже собрался возвращаться домой, как вдруг, проходя по коридору театра, услышал чей-то тихий плач. Я быстро понял, что это плачет девушка, и ее слезы тронули меня, я решил найти ее и попытаться хоть немного утешить. Это оказалось не слишком трудным, ведь на тот момент я уже знал весь театр вдоль и поперек, все комнаты в нем и тайные входы и выходы. Поэтому я быстро сориентировался и прямиком направился в одну из гримерных.

Увиденное меня слегка удивило: прямо на полу, опустив голову на руки, сидела та самая юная девушка и плакала навзрыд. не замечая даже того, что я вошел. Я быстро узнал ее, она совсем недавно поступила в наш театр в качестве обычной статистки, хотя была достаточно красивой и творческой. Однако в тот момент это было не главным, нужно было ее успокоить и помочь подняться. Но что для этого необходимо вначале сказать?.. У меня не было четкого плана действий, поэтому я начал говорить на автомате, первое, что приходило в голову.
- Не плачьте, пожалуйста. Успокойтесь. Могу я вам помочь? - стандартные слова пришлись как нельзя кстати. Девушка затихла, после чего медленно подняла голову и, увидев меня, смутилась.
- Простите, я вас не видела, не знала, что кто-то меня слышал, что кто-то вошел...
- Ничего, все в порядке. Вы позволите мне вам помочь?
- Да нет, не стоит, я сама... - с этими словами она поднялась на ноги, однако не удержала равновесия, и я был вынужден поддержать ее за руку. Выслушав признательное "Благодарю вас", я слегка улыбнулся.
- Так лучше. Надеюсь, вы больше не будете плакать.
- Нет, не беспокойтесь из-за этого, я просто не сдержалась. Это все нервы...
- Вот как. Что ж, это мне знакомо.
- Вы только не подумайте, я не склонна к депрессиям и тому подобному, я всего лишь... Здесь, в театре я уже два месяца чувствую себя настоящей бездарностью, я не могу нормально произнести ни одну реплику, поэтому всегда играю во втором составе, да и то лишь эпизодные роли... Не стоило мне, видимо, выбирать себе такую профессию...

Слова девушки заставили меня ненадолго задуматься, после чего я спросил ее: "А какие именно реплики у вас не выходит произносить?"
- Да почти все, но особенно те, что находятся у исполнительницы ведущих ролей. С ними у меня полная катастрофа! А я ведь так в детстве мечтала стать великой актрисой...
Прервавшись, девушка задумчиво и печально опустила свои карие глаза. Я поймал себя на мысли, что продолжаю на нее смотреть, однако быстро отогнал их от себя внезапной идеей, которую решил сказать вслух:
- Я, кажется, понял, в чем дело... Видите ли, я, как здешний сценарист и автор текстов пьес, уже давно намеренно специализирую свои работы для определенных актеров. И все то, что вы читали, было написано исключительно для Клариссы, именно для ее дикции и темперамента. Поэтому вы и не можете произносить те реплики так же, как она, ведь вы совсем на нее не похожи...

Поняв, что мог сказать лишнее, я замолчал. Теперь на меня уже смотрела сама статистка.
- То есть, вы хотите сказать, что я не такая бездарность?
- Именно. Даже более того, я уверен, что в вас есть огромный талант, разве что вы пока не можете его проявить, раскрыть в себе.
- Если бы я только знала, что мне нужно для этого сделать... - девушка тяжело вздохнула, вновь собираясь заплакать.
- Зато я знаю, как это можно исправить. - я удивлялся собственной уверенности.
- И как же? - карие глаза начали смотреть со слабой надеждой.
- Как? (оглядывая девушку) Что ж, я могу попробовать слегка изменить тесты некоторых своих пьес, переделать их под вас, и тогда все может получиться. Однако здесь это не получится, я всегда работаю дома... И... Вы могли бы зайти ненадолго ко мне для этой цели? Обещаю, это продлится не больше получаса, потом я вас отпущу. Я изменю лишь часть некоторых реплик, вы попробуете их произнести и... В случае удачи, я продолжу дальнейшие изменения. Вы согласны?

Какое-то время молодая статистка колебалась, немного смущаясь. Наконец она ответила: "Если вас не затруднит, то... Я согласна." Как истинный джентльмен, я заверил ее, что мне ничуть не трудно будет уделить ей некоторое время, после чего вновь улыбнулся.
- Спасибо вам еще раз, вы не такой, как другие... - сказала моя новоиспеченная ученица. - Меня кстати Эвелиной зовут, друзья называют Эля. А вас я знаю, вы Воробьев, заслуженный драматург.
- Да какой уж заслуженный. Так, просто творческий человек. - ответил я, поднимая воротник плаща. - Думаю, вам стоит получше укутаться, на улице ужасная погода, скоро начнется дождь.
- Еще раз благодарю за ваше внимание. Не беспокойтесь за меня, я не простужусь.

Девушка в очередной раз посмотрела на меня. На миг растерявшись, я все же сумел совладать с собой и вежливо протянул ей руку.
- Пойдемте, я живу не так далеко отсюда.
С этих слов и началась совершенно новая страница в моей жизни.

История любви Воробьева. Чувства

Уже у меня дома я угостил Эвелину чаем, который так кстати оказался в буфете... Она вновь поблагодарила меня, хотя по-прежнему немного смущалась. Эта девушка казалась мне такой нежной, милой и хрупкой, что я попросту не мог больше о ней не заботиться, мне так хотелось сделать для нее нечто приятное... Поняв, что уже минут десять смотрю, как она пьет чай, я спохватился и сказал: "Итак, сейчас я еще раз перечитаю текст своей пьесы и внесу туда некоторые изменения, после чего отдам вам. Если новый вариант вам удастся лучше, значит, идея оказалась успешной."

Внимательно вчитавшись в собственные записи, я заметил, что большая их часть была действительно сложна для прочтения тем, кто не обладает дикцией Клариссы. Ведь Эвелина просто была не способна то и дело говорить громкими и отрывистыми фразами, в чем нынешней на тот момент приме не было равных. Поняв, что не ошибся в своих предположениях, я улыбнулся.

"Ну конечно же! Я прежде даже не задумывался над тем, что уже давно намеренно стилизую реплики главных героинь под эту истеричную фифочку! Ведь у Клариссы никогда не было дублерши, и все свои "Ах!" и "Нет!" она говорила одним и тем же тоном на протяжении пятнадцати лет."

Чрезвычайно радуясь своему открытию, я вновь зашел в комнату, где находилась Эвелина, вручил ей измененный текст и посоветовал попробовать теперь его прочесть. Девушка снова начала сомневаться.
- Но... А вдруг у меня и на этот раз ничего не получится? Что тогда? Получается, я лишь зря тратила ваше время...
- Не стоит думать об этом. Просто прочтите. Это уже написано для... Другого человека, а не для Клариссы.

Я не решился тогда сказать "Для вас", поскольку продолжал понимать то, что наш союз с Эвелиной поистине невозможен: мало того, что по своему возрасту я гожусь ей в отцы, так еще и внешне отнюдь не являюсь подобием Рафаэля... Поэтому я быстро отбросил ненужные мысли и мечтания, решив, что отныне буду только переписывать для юной статистки пьесы и, если понадобится, обучать ее актерскому мастерству, в котором сам достаточно хорошо разбирался.

И вот Эвелина начала читать. Сперва робко, ее тоненький голосок едва слышно произнес первые слова самой большой реплики, после чего она замолчала. Я продолжал на нее смотреть, кивая в знак одобрения головой. Она повторила те же слова более уверенно, затем начала идти дальше по тексту и... Ее речь изменилась до неузнаваемости! Это произошло настолько внезапно, что поначалу я сам не поверил. Но это было правдой. Через десять минут скромная статистка окончательно преобразилась: позабыв обо всем, она читала текст так, словно была уже опытной актрисой, а не восемнадцатилетней девчушкой. Ее глаза шире раскрылись, лицо сделалось вдохновенным... Пораженный, я смотрел и слушал это дивное создание, и мне казалось, что прямо перед собой я вижу настоящего ангела из райского сада.

Меня охватило невыносимое волнение, задрожали руки... Кое-как сдерживаясь и переводя дыхание я, когда Эвелина закончила, негромко произнес "Это было... Великолепно!", после чего спешно ринулся из комнаты. Мою голову терзал поток бессвязных мыслей.

"Что ты делаешь, дурак, ты забыл, сколько тебе лет? Ты же уже не юноша двадцатилетний, чтобы так все воспринимать." Что удивительно - когда мне действительно было двадцать, я такого не испытывал в помине, это происходило лишь теперь. И вот, проклиная себя, я вернулся в комнату к Эвелине и сообщил ей, что она превосходно со всем справилась, на что девушка ответила, что без моей помощи у нее бы никогда это не получилось.

- На меня словно что-то нашло в тот момент, когда я начала читать. Мне было так хорошо, как будто я лечу где-то высоко в небе... Это все из-за вас, это ваши божественные слова... (краснея) Простите, если сказала что-то не то, я сожалею.
- Не стоит. - я опять говорил на автомате, сам не осознавая своих слов.
- В таком случае, могу я... Снова к вам прийти и еще порепетировать?
- Конечно, можете. - я ответил не сразу, только когда спохватился, что уже минуты три молчу. - Тогда... Вы сможете прийти завтра?
- Я постараюсь. Благодарю вас за все. Не стоит меня провожать, я и так отняла у вас вдовое больше времени, чем было нужно. До свидания.

* * *

Разумеется, я ее все равно проводил. До самого театра. После чего около пяти минут стоял, точно мраморный, думая о том, что со мной происходит. Но даже в своих самых страшных сомнениях я не мог предположить того, что меня ждет. Ясно было лишь одно: мое новое и чрезмерное увлечение молоденькой статисткой просто так не исчезнет. И вряд ли оно приведет к благополучному исходу...

Я уже знал, что, несмотря не недавнее прибытие в театр, Эвелина успела обзавестись подругами и друзьями, но особенно близкой к ней была Мелари, такая же статистка, разве что белокурая и более общительная. Они были ровесницами и прекрасно друг друга дополняли. Делились между собой всеми секретами и переживаниями. И разумеется, любопытная Мелари видела, как мы с Эвелиной сперва вместе ушли из театра, а затем также вернулись. Да, мы не целовались и не обнимались, я ей ничего не дарил, однако... Девушка, которой не было еще и девятнадцати, тут же все решила по-своему. Впрочем, она и не сильно ошибалась...

Мне известно, что в тот же вечер Мелари и Эвелина говорили о том, что произошло. Любопытная актрисочка норовила узнать у лучшей подруги как можно больше подробностей, поскольку сама еще ни в кого не влюблялась. Увы, ее ждало разочарование: никакого официального свидания между "невинной статисткой в белом пальто" и "загадочным сценаристом в черном плаще" не было и в помине, Эвелина так прямо ей и сказала. Мелари была слегка разочарована, однако посчитала, что подруга просто не хочет ей все рассказывать, придумав для себя еще более обширные подробности. Но тогда меня это не слишком волновало.

Наши встречи с Эвелиной и занятия продолжались в течение полутора месяцев. Все это время девушка исправно ко мне ходила, а я старательно делал вид, что отношусь к ней не более как к своей ученице, хотя в глубине души уже давно понял, что безоглядно влюбился. Ее чистота, ее нежность и хрупкость, ее поистине ангельские глаза и голос сводили меня с ума. Однако я не решался сделать даже отдаленного намека относительно своих чувств. Я ждал. Ждал подходящего момента. Теперь я понимал, что скрывать это вечно невозможно, однако не торопился. Мне нужно было, чтобы все мои усилия не прошли напрасно, нужно было добиться того, чтобы остальное руководство театра тоже увидело в Эвелине не просто хорошенькую куколку, но и талантливую актрису, достойную гораздо большего, нежели сплошных ролей из двух-трех реплик. А до тех пор, пока на сцене царила Кларисса, сделать это было не в моих силах.

И вдруг, само Провидение оказало мне огромную услугу: с Клариссой случился несчастный случай, во время одной из репетиций она неудачно повернулась на краю сцены и, сломав каблук, упала, вывихнув ногу. Нет смысла описывать ее дальнейшие вопли и слезы, скажу лишь, что были они не столько от боли, сколько от досады, ведь теперь она точно не сможет играть как минимум три недели, а уже на тот вечер была назначена премьера. Что же делать?

Директор был в замешательстве: отсутствие дублерши стало поистине роковым, случившееся могло закончиться возвращением зрителям денег за билеты и огромными убытками для театра, однако... Очень кстати появился я и предложил кандидатуру Эвелины в качестве временной замены Клариссы.

Несмотря на недоверие к начинающей статистке, директор все же согласился устроить ей прослушивание, так как у него не было другого выхода, а мне он все же доверял. И... Как и стоило ожидать, юная Соловей буквально поразила всех уже на репетиции! Ей аплодировала вся труппа, а роль принцессы Амалии теперь несомненно была всецело отдана моей ученице.

Я торжествовал. Молча, ничем себя не выдавая, однако в моей душе царило настоящее счастье. "Все. Теперь все решено. Это произойдет сегодня. Сразу же после выступления. Я приду к ней, в ее гримерную, подарю цветы и... Наконец во всем признаюсь." Я понимал, что Эвелина может не принять моих чувств, отказать мне, однако уже не мог остановиться. Быстро вернувшись домой, я начал спешно готовиться к вечеру, ощущая одновременно радость и волнение. Я еще не знал, что мне очень скоро уготовит Судьба...

* * *

Нет, выступление Эвелины было безупречным, потрясающим, зрители приветствовали ее восторженными овациями, в то время как она, одетая в белоснежное как и ее душа платье, смущенно улыбалась со слезами на глазах. Я видел все это, наблюдая за ней со своего обычного места в секретной части зала - я всегда смотрел спектакли именно оттуда, поскольку мне не нравилось сидеть среди публики. Я смотрел на это чисто создание Небес и думал: "Боже, осталось еще несколько минут и... Всего лишь несколько минут." Но я еще не знал, что прямо сейчас в зале сидит тот, кто очень скоро станет моим соперником и злейшим врагом. Это и был Филипп.

История любви Воробьева. Соперничество.

Прежде я уже знал его, Филипп был также недавно поступившим работать в театр актером. Я хорошо помню день, когда он впервые появился: Кларисса тогда всеми способами пыталась обратить на себя его внимание, однако потерпела неудачу и как обычно начала обвинять в этом всех и вся. Мне же было достаточно одного взгляда, чтобы точно определить, что этот новый актер не более чем самолюбивый и нагловатый юнец-красавчик, привыкший считать, что все в этом мире должно подчиняться его желаниям. Да, они с Клариссой были родственные души, вот только, как известно, одинаковые полюса всегда отталкиваются - семейная жизнь у них бы точно не сложилась.

Однако я не знал о том, что Филипп был другом детства Эвелины. Возможно, их даже связывала некая любовь той поры. Так или иначе, сцена из моей драмы, где Иван проходит мимо Софии и даже не замечает ее, была полностью списана с реальности - именно так мне ее рассказала сама Эвелина.

Позднее, уже находясь с ней в браке, я узнал и то, что в вечер моего знакомства она плакала больше из-за этого, а не только из-за своих неудачных попыток получить роль. Но в то время, как все эти происходили, Эвелина не решилась мне в этом признаться, поскольку полагала, что Филипп уже давно забыл ее и надеяться больше не на что. Он действительно, вероятно, никогда бы не посмотрел в сторону Эвелины, если бы она благодаря мне не оказалась на сцене. Только увидев ее во всей красе, этот мальчишка наконец вспомнил подружку детских лет и... Разумеется, тут же решил вновь завоевать ее расположение. Конечно, он это делал не от большой любви к Эвелине, а просто ради удовлетворения собственного эгоизма, поскольку привык ни в чем не знать отказа.

Меня можно упрекнуть за то, что я так негативно описываю то, чего точно не могу знать, ведь до триумфа моей ученицы мы с ним говорили лишь однажды, и то весьма кратко. Он случайно застал меня, когда я собирался уходить домой и, пренебрежительно посмотрев, заметил: "Это вы и есть, здешний сценарист и автор пьесок? Какой-то вы мрачный...", на что я ответил: "Что поделать, сейчас осень - самый мрачный сезон в году.", после чего надел шляпу и торопливо ушел. Но именно с того момента между нами возникла уже взаимная неприязнь.

* * *

Возвращаясь к вечеру триумфа Эвелины, я хотел бы напомнить, что мои намерения по отношению к ней были весьма серьезны, я был взволнован и долго готовился прежде чем войти в ее гримерную и сделать предложение. Однако когда я подошел к запертой (прежде этого не было) двери, то услышал доносящийся оттуда разговор. Это были Эвелина и Филипп.

Нахальный актеришка, вспомнив наконец свою "Крошку Элю", теперь всячески пытался завоевать ее расположение, говоря комплименты и прося о свидании. Однако его ждал отказ. Он не был окончательным, однако доказал то, что Эвелина осталась верной мне.
- Но почему, почему ты не хочешь...
- Не сегодня и не сейчас, Филипп, мне нужно еще репетировать.
- Это может и подождать.
- Я сказала: нет. А теперь прошу, оставь меня.

Я видел, как Филипп вышел, раздосадованный и разочарованный. Кажется, он даже спрашивал самого себя: "Почему она так мне ответила? Явно не из-за репетиций. Неужели... У нее кто-то другой уже есть?"
Казалось бы, теперь все хорошо: актеру было отказано, он ушел, а я имел полное право просить руки Эвелины. Вот только... Не могу объяснить, но в тот момент я вдруг испытал очень неприятное чувство, смешанное со злостью и тихой ненавистью. Это и называется ревность. Впервые в жизни я начал поистине ревновать свою любимую.

Когда я вошел к ней в гримерную, то, разумеется, уже не делал никакого предложения, в меня точно какой-то бес вселился. Нет, тогда я еще мог держать себя в руках, однако мой взгляд заметно встревожил Эвелину, и она спросила, в чем дело. Я ответил, не задумываясь над словами: "Зачем ты говорила с ним? Зачем? С этим жалким выскочкой, который и ногтя твоего не стоит?"
- Но что, что я сделала не так? Филипп просто мой давний друг, он пришел ко мне чтобы поздравить с удачным выступлением, хотел пригласить в ресторан, но я его выставила, поскольку... Наши чувства уже давно остались в прошлом.
- Вот только он сам так явно не считает. - язвительно бросил я.
- Прошу, не надо, ты его совсем не знаешь... - голос Эвелины стихал на каждом слове.
- Я знаю достаточно, чтобы понимать, как мне к нему относиться. Поверь, я уже встречал подобных ему людей и хорошо осведомлен об их вкусах и предпочтениях.
- Но я все равно не понимаю... Ты что, боишься за меня? Не стоит. Не будь так строг ко мне, я обязательно продолжу совершенствовать свои способности и завтра на занятии ты это сам увидишь...

Господи, ну почему я в тот момент не ответил ей: "Хорошо, только постарайся больше не пересекаться с этим своим другом детства." Увы, меня тогда, что называется, понесло совсем в иную сторону.
- Как же ты не можешь понять, Эвелина. Ты должна быть только моей, ведь это благодаря мне ты стала новой примой театра! Разве не так? И если ты предпочтешь мне кого-то иного...
- Да что ты такое говоришь?! Ведь я играла сегодня Амалию лишь для тебя! Я вложила в нее всю свою душу, а теперь...

Внезапно побледнев, Эвелина опустилась в кресло, закрыв лицо руками. Я не мог видеть ее такой расстроенной и предложил свою помощь, но она отрицательно покачала головой.
- Не нужно. Я не больна. Я лишь очень устала и мне требуется отдых.

Я уже собирался уйти, но моя ученица попросила сделать это через другую дверь, что находилась в самом дальней части комнаты, за раздвижным зеркалом. Ей уже тогда не хотелось, чтобы кто-то увидел меня выходящим из ее гримерной...

Надо отметить, мой уход действительно стал решающим, поскольку не желающий сдаваться Филипп уже не одну минуту подслушивал под обычной дверью наш с Эвелиной разговор, а потом, спрятавшись, был весьма удивлен, что из гримерной она вышла одна, а в комнате больше никого не было. Видимо, именно тогда он и решил во что бы то ни стало докопаться до правды.

* * *

С кого же Филипп начал поиски истины? Ну конечно же, с Мелари! Понимая, что этот актер вряд ли так легко сдастся, я решил тоже за ним проследить в течение нескольких дней, и вскоре убедился, что мои подозрения верны. После очередной репетиции Филипп подозвал Мелари к себе и, как всегда, назвав ее "белокурым ангелочком", спросил, много ли она знает об Эвелине. Легкомысленная, но в то же время пронырливая дурочка сразу же лукаво рассмеялась и ответила: "А я знаю, что именно вы хотите от меня узнать: вы ведь любите Элю и удивляетесь, почему она не отвечает вам взаимностью. Так?"
- Да, это верно, я очень ее люблю и пытаюсь понять причину ее скрытности и холодности.
- (с хитрыми глазками) О, в таком случае я вынуждена вас огорчить: вы опоздали. У нее уже есть иной почитатель, гораздо более загадочный, нежели вы. Хотя и менее привлекательный внешне.
- И кто же это?
- Наш драматург Воробьев. Вы должны его знать.

От удивления актер едва не сел на пол.
- Это... Это что, тот самый?.. (смеясь) Боже мой! Этот тот самый тип, который одевается так, словно на дворе 1920 год? Тот самый, что не расстается со своим портфелем и папкой? Ой, не могу, вот умора! Да когда его видишь, хочется невольно задать вопрос: вы куда собрались, господин? На похороны или с похорон? И она, моя Эвелина, которую я знал с семи лет... С Этим?

Он еще долго и глупо смеялся, то и дело всячески меня унижая. Наконец Филипп успокоился и, улыбаясь ответил Мелари: "Что ж, спасибо за полезную информацию, теперь я убедился в том, что моя задача намного более выполнима, чем казалось раньше. Ведь... Кто такой этот борзописец в сравнении со мной? Да стоит мне только захотеть, и Эвелина тут же начисто забудет этого урода и бросится в мои объятия! И это произойдет не позже послезавтра, не сомневайся!"

Не знаю, что на этот счет подумала Мелари, однако мысленно я тоже сказал ему: "Ты тоже не сомневайся, дорогой. В том, что отныне я сделаю все, чтобы Эвелина и близко к тебе не подходила. И ради этого я пойду на все."

История любви Воробьева. Предательство.

К сожалению, я слишком преувеличил свои возможности. Я действительно старался всячески ограничить круг общения Эвелины, однако не мог следить за ней постоянно. И я очень скоро начал понимать, что теряю ее. Стремительно и бесповоротно. Она продолжала приходить ко мне, но делала это уже слишком принужденно, с тревогой и мечтала как можно скорее уйти домой. Как позже выяснилось, даже не домой, а на встречи с Филиппом.

Помимо этого, очень скоро в нашей жизни появилась еще одна проблема. Кларисса довольно скоро поправилась и без всяких предупреждений явилась в театр с возгласом: "А вот и я! Я вернулась!" Разумеется, она рассчитывала на восторженные крики в свою честь и новые роли, однако директор ей довольно быстро сообщил о том, что текущие ведущие партии впредь будет исполнять не она, а Эвелина.

Можно было только представить, как в тот момент перекосилось лицо капризной примы. В следующий миг она испустила из себя такой пронзительный вопль, что на какое-то время оглохли все, кто находился поблизости. Но все было напрасно. Опальная актриса рвала и метала, угрожала, утверждая, что ее муж "это просто так не оставит, он вас всех уволит к чертям собачьим!" После этого она ушла, добавив напоследок: "Я еще вернусь, и тогда вы на коленях станете умолять меня сыграть главную роль во всех спектаклях на пятьдесят лет вперед! Так и знайте!"

Увы, на этот раз взбешенная Кларисса выполнила свои угрозы: благодаря ее связям, нашему директору и, следовательно, всей труппе пригрозили увольнением, из-за чего он был вынужден восстановить истеричную приму на ведущую роль в новой постановке. Кларисса открыто торжествовала, однако делала притворные ухмылки и говорила: "Ну что вы, я на вас не сержусь, я и так знала, что вы никогда бы не предпочли мне ту малолетнюю инженю! Ведь истинная примадонна и украшение здешней сцены - я."

Что до самой Эвелины, то она очень переживала свое возвращение на должность статистки и во время нашего очередного занятия поделилась со мной своими страхами и разочарованиями, с трудом сдерживая слезы. Я постарался ее утешить, однако сделал лишь хуже - сыграло то, что к тому времени я уже был полностью поглощен идеей сделать из Эвелины мировую звезду сцены, которая принадлежала бы лишь мне одному. Мое желание приняло уже поистине фанатические размеры и черты.

- Послушай меня, - сказал я Эвелине, дрожа от новой идеи. - Премьера новой пьесы состоится через три дня и... За это время я смогу все продумать... Как бы там ни было, обещаю, ты будешь играть в ней главную роль, ту, что создавалась именно для тебя.
- Но ведь все уже решено... - девушка сникла головой.
- Да, но всякое ведь может случиться сразу перед спектаклем... - проговорил я с опасным блеском в глазах. Вот тогда Эвелина и стала меня по-настоящему бояться.
- Что... Что ты задумал? Что ты хочешь сделать?
- Ничего плохого и выходящего за рамки, просто восстановлю справедливость, только и все. - я даже захихикал в тот момент, не сразу увидев, как Эвелина на меня смотрит. В ее взгляде читалось: "Я беру уроки у безумца. У самого настоящего психопата!"

- Ты, ты... - произносила она. - Все-таки Филипп был прав. Ты окончательно сошел с ума.
- Филипп? - несколько секунд я осмысливал значение ее слов. - Подожди, вы же с ним не общались больше. Или же...
- Да! Да, я с ним встречалась втайне от тебя! - в слезах выкрикнула Эвелина. - Потому что я хотела с ним поговорить. Просто по-го-во-рить, ничего больше. Он вновь начал уверять меня в том, чтобы я оставила тебя, а я спорила с ним, говорила о тебе, какой ты талантливый и умный, ведь ты был для меня настоящим гением все эти два месяца. Но теперь... Ты превратился в безумца, ты уже не понимаешь, что делаешь и говоришь, ты не в состоянии отличить плохое от хорошего и... Ты пугаешь меня теперь. Прости, но это был наш последний урок, больше я не могу. Прощай же.

Сказав это, Эвелина встала, собираясь уходить. Я безмолвно смотрел на нее, смутно понимая, что если она сейчас переступит порог моей квартиры, то обратно уже не вернется. Никогда. И вот в тот самый момент все и случилось. Я не выдержал и сорвался. Как никогда прежде.

Не помню точно, что именно тогда происходило, вспоминаю лишь, как на пол летела посуда: тарелки, чашки, бокалы; потом, кажется, часы в окно полетели вместе с сахарницей... Все время в комнате стоял звон бьющегося стекла и падающих предметов, которые, по всей видимости, кидал именно я. Потом, кажется, дело и до стула дошло...

А Эвелина - я не помню тогда ее реакцию, только то, что она сперва стояла в немом ужасе, потом, видимо, попыталась выбежать из квартиры, то споткнулась и упала, ударившись о тумбочку... В общем, когда я вновь смог нормально соображать, то увидел, что в доме царит полный разгром, а моя любимая лежит без чувств на полу, с небольшой ранкой на лбу... В тот момент меня самого словно с размаху ударили об стену: задыхаясь, я прошептал: "Что я наделал?..", после чего осторожно поднял Эвелину и, убедившись, что непоправимого не произошло, попытался хоть немного ей помочь. Она пришла в себя, лежа на моих коленях, когда я смачивал ей лоб холодной водой. Увидев, что Эвелина очнулась, я в слезах упал ей в ноги и принялся целовать подол ее платья, умоляя о прощении. В тот момент мне казалось, что все уже кончено и она никогда не останется со мной. Но... В итоге все случилось с точностью до наоборот.

Дотронувшись до моего лица, Эвелина сказала, что не хочет причинять мне боль, потому наши занятия продолжатся. После чего она ушла, а я - я себя одновременно проклинал и восхвалял, надеясь, что в скорости мне все же удастся добиться ее любви. Тогда я был совершенно ослеплен и не понимал, что она на самом деле мне солгала.

* * *

Я понял это лишь во время премьеры новой пьесы, когда у меня уже был четкий план действий по устранению Клариссы. Я не собирался причинять ей какой-либо вред, мне просто было необходимо не допустить, чтобы она вышла на сцену - в этом случае роль однозначно стала бы всецело принадлежать Эвелине. Однако мне требовалось время для осуществления задуманного. Поэтому первый акт прошел с участием Клариссы, однако после, когда она ушла в свою артистическую комнату как обычно выпить воды, чтобы в горле не першило, то... Ее ждал сюрприз.

Это было не слишком сложно: попасть в ее гримерную и подмешать в воду приготовленное снотворное. Зная все входы и выходы театра и всегда имея при себя ключи от их дверей, я сделал это, оставшись никем незамеченным. А затем, видя, как все начали беспокоиться по поводу внезапного исчезновения Клариссы и были вынуждены заменить ее Эвелиной, я торжествующе улыбался, предвкушая новый триумф своей прекрасной ученицы и нашу следующую беседу, в ходе которой собирался уже непременно признаться ей в любви. Но Боже, как я был далек от реальности...

По окончанию спектакля, довольствуясь овациями зрителей в честь Эвелины, я собирался снова зайти к ней и сделать наконец предложение, однако в этот раз в комнате вообще никого не оказалось. Потрясенный этим, я принялся расспрашивать остальных работников театра, не видели ли они Эвелину, но те лишь качали в ответ головами. И тогда я пошел к Мелари, она должна была знать. Я не ошибся: поначалу девушка не хотела со мной говорить, потом ответила, что "то, что я узнаю, мне не понравится", а затем призналась, что Эвелина сейчас прячется на чердаке вместе с Филиппом, причем это происходит уже не в первый раз.

Я бросился на чердак, но никого там не обнаружил. Сперва я понадеялся, что статистка меня обманула, но вскоре понял, что Эвелина и Филипп находятся на крыше. Поднявшись туда я спрятался, но мог видеть их, стоявших в обнимку, и слышать о чем они говорили.
- Я так больше не могу. Он совсем сошел с ума, устраивает мне отвратительные сцены, обвиняет неизвестно в чем, а сегодня... Ты ведь знаешь, почему Кларисса не смогла играть после первого акта? Ее нашли спящей в собственной гримерной: она утверждала, что почувствовала себя плохо, выпив стакан воды. Мне кажется, это не случайность, это именно он сделал. Едва ее не убил, чтобы главная роль досталась мне? Ты понимаешь, что это значит? Боже, мне так страшно теперь, я боюсь, что дальше будет хуже, и он запрет меня у себя и никогда не отпустит. Или же... А может, я преувеличиваю?
- Что ты, ты нисколько не преувеличиваешь, я же говорил тебе с самого начала, что этот псих опасен. Он уже не остановится ни перед чем, вплоть до убийства любого неугодного. Сегодня он отравил Клариссу, завтра отравит еще кого-нибудь, кто его разозлит, а послезавтра... Он и до тебя доберется. Да, да, все так и произойдет, когда ты ему надоешь: жизнь с ним доведет тебя в лучшем случае до нервного срыва, а в худшем до могилы. Он ведь уже был жесток с тобой... Не отпирайся, я видел твой шрамик на лбу, который появился после твоего очередного визита к тому уроду. Кстати: ты мне обещала, что та встреча станет последней и больше ты не станешь к нему ходить. Это так?
- Филипп, я... Прости, я не смогла сказать ему, что люблю тебя, я не смогла, потому что испугалась... (плача) Видел бы ты его лицо и то, что он устроил, когда узнал, что я собираюсь уйти... Нет, я так не могу, помоги мне, защити меня. Пожалуйста...
- Ну конечно же, я защищу, я всегда отныне буду с тобой, моя маленькая Эля. Обещаю. Я разделю с тобой все, заставлю забыть все темное и мрачное, что тебя преследовало, со мной ты будешь в безопасности. Только закончится сезон - и мы уедем отсюда. Навсегда. Подальше от всей этой мерзости. А теперь... Ты позволишь...

Нет смысла описывать дальнейшее, скажу лишь, что Филипп наконец-то чувствовал свою полную победу. А мне же оставалось лишь смотреть на них, до крови закусив губы. Позже, когда Эвелина отстранилась от своего "защитника" и сказала, что пора уходить, я медленно вышел из своего укрытия и, пошатнувшись, упал на колени. Кое-как совладев с нахлынувшими чувствами, я глухо произнес в пустоту: "Отныне я объявляю войну. Вам обоим."

История любви Воробьева. Выбор

Я действительно очень скоро придумал план мести. Собственно, это трудно было назвать местью в полном смысле слова, скорее, я хотел снова взять верх в борьбе за Эвелину. А для этой цели мне было необходимо сделать нечто из ряда вон выходящее. И вскоре я понял чем именно это должно быть.

Три месяца я не появлялся в театре даже на минуту. Три долгих месяца я просидел дома за непрерывным написанием моей новой пьесы под названием "Нерешительная невеста". Уже очевидно, кто именно должна была играть там главную роль.

Я постарался на славу: то и дело редактировал каждую деталь, каждое слово, чтобы достичь истинного совершенства. Так я никогда прежде не писал. Меня подзадоривало то, что я все время думал об Эвелине и Филиппе, чем они занимаются, будучи вместе или когда играют на сцене. Я знал, что пока тот мальчишка так и не сделал ей предложение, он постоянно откладывал день помолвки. "Ничего, дальше не отложишь." - злорадствовал я. -"Совсем скоро для тебя уже все закончится."

Опять же повторюсь: у меня не было никаких намерений причинять им обоим зло, в отличие от моего персонажа Кащея. Мне нужно было лишь завершить свою пьесу, отнести ее текст директору, дождаться вечера премьеры и... Восстановить наконец справедливость. И у меня это получилось.

Если я узнал о предательстве Эвелины в ночь, когда начал падать первый снег, то текст я отнес в театр уже когда зима подходила к концу. Это произошло утром, и меня почти никто не видел: я просто вошел в кабинет директора, как было прежде уже тысячу раз, положил ему на стол папку со своим новым произведением, бесстрастно произнес: "Поставьте эту пьесу как только сможете, если найдете ее содержание приемлемым.", а затем молча ушел, словно растворившись в воздухе. Я знал, что директор согласится на постановку "Невесты", поскольку ее сюжет был вполне классическим и ничем особо не выделяющимся. Но так было лишь на первый взгляд.

По сюжету пьесы главную героиню, девушку Анну, родители хотят выдать замуж за человека, которого она никогда прежде не видела и о котором ходят не слишком приятные слухи: одни называют его демоном во плоти, другие безумным гением. В ночь перед своей свадьбой Анна находится в своей комнате и плачет, ожидая той страшной участи, что ее ждет утром. На ее столике уже лежат украшения к подвенечному наряду, причем при родителях она их меряет и говорит, что они очень красивые. Однако после их ухода к ней заходит ее лучшая подруга Грейс и уговаривает сбежать, обещая, что поможет все устроить. Анна колеблется, и поэтому Грейс говорит, что у нее осталось лишь полчаса: либо она за это время примет правильное решение и уйдет с ней, либо будет обречена сделаться женой того ужасного человека. В итоге Анна уже собирается убежать, но внезапно словно неведомая сила заставляет ее сесть напротив зеркала туалетного столика. А через мгновение позади нее открывается дверь, и в комнату заходит тот самый человек. В действительности он нисколько не пугающ, напротив, он завораживает и обольщает Анну, в результате чего та соглашается стать его женой. Гений надевает ей на палец кольцо, и они целуются. На этом пьеса заканчивается.

* * *

Несмотря на столь заметные сходства, ни у кого из работников театра и актеров, в том числе и самих Эвелины и Филиппа, которые были официально назначены на главные роли моя пьеса не вызвала никаких подозрений. К тому времени все уже решили, что я и сам принял свое поражение, потому и временно отходил от дел, скрываясь в тени. Если бы они только знали, как дела обстояли на самом деле...

Репетиции проходили без всяких происшествий, вот только за несколько дней до спектакля случились небольшие проблемы с освещением: перегорело несколько ламп над сценой. В конце концов директор нашел выход: вместо них он велел подвесить туда небольшую жирандоль, хотя ее и пришлось установить ближе к занавесу. Это была его собственная вещь, причем чрезвычайно старинная, поэтому директор то и дело повторял при ее установке: "Осторожнее, господа, осторожнее. Это настоящий хрусталь! Она мне от бабушки досталась!" И именно эта жирандоль и сыграет поистине роковую роль в спектакле, когда настанет время...

Не могу знать точно, предчувствовала ли Эвелина что-то перед самим представлением, во всяком случае сцена из "Кащея", где София опасается перед свадьбой, была мной взята все из той же "Невесты", а не на основе реальных событий. Поэтому в действительности Эвелина, скорее всего, ни о чем не подозревала, готовясь к новой роли. Как и сам Филипп. Впрочем, мне это было только на руку.

Думаю, нет нужды подробно объяснять, для кого изначально я писал роль Злого Гения. Прежде я никогда не принимал участие в спектаклях как актер, однако обстоятельства вынудили меня прибегнуть и к этому. Все свое свободное время я репетировал у себя дома: каждый жест, каждое слово - все по нескольку раз. И наконец, когда настал решающий день я надел свой парадный костюм, взял заранее приобретенные дубликаты нужных ключей из театра, а также то самое обручальное кольцо, которое твердо намеревался одеть любимой на палец. В этот раз я уже точно был уверен, что у меня все получится.

* * *

Я специально появился в театре чуть позднее, чем обычно, мой приход вновь остался незамеченным, так все уже были заняты своими делами. Украдкой мне удалось увидеть Эвелину, которая готовилась к своему первому выходу. Я улыбнулся: такой она была красивой в тот момент. Однако мне быстро пришлось прекратить ею любоваться: сначала было нужно сделать задуманное.

В первых сценах (да и вообще в первом действии) у Филиппа не было выходов, поэтому он сидел в своей гримерной, тщеславно глядя на себя в зеркало. Я уже знал, что именно сегодня он хотел стать женихом Эвелины не только на сцене, но и в жизни. Как жаль, что мечтам этого смазливого красавчика было не суждено сбыться...

Когда наконец Филиппу нужно было приготавливаться к своему выходу, он встал, еще раз оглядел себя, поправил свой костюм, подошел к двери и... Очень быстро понял, что кто-то закрыл ее снаружи! Он начал нервно дергать ручку и кричать: "Что за шутки?! Немедленно выпустите меня! Это не смешно! Мне на сцену пора!" Я действительно не мог не смеяться, слыша его вопли, и наконец ответил: "Боюсь, тебе уже не получится выйти сегодня отсюда, ты опоздал. Надо было лучше присматривать за своей невестой и опасаться тех, у кого есть все ключи от этого здания и кто знает здесь все потайные ходы..."

Поняв, кто именно его закрыл, актеришка окончательно пришел в ярость: "Что? Так это все ты! Да я тебя, я теперь..." В ответ я продолжал злорадно улыбаться, торжествуя свою победу над этим жалким выскочкой. Будь я бдительнее, я бы обратил большее внимание на его последнюю фразу, которую он сказал, когда я уже собирался выходить: "Думаешь, что выиграл? Только запомни, урод, либо Эвелина будет моей, либо ничьей вовсе!" Увы, тогда я решил, что это лишь пустые слова. Меня ждал окончательный триумф.

Сквозь занавес я украдкой смотрел на то, как Эвелина и Мелари, играя своих героинь, договариваются о побеге, как после ухода Мел моя любимая спешно снимает с себя украшения, заплетает волосы в хвост и, набросив на шею шарф (она до этого была в ночнушке и белом шелковом халатике с кружевами), собирается уйти, но внезапно замирает и опускается на стул. Как раз в этот момент слабо загорелась жирандоль, создавая мистическую атмосферу, и в двери появился я.

Я все продумал до мелочей: пока я стоял там, Эвелина не могла увидеть меня даже через зеркало, а оборачиваться она не имела права по сценарию. И вот я начал свою реплику: "Ты знаешь, что ее слова беспочвенны и недостаточны, это не то, что тебе нужно... Пускай уходит одна, я думаю, здесь мы оба будем согласны... (подходя ближе) Настало время свершится Судьбе, настало время тебе стать той, кем следует быть, сделать то, что было предначертано Небесами и отдать мне свободу."

Я уже подошел ближе и стоял прямо за Эвелиной. Боже, каким в то время было ее лицо! Трагическим и прекрасным: казалось, она готова заплакать или упасть без чувств, но при этом в ней было и нечто еще, что делало ее так похожей на настоящего ангела. Продолжая играть, я медленно положил свои руки ей на плечи, она коснулась их своими. Затем я жестом велел ей их опустить и продолжил говорить слова, снимая тем временем резинку с ее пышных волос и надевая серьги и ожерелье: "В мгновения, простые мгновения... Ты будешь стоять передо мной. Две нити - нити наших жизней переплетутся, нас соединит печать во веки веков... Завтра ты вверишь мне себя, как было решено свыше!"

Затем было самое сложное, что мне все-таки удалось: я смог заставить ее медленно повернуть ко мне лицо, затем взял ее руку на мгновение, в результате чего она неосознанно дотронулась до моего лица. Потом я развернул ее обратно к зеркалу, держа за запястье, отошел подальше и поднял руку, показывая, что хочу, чтобы Эвелина встала. Она встала и шла ко мне - я ее словно вел. Когда ее рука вновь оказалась в моей, я вложил в нее кольцо. Дальнейшее уже было за самой Эвелиной.

От волнения меня всего изнутри трясло, однако я старался не подавать виду. Я смотрел прямо ей в глаза, не отрываясь, и вскоре одними губами прошептал: "Я люблю тебя". А в следующий миг... Это было незабываемо! Я многое ожидал, но не такое: Эвелина бросилась мне на шею и поцеловала одновременно так нежно и страстно, что у меня закружилась голова и я потерял счет времени. Зрители были потрясены - я понял это по аплодисментам, когда немного пришел в себя. До сих пор мне не верилось, что моя ученица дала согласие. Но это было так.

Я смотрел в ее лицо - Эвелина мне улыбалась, в ней больше не было ни тени страха. Чувствуя, как в моей душе разливается невообразимое счастье, я поцеловал руку любимой и уже собирался уходить с ней за кулисы, как вдруг... Случайно подняв голову вверх, я увидел прямо над нами перекошенное от злости лицо Филиппа, как-то умудрившегося выбраться из гримерной. "Я предупреждал" - прорычал он, после чего сделал какое-то движение и... Висевшая прямо над нами жирандоль начала падать вниз. За долю секунды я успел оттолкнуть Эвелину в сторону, но спастись самому времени уже не было. Старинная вещь из металла и хрусталя упала прямо на мою голову.

Глава 8

- Вот так все это и случилось. - завершал свою историю Воробьев. - Точно не знаю, но мне потом рассказывали, что в тот момент, когда на меня упала жирандоль, кровь хлынула, как из опрокинутого стакана. И Эвелина закричала настолько пронзительно и громко, что чуть все стекла не разбились. Однако подтвердить это я не могу, поскольку сам тогда уже ничего не слышал и не видел... Да, после того вечера я узнал, каково это - побывать в мире ином. Собственно, у меня голова была пробита почти до самого мозга, все сперва были уверены, что я не жилец, но все-таки судьба распорядилась иначе. Я выжил. Хотя конечно, выздоравливал несколько месяцев, у меня были проблемы с памятью, я даже путал долгое время цифры 6 и 9, не говоря уже о вечных головных болях. Однако все эти неприятности были ничто в сравнении с тем счастьем, которое я испытал, когда понял, что Эвелина меня любит и согласна стать моей женой. Помню, как она улыбалась со слезами на глазах, навещая меня, даже становилась на колени и целовала мне руки, умоляя ее простить. Разумеется, ни о какой злобе здесь и могло быть и речи. А когда меня наконец выписали из больницы, состоялась наша свадьба. Правда я был вынужден почти всю церемонию стоять, опираясь на трость, а также мне было очень неприятно скрывать свою покрытую шрамами голову под париком, но я справился. Я был уверен, что теперь в моей жизни все будет иначе: не просто рутина вперемешку с проблесками света, там будет только свет, исходящий от моей прекрасной молодой жены... Но увы, такая жизнь не продлилась и четырех лет.
- А что же произошло с Филиппом? - робко спросила потрясенная Овечкина.
- С ним? Насколько мне известно, он был арестован и осужден за покушению на мое убийство, ему назначили пять лет тюрьмы. Впрочем, возможно, он уже на свободе, и Эвелина сейчас... Простите, я не могу больше.

Прервавшись, драматург резко развернулся и ушел, оставив впечатленных его историей писателей одних. Все они были просто огорошены ем, что произошло с этим талантливым и таким несчастным человеком.
- Господи, а я раньше думала, что такое только в романах всяких бывает. - протянула Овечкина. - Это так больно...
- Да уж, даже я не ожидал такого. - сказал Волков. - Очевидно было, что у этого Воробьева есть какие-то "скелеты в шкафу", но чтоб такие...
Осенькин же и вовсе весь дрожал.
- Это... это так несправедливо! В тысячу раз хуже, чем поступили с нами! Вот она, судьба настоящих творцов искусства: увидишь наши имена в хлеву, меж сена и...
- Поэт, а что это ты вдруг стал таким чувствительным, а? Ты же еще недавно над всеми любил посмеяться и считал гением лишь себя одного. - поинтересовался Бобиков.
- Да, я изменился. А почему? Да потому, что теперь я наконец понял! Понял, что мы все не стоим и ногтя этого человека, ясно! Все здешние писаки не идут ни в какое сравнение в Воробьевым и его драмой, в которую он вложил всего себя!
- А ведь Осенькин прав. - добавил Цветочкин. - Хотя прежде мы с ним не слишком ладили, на сей раз я полностью его поддерживаю. И даже готов написать ему экспромтом пару четверостиший.
- Да подожди, подожди, это потом... - нетерпеливо отмахивался от настойчивого приятеля поэт. - Обниматься позже станем. Сперва нужно решить, что делать.
- А что именно мы должны делать? - спросила Малинкина, уже не кажущаяся такой беспечной, как прежде.
- Так, слушайте же. - ответил Осенькин. - Мы должны во что бы то ни стало помочь бедному драматургу. Конечно, мы не сможем сделать ничего для издания его пьесы, однако можем сделать нечто еще более важное...
- Ну, ну, что же? - спросили все разом. Поэт улыбнулся и заговорщически продолжил.
- Так вот: мы можем, нет, мы должны отыскать его бывшую жену, узнать ее нынешний адрес, отправиться к ней, поговорить и... Убедить вернуться к мужу! Правда, это замечательная идея?

На этот раз все замолчали. Заговорил лишь Волков спустя минуту.
- Что сказать... Идея неплохая, но... Разве нам можно выходить за территорию нашего Дома? И где мы найдем ее адрес? В телефонном справочнике?
- На самом деле мы можем покидать наше жилище, но при условии, что не побежим обратно в издательство с требованием опубликовать наши работы. - объяснил Осенькин. - И потом, в крайнем случае мы можем сделать это незаметно: пускай уйдут лишь два-три человека, больше и не надо. А наш директор - он ведь сама доброта, кроме того его Карп всегда способен отвлечь своими философскими рассуждениями, не так ли? Значит... Все решено!
- Постой, а как же с адресом быть?
- А что с адресом? Ах, да, об этом я еще не думал, если честно... - Осенькин немного приуныл.
- Я знаю, что делать! - неожиданно вскричала Овечкина. - Ведь Эвелина известная актриса, и я давно собираю о ней информацию, мне известна дата ее рождения, любимый цвет, любимая еда и... Точно: у меня где-то был записан ее адрес!

С этими словами девушка быстро куда-то убежала, а когда вернулась, в ее руке была вырезка из журнала о знаменитостях.
- Вот, сейчас посмотрим... Ну конечно! Здесь, на второй странице. Так-так, улица Восточная, дом 4... Есть! Как хорошо, что я не выбросила этот номер!
- И правда хорошо. - согласились остальные.
- Вот только странно, что в нем не написано ничего о ее муже, ведь до появления Воробьева ты тоже ничего не знала о его истории... - произнес Бобиков.
- Да, это действительно удивительно. - Овечкина задумалась. - Просто там почти ничего о ее семейном положении не говорилось, видимо, ту историю не хотели афишировать...
- Ты совершенно права. - вмешалась Мышова. - Такие истории не для чужих глаз и ушей, я-то знаю.
- И все же это подозрительно. - заметил Волков, привыкший во всем сомневаться. - Теперь я снова не так доверяю нашему драматургу.

Услышав это, Осенькин разозлился.
- Ах, так! Значит, не доверяешь? Ну ладно, в таком случае, у тебя будет шанс узнать всю правду. Потому что на поиски Эвелины отправишься именно ты! С мадемуазель Овечкиной, разумеется.
- А ты сам почему не пойдешь?
- Я бы с удовольствием, до смерти надоело торчать в этом домишке, однако на мне вся главная организационная часть плана, и я обязан следить за каждой частью его исполнения. А делать это могу лишь отсюда. Так что на сей раз вы - наша единственная надежда.

Волков и Овечкина слегка смутились, но все же согласились признать правоту поэта. А тот тем временем, окончательно войдя в роль командира, заявил: "Итак, наш план заключается в том, что завтра или послезавтра, когда мы с Карпом будем отвлекать директора, вы тайком покинете пределы нашего Дома, придете по указанному адресу и, если сумеете отыскать Эвелину, сделаете все, чтобы она пришла к Воробьеву. Любыми способами. Если придется - притащите ее в мешке!
- Но у нас нет мешка...
- Это образно. Я говорил о том, что она должна во что бы то ни стало снова увидеться с мужем и дать ему второй шанс, ведь без нее он не проживет долго, это очевидно. Вы можете ей солгать, придумать любую отговорку, историю и т.д., но она должна прийти сюда, и как можно скорее. Вам все понятно?
- Да. Предельно. - ответил Волков с кислым выражением лица, понимая, что осуществить задуманное Осенькиным будет не так уж просто. Но сам поэт был горд от новой идеи и завершил свою речь словами: "Теперь для нас самое главное - это объединиться, стать единым целым и собрать все наши силы чтобы помочь несчастному гению, первому среди всех нас. Мы должны идти вперед до последнего, не сдаваться ни перед чем. С завтрашнего дня мы приступим к выполнению первой части нашего плана. Да будет так!"

Глава 9

На следующее утро план Осенькина действительно начал понемногу осуществляться. К директору Дома пришел Карп и любезно предложил немного побеседовать, обсудить некую жизненно важную проблему, связанную с тем, как влияет на жизнь человека его вставание с кровати правой и левой ногой, и как лучше всего завязывать шнурки - через две петли или по-другому. Поскольку у директора на этот счет было свое мнение, он с удовольствием согласился поделиться им с Карпом за чашечкой кофе. Нечего и говорить, что их беседа затянулась и плавно перешла на все новые и новые темы, а вскоре глава Дома и вовсе решил, что кофе будет лучше чем-нибудь разбавить...

Тем временем предусмотрительные Волков и Овечкина, убедившись, что за ними никто не следит, покинули территорию Пристанища Безумных Писателей и отправились по указанному в журнале девушки адресу.
Нечего и говорить, что они оба очень плохо знали город, а когда выяснилось, что Восточная улица находится совершенно в другой его части, то и вовсе растерялись. У них не было карты, не было никакого маршрута - только два слова на глянцевой бумажке. Пришлось спрашивать дорогу у встречных прохожих.
Эта затея очень не нравилась Волкову, и с каждой минутой он все больше убеждался в том, что план Осенькина никуда не годился, как и вообще все, за что только ни брался этот самоуверенный дилетант. Однако возвращаться мужчина тоже не собирался.
В конце концов им удалось точно узнать необходимый маршрут, и через полчаса писатели уже ехали в автобусе на другой конец города (перед этим они еще долго стояли на остановке). Уже там, в очередной раз потерявшись в лабиринте переулков и домов, литераторы почти отчаялись, а Овечкина чуть не заплакала.
- Ну, вот! Мы снова заблудились! Это Восточная Первая улица, а есть еще Восточная Вторая, Восточная Малая и Восточная Большая! Где теперь искать тот дом? В моем журнале таких подробностей не было!
- Да погоди ты со своим журналом. - раздраженно ответил Волков, впиваясь взглядом в каждый номер на доме. - Дом-то мы знаем, то есть один из четырех точно нужный нам. Так, вот это номер девять, там номер восемь... Нам туда, на четную сторону! Если это восьмой, то четвертый должен быть слева...
Взяв за руку расстроенную подругу, писатель-графоман повел ее к не слишком большому зданию светло-оранжевого цвета. Это и был дом номер четыре.
Поднявшись на крыльцо, Волков вежливо постучался. Поначалу никто не открывал, однако вскоре из коридора послышались шаги. Предвкушая встречу с любимой актрисой и певицей, Овечкина наконец заулыбалась.

Но каково же было ее разочарование, когда вместо приветливого и хорошенького личика Эвелины на нее взглянул неотесанный и толстый человек с усами, на помятой кофте которого было написано: "Осторожно, злой хозяин!" Пренебрежительно взглянув на непрошеных гостей и почесав плешь, мужлан грубо спросил: "Вы кто такие? Вам здесь какого лешего надо, а?"
- Понимаете, мы ищем актрису Эвелину, она здесь живет... - начал Волков, видя, что у Овечкиной пропал дар речи.
- Ха, вот еще! Вы ошиблись, голубчики, здесь живу я! Только я, единственный и неповторимый! Уже больше трех лет!
Теперь до неудачных сыщиков дошло, что информация, написанная в журнале, была устаревшей, и Эвелина сейчас проживает совершенно в другом месте. Вот только в каком?
- Простите, а вы случайно не знаете, где она теперь живет?
- Понятия не имею. - с этими словами мужлан сплюнул. - Я ее и не видел почти, только раза два, и то давно. Слышал только, что она пару месяцев назад сбежала от своего психованного муженька, который ее якобы чуть не прикончил не пойми из-за чего. А где она теперь я не знаю, мне не докладывали.
- Ясно, спасибо. - убитый голос Волкова прозвучал уже в пустоту, так как нынешний хозяин дома уже захлопнул дверь, гаркнув перед этим "Всего наилучшего!" Раздосадованная Овечкина, уже не сдерживаясь, плакала, размазывая по лицу макияж.
- Все, мы пропали. Теперь нам никогда не найти ее, и Воробьев останется один... - молодая поэтесса на этих словах заскулила, точно побитый щенок. - Как же это все несправедливо...
Волков обнял любимую за плечи, утешая, как мог, однако и сам осознавал свое полное поражение. Внезапно в соседнем доме открылась дверь, и на пороге появилась женщина, которая спросила: "Это вы искали Эвелиночку, да?"
- Да, мы. - неуверенно ответили литераторы. - А что?
- Просто я знаю ее нынешний адрес, здесь-то она давно не живет, сначала переехала к тому своему... Безумцу, а потом, когда наконец от него ушла, перебралась на запад города. Я вам сейчас напишу все.

Женщина действительно отдала Волкову и Овечкиной бумажку с новым адресом актрисы, однако вместо радости литераторов вновь охватило раздражение: им снова было нужно ехать через весь город, чтобы найти нужный дом.
- Вот, теперь опять будем два часа трястись в автобусе, а потом не факт, что мы сможем ее найти - вдруг она и оттуда съехала или та особа нас обманула. - процедил сквозь зубы Волков. - Уж больно подозрительная женщина, так просто обычно незнакомым людям не помогают.
- Но мы должны хотя бы попытаться ее найти, хотя бы все выяснить! - заверила его Овечкина. - Если нас будет ждать неудача, мы примем ее, но сейчас нам нужно туда поехать. Ради нашего коллеги и друга.
- Ты права. - вздохнул романист. - Как и всегда. Что ж, поехали, любимая, терять нам все равно нечего. Вот только неизвестно, останется ли наше отсутствие незамеченным...

* * *

К счастью, опасения Волкова были напрасны: директор и Карп уже вовсю развлекались и пили на брудершафт, совершенно позабыв об остальных жителях Дома.
- А знаете, у вас очень необычные мысли, честное слово. - заплетающимся языком говорил глава Дома, обнимая философа. - Вы и сам очень хороший, ик, человек.
- Ваша правда, господин директор. Ну так что, продолжим?

В это же время остальные графоманы собрались в зале по просьбе Воробьева, он вновь хотел сделать какое-то объявление. Вечно нервничающий Осенькин, уже давно обеспокоенный затянувшимся отсутствием Волкова и Овечкиной, то и дело крутился на стуле, смотря, вернулись они или нет. Он понимал, что если Воробьев заметит их уход, то может начать что-то подозревать, и потому молился чтобы "ненаглядная парочка все-таки пришла вовремя".
Увы, этого не произошло и тогда, когда Воробьев вновь поднялся на сцену и сказал: "Уважаемые присутствующие! По вашим многочисленным просьбам, я приступил к написанию продолжения моей пьесы о Кащее и Софии. Сейчас я вам прочту черновой вариант пьесы, он еще был частично написан мной до попадания сюда, и я намерен его немного изменить, исходя из ваших желаний. Очень вас прошу, выслушав меня, сказать свои замечания и идеи насчет основного сюжета, его деталей, которые пока могут отсутствовать."
Осенькин уже скрежетал зубами: "Ну где, где они, черт бы их брал, где! Он ведь точно захочет к ним обратиться, когда закончит читать, ведь продолжение точно поставят, с ними же в главных ролях!" К сожалению, Волков и Овечкина при всем желании не могли слышать его мыслей.

* * *

Сейчас они стояли возле другого дома, с нежно-голубыми стенами и цветочками на окнах. "Так, надеюсь, хотя бы на этот раз нам повезет." - сказал сам себе Волков, после чего вновь постучал в дверь. Никто не открыл, однако раздался женский голос: "Кто вы? Что вам нужно?"
- Простите, нам нужна молодая женщина, которая здесь жила два месяца назад. - решив подстраховаться, ответил романист.
- Это я, я никуда больше не уезжала за это время. - голос прозвучал тревожно.
- То есть вы - Эвелина Соловей, в замужестве Воробьева? - глаза Овечкиной заискрились надеждой.
Дверь внезапно частично открылась, и оттуда показалось красивая женщина с волнистыми каштановыми волосами, очень похожая на ту, что была на фото драматурга, правда более исхудавшая и бледная.
- Так меня больше не зовут, я теперь не замужем. - негромко ответила она. - Так что вам от меня нужно? Автографы? Я уже не выступала почти полгода.
- Нет, дело в том, что мы... Понимаете, мы - друзья ваши бывшего мужа, драматурга и сценариста...
Эвелина не дала им договорить. Глядя куда-то вдаль, молодая женщина негромко проговорила: "Он и здесь меня нашел", после чего закатила глаза и упала без чувств. Овечкина лишь в ужасе прошептала: "Боже, я что, ее убила?.."

Глава 10

Воробьев приступил к чтению чернового варианта своей пьесы "Любовь бессмертна". Она начиналась с небольшого пролога, где объяснялось, что София и Иван, вернувшись в Тридесятое царство, объявили о том, что Кащей убит и теперь ничто уже не помешает их союзу. Однако уже следующим вечером София тайно встретилась с Машей и рассказала ей всю правду о случившемся. Младшая сестра царевны была просто шокирована поступком Софии и, назвав ее подлой предательницей, убежала прочь. Как позже выясняется, она отыскивает в лесу Бабу-Ягу, становится ее ученицей-ведьмой, после чего они вдвоем пытаются во что бы то ни стало помочь несчастному Кащею. Чтобы его хоть как-то отвлечь, Яга и Маша убеждают Кащея перебраться в заколдованное царство Тмутаракань, где он вскоре становится правителем. После этого Маша несколько раз пыталась его соблазнить, однако Кащей не мог забыть Софию.
Проходит десять лет. Кащей, измученный разлукой с Софией, решает послать ей анонимное письмо-приглашение в его царство, причем делает это без согласия Яги и Маши, из-за чего те очень злятся. В это время в Тридевятом царстве, где теперь царь сам Иван также многое претерпевает изменения. За годы брака София, хотя и родила сына Василия, успела разочароваться в своем муже, который очень скоро сделался алкоголиком и картежником и почти не занимался сыном и женой, та прежняя его пылкая страсть к Софии давно ушла в прошлое. Когда же им приходит приглашение посетить царство Тмутаракань София соглашается на это и вместе с Иваном и Васей отправляется туда, еще понятия не имея о том, кто именно ей послал эту грамоту.
Прибыв в зачарованное царство, София с семьей располагаются в комнате для гостей дворца Правителя. Очень скоро у Ивана с Софией случается ссора, после чего он уходит, нагрубив перед этим сыну, который, кстати, совсем на него не похож, ни внешне, ни по интересам. Расстроенный Вася думает, что "папа его не любит", однако София советует ему "смотреть не только глазами, но и сердцем".
Позже, уже ближе к ночи, оставшись одна, София предается невеселым размышлениям и воспоминаниям и в итоге бросается в слезах на кровать. Внезапно в ее комнату кто-то заходит и утешает, вскоре она узнает голос, поворачивается и видит Кащея. София в шоке, однако правитель Тмутаракани все ей объясняет, пытается успокоить, а затем напоминает о том, что "Она всегда принадлежала только ему и никому больше", поскольку на самом деле именно он был у нее первым мужчиной, когда София впервые попала к нему в замок и поклялась быть его женой. В это время в комнату вбегает испуганный Вася, которому приснился страшный сон, где его хотели зарезать. Он знакомится с Кащеем и весьма заинтересовывает последнего, тот даже обещает утром устроить царевичу экскурсию по всему царству. Когда Вася уходит, Кащей вновь начинает говорить с Софией, умоляя на этот раз остаться с ним, и как обычно доводит дело почти до шантажа, но в конце-концов оставляет выбор за царицей.
На утро Кащей действительно показывает свое царство Васе и вскоре, заметив, что внешне тот ни похож ни на Софию ни на Ивана и при этом любит собирать украшения и смотреть на необычных созданий, начинает подозревать, что на самом деле он его сын. Постепенно эти догадки все больше подтверждаются, однако Кащей решает ничего не рассказывать царевичу.
Затем Кащей наносит визит и давнему сопернику Ивану, который как обычно заливает свое горе вином в одной из комнат дворца. Там царь кстати мельком замечает Машу, однако вскоре забывает о ней и думает о Софии, задаваясь вопросом: "И почему она меня любит?" Вскоре появляется Кащей. Сперва он стоит к Ивану спиной и тот его не узнает, но позже Кащей поворачивается и заключает с Иваном пари: если София решит остаться в Тмутаракани, Иван в одиночестве навсегда оттуда уезжает, а если она решит уехать с ним, Кащей им заплатит столько, чтобы покрыть все расходы их разоренного царства. Иван принимает это предложение.
В это же время Яга и Маша по-прежнему думают о том, как им теперь поступить. Кащей же снова приходит к Софии и, получив от нее подтверждение тому, что Вася его сын, вновь падает к ногам женщины и целует ее руки. Но царица по-прежнему колеблется, и тогда правитель царства напоминает ей, что теперь Вася уже в любом случае остается с ним. Кащей дает Софии еще час на размышления, а затем идет к Яге и Маше. Там он объявляет об обретенном сыне и наследнике, сказав, что теперь перепишет все свое имущество на него. Маша приходит в ярость от такого, она вновь напоминает Кащею, что только им с Ягой он обязан своим нынешним существованием, а "София ради него и пальцем бы не пошевельнула". Ведьма снова пытается соблазнить Кащея, дело доходит до того, что она чуть ли перед ним не раздевается догола, однако он отталкивает ее прочь. Глядя на Кащея, Маша с ненавистью говорит: "Так знай же: ты все равно никогда не будешь с ней, помяни мое слово!"

Наконец приходит час, когда София должна сделать свой окончательный выбор. И в этот раз она принимает решение остаться в Тмутаракани вместе с Васей. Иван на это реагирует спокойно, хотя и желает им с Кащеем "жить долго и счастливо и подохнуть в один день". Внезапно выясняется, что Василий куда-то пропал, все бросаются на его поиски. Вскоре один из жителей царства говорит, что видел, как Васю вела в подвал дворца Маша. Кащей, София, Иван и Яга бегут туда.
В подвале разъяренная ведьма уже собирается зарезать "ненавистного бастарда", однако Кащей успевает ей помешать. С Машей случается истерика, она обвиняет Кащея в неблагодарности, ведь это именно ради него ей пришлось сбежать из семьи и продать свою душу тьме. Однако Васю она все же отпускает, после чего пытается перерезать себе горло. Но София ее останавливает, но Маша не то случайно, не то нарочно наносит ей рану в грудь. Истекая кровью, царица падает на руки Кащея. Понимая, что умирает, София подзывает к себе Васю и говорит ему, кто его настоящий отец, затем просит Кащея заботиться о сыне и, добавив, что "ее любовь к нему не умрет никогда", в последний раз его целует. София умирает на руках Кащея. Он кричит и плачет навзрыд. Вася тоже плачет, но кладет руку на плечо отца, после чего они обнимаются. Внезапно появляется Яга, держа в руке какой-то пузырек. Склонившись над мертвой Софией, она вливает его содержимое в рот царицы, говоря, что это живая вода. София оживает и обнимает вновь обретенного любимого и сына. Занавес опускается.

* * *

Закончив читать текст пьесы, Воробьев поинтересовался, пришлась ли его задумка по душе слушателем. Разумеется, им все очень понравилось, кто-то даже закричал: "Правильно, так и надо этому Ваньке, пусть он теперь под заборами с бутылкой валяется!"
- Однако мне надо будет додумать детали, я буду постепенно дополнять и редактировать пьесу, поскольку на данное время в ней весьма много недочетов.
- А спектакль по ней тоже будет? - спросил Бобиков.
- Да, если вы не против. Вам уже понятно, что все роли будут исполнять те же, кто играл в первой части, только вот мальчика нужно будет найти. А так, Осенькин снова станет Иваном, Волков - Кащеем, его невеста - Софией. Вот только... Постойте, а где они?
Внимательно обведя глазами зал, драматург убедился, что ранее упомянутых им там нет. Нахмурившись, мужчина спросил Осенькина: "Я для чего тогда сейчас все это читал? Они ведь должны знать, что именно им придется делать в следующем спектакле... Где они?"
Побледнев и нервно кусая губы, поэт собирался придумать какую-то отговорку, однако Воробьев, похоже, видел его насквозь.
- Я еще раз спрашиваю, где они? Где? - его голос снова сделался пугающим, а глаза недобро вспыхнули. - Или ты мне сейчас ответишь, или я...
- Вот, все, мы вернулись! - послышались голоса в конце зала. - Извините за задержку.
Успевшие появиться в самый последний момент, Волков и Овечкина еще раз извинились перед Воробьевым, сказав, что были заняты подготовкой к своей свадьбе. Услышав это, драматург немного смягчился и кивнул головой. Он повторил, что совсем скоро им вновь придется участвовать в постановке его новой пьесы, после чего попросил Осенькина подробнее ознакомить их с ее сюжетом и ушел.

Когда драматург скрылся за дверью, поэт буквально набросился на писателей.
- Вы что, меня нарочно хотели подставить? Вы знаете, что здесь было? Он же меня чуть не убил, когда узнал, что вас нет! Признавайтесь, специально меня угробить решили, да?
- Да что ты, мы просто никак не могли найти нынешний адрес Эвелины, вот и все.
- И видимо, так и не нашли, раз она до сих пор не здесь. Конечно, этого и следовало ожидать от таких, как вы.
- Постой, мы же тебе еще ничего толком не рассказали, выслушай лучше нас.
- Выслушать? С какой стати? Впрочем, ладно, так и быть, все равно мне вам потом еще пьесу пересказывать. - проговорил уже успокоившийся поэт. - Начинайте же.

Глава 11

Волков и Овечкина объяснили свою затянувшиеся поиски Эвелины и возникшую в результате этого задержку их возвращения. Рассказав о своих метаниях по всему городу и о реакции найденной наконец супруги Воробьева на то, кем они являются, неудавшиеся писатели пояснили и то, почему в этот раз Эвелина не приехала с ними. Дело было в том, что после того как они отпоили несчастную актрису водой и смогли поставить ее на ноги, она тут же с презрением заявила: "Так значит, это он вас послал. Замечательно просто! Это так в его духе: сам не может теперь смотреть мне в глаза и поэтому шлет своих новых приятелей для выполнения грязной работы!"
Конечно же, Волков и Овечкина тотчас объяснили Эвелине свою настоящую цель визита к ней как и то, что в действительности Воробьев ничего не знал об их намерениях. После услышанного женщина немного смягчилась, однако едва речь зашла о том, что она должна еще хотя бы раз увидеться с бывшим мужем, госпожа Соловей просто взорвалась.
"- Да как вы можете меня просить об этом, вы хоть знаете настоящую причину моего ухода от него? Или он вам как обычно рассказал лишь свою версию, где показал себя всеми покинутым страдальцем, а меня - неблагодарной предательницей?" - возмущенно твердила Эвелина. Волков и Овечкина ненадолго задумались: Воробьев ведь действительно называл себя именно так, хотя никаких слов осуждения в адрес жены не говорил. Быть может, в их истории и правда не все было так, как он сообщил? Если еще учесть его травмы головы и прочие обстоятельства...
В конце концов литераторы предложили актрисе рассказать свою версию случившегося, на что та согласилась. По ее словам, первые месяцы после свадьбы все было хорошо, однако когда Воробьев уже окончательно поправился, то стал стремительно меняться.

"Теперь мой муж мог часами, а то и днями просиживать в своем кабинете за столом, творя новые произведения и, надо сказать, их содержание в корне отличалось от того, что он писал ранее. Все они были какими-то мрачными, злобными, пропитанными недоверием и желанием мести. Впрочем, их он никому больше не показывал, говоря, что таким образом просто выводит из себя все дурное, очищая свою душу. Сперва я верила ему, однако прошел год, другой, и такие "очищения" стали повторяться практически каждый день и каждую ночь. При этом он запрещал меня его беспокоить на протяжении всего времени написания: как-то раз я к нему зашла с подносом, где лежал ужин, а он, в ярости что я ему помешала творить, схватил всю ту посуду и швырнул ее в стену, чтобы все тарелки вдребезги разбились. Я не знала, спал ли он теми ночами или нет, но было очевидно: он уже не был тем добрым учителем и наставником, который вызвал когда-то во мне нежность и симпатию; теперь это был одержимый и практически сумасшедший человек. Не знаю, возможно, эти изменения были связаны с его травмой, однако даже если бы он стал после этого настоящим гением, то психика его была окончательно нарушена. Он ведь еще до свадьбы несколько раз срывался и устраивал сцены, а теперь это стало регулярным, нормой жизни. Однажды я тайно заглянула в его комнату, надеясь, что он меня не заметит, и увидела, как он сидит за столом, что-то пишет, пишет, пишет, затем берет в руки, водит по листу бумаги дрожащими пальцем, после чего комкает написанное и бросает прочь. А на другой день он мне внезапно объявляет, что взялся за сочинение пьесы "Кащей", в которой будет показана интерпретация нашей собственной истории. Мне это сразу не понравилось, зачем было ворошить прошлое и вновь к нему возвращаться. А когда я ему это сказала, он заявил, что я ничего не понимаю, что это будет шедевром в драматургии, затем вдруг подозрительно на меня посмотрел и спросил: "А почему ты так против этой пьесы? Может быть, тебе жалко Ивана-царевича там, а? Знаешь ведь, кто его прототип, помнишь... Он кстати еще в тюрьме сидит или уже досрочно освободился?" Когда я ответила, что его вопросы бестактны, он снова разозлился и, несправедливо обвинив меня в измене, сравнивая с Натальей Гончаровой, которая и после смерти Пушкина хранила у себя портрет Дантеса, бросился к себе в комнату. После этого я окончательно поняла, что между нами всякие отношения закончены. И я уехала."

Узнав то, о чем сам Воробьев не решился (или не захотел) им рассказать, литераторы пришли в смятение. Теперь они понимали, что в произошедшем виноват и сам драматург с его чрезмерной требовательностью и склонностью к подчинению себе других, даже любимой жены. Однако рассказ Волкова и Овечкиной еще не был завершен.
- Вот, мы сами тоже были слегка шокированы услышанным и невольно посочувствовали Эвелине. Однако мы не оставили попыток убедить ее еще раз встретиться с Воробьевым и выяснить все до конца. Мы оставили ей адрес нашего Дома, сообщили при каких обстоятельствах он там оказался, а также о том, что он постоянно носит ее фотографии в кармане пиджака и не может долго говорить о своей любви к ней, поскольку пытается скрыть слезы. Мы также сказали, что совсем скоро в нашем Доме состоится премьера продолжения его пьесы, которую, как очевидно, он написал исключительно как воспоминание и сожаление о случившемся.
- Да, да, верно. - подтвердила Мышова. - Кащей в одной из сцене говорит практически то же самое и переживает из-за того, что не может повернуть время вспять, понимая, что был неправ.
- И когда мы ей об этом сказали, ее лицо несколько изменилось, там появилось сомнение. Уже раздумывая, Эвелина встала, начала смотреть куда-то в пол, велела нам уходить, однако адрес оставила у себя. И это значит, что... Есть еще надежда на ее появление здесь.

Выслушав рассказ до конца, Осенькин одобрительно кивнул своим коллегам.
- Да, вы молодцы. Жаль, конечно, что были не так уж настойчивы, но... Вы проделали замечательную работу, нам остается лишь ждать, когда последняя часть моего плана осуществиться, а я уверен, что так и произойдет. А теперь уже настало время мне ознакомить вас с содержанием продолжения пьесы, чтобы вы смогли лучше понять, как именно должны будете играть в знаменательный вечер.

Глава 12

Подготовки к первым репетициям начались очень быстро. Воробьев подкорректировал весь сюжет пьесы, дополнив недостающее и убрав излишнее. К примеру, в сцене после пролога, когда Кащей тоскует о Софии, в первоначальной версии он играл с большой куклой, похожей внешне на царевну: гладил ее волосы и надевал украшения. Однако вскоре куклу было решено убрать и заменить ее просто большим портретом Софии, в данном случае, Овечкиной. Волков был очень этому рад, поскольку ему бы не хотелось "надевать импровизированные ожерелья пластиковой игрушке - со стороны это выглядело бы так, словно я ее удавить пытаюсь." Также была изменена сцена, где Кащей, наигравшись с куклой, то ли в шутку, то ли всерьез подставляет нож (именно его потом и украдет Маша) себе к горлу, пытаясь зарезаться.
Претерпели изменения и сцена первого появления Кащей перед Софией: вместо того, чтобы упасть с кровати, на которой она лежала, царица должна была резко вскочить с нее. Это объяснилось тем, что Овечкиной очень не хотелось каждую репетицию падать на сцену и набивать себе синяки. Также в тот эпизод была добавлена сцена обольщения из первой части, однако в этот раз София должна была не брать руку Кащея, а наоборот отдергивать ее. Также была расширена сцена экскурсии Васи по заколдованному царству - кстати, для этой роли директор Дома предложил своего племянника, на что Воробьев с радостью согласился.
Поскольку новых костюмов теперь ждать точно было неоткуда, было решено, что большая часть актеров останется играть в тех, что использовались в предыдущем спектакле: Волков все в том же костюме дирижера, уборщица - во вдовьем платье и пр. Разве что Овечкиной уже не пришлось затягиваться в корсет: в первых сценах пьесы она была все в том же белом кружевном халатике, а в последних и уличных - в своем собственном платье и пальто. Такой выбор наряда сыграл немаловажную роль в финале пьесы, когда Малинкина-Маша должна была вонзить нож именно в то место под пальто, где лежал пузырек с красной краской, имитирующей кровь. Овечкиной было неприятно потом лежать на сцене в измазанном платье, однако она вытерпела каждую репетицию до конца.
Что же до Осенькина-Ивана, то ему кто-то предложил дополнить свой наряд маленькой картонной короной, которая все время съезжала набекрень или на самый затылок. Данная деталь очень хорошо добавляла комичности и жалкости царевичу в сцене, когда он пьет и жалуется на судьбу, спрашивая себя, почему София его любит. Да, на его фоне лысый Кащей с зеленовато-желтым лицом смотрелся гораздо лучше, это подмечали все.

Также на одной из репетиций, переодевшаяся в черное платье ведьмы Малинкина внезапно решила спросить у Воробьева: "Я вот теперь думаю: в вашей пьесе у всех главных персонажей есть свои прототипы, в том числе и у моей героини. А кто же прототип Бабы-яги, ближайшей соратницы и помощницы Кащея? Если в первой части она не столь значимый персонаж из ряда "много знает, мало говорит", то здесь... Вы тоже ее с кого-то списали?"
Девушка надеялась на четкий ответ, однако драматург сказал лишь "Все возможно", после чего как обычно удалился. Но было понятно, что подозрения Малинкиной имели некоторую основу.

* * *

Дни перед премьерой пролетели незаметно. И, несмотря на то, что все литераторы нервничали по поводу осуществления плана Осенькина (а сам организатор особенно), они с нетерпением ждали решающего вечера. Наконец он настал. Как и несколько недель назад, в зале вновь собрались зрители, в том числе те, кто играл в предыдущей части, и сам директор. Все верили, что на этот раз их будет ждать нечто особенное.
Но, как ни странно, за первые два часа ничего особенного ровным счетом не происходило. Беспокоящиеся больше о приходе Эвелины, зрители уже не так сильно вникали в происходящее на сцене: более того, некоторым из них начало казаться, что сюжет второй части слишком примитивен, притянут за уши и вообще больше напоминает бразильский сериал, с незаконными детьми и неудачными браками. Однако в финале все же некоторых пробило на слезу: уж очень хорошо играли Волков и Овечкина в том эпизоде, ведь они целовались по-настоящему, уже точно зная, что скоро поженятся. В итоге спектакль завершила аплодисментами стоя, еще до того, как актеры начали по очереди выходить на поклон. Больше всего, конечно же, хлопали главной троице, причем Осенькин и Волков держали Овечкину за руки, а затем обнялись. Волков же и вовсе поцеловал будущей невесте руку со словами: "Сегодня ты была великолепна, как никогда прежде."
Наконец настало время выйти и самому Воробьеву на поклон. Появившись на сцене, мужчина вежливо улыбнулся, жестом поблагодарил всех за просмотр пьесы, затем поклонился, а когда поднял голову, то увидел... Ее.
Возле самой двери в конце зала стоял изящный женский силуэт в шляпе и с зонтиком. Когда аплодисменты стихли, вошедшая негромко, но ясно произнесла: "Я все же не могла не прийти посмотреть на то, что ты написал для меня..."
Воробьев вздрогнул и на мгновение остолбенел, застыл на месте. Однако уже через секунду, не чувствуя толком ног, драматург подошел ближе. Теперь уже сомнений не оставалось: это была его Эвелина. Не плод больного воображения, не греза из воспоминаний, а его жена.
- Ты... Как ты меня нашла? Как ты здесь оказалась? - в голосе Воробьева отчетливо слышалась дрожь.
- Это все заслуга твоих друзей, они убедили меня приехать к тебе. И я ошибалась, твоя пьеса действительно гениальная, мне особенно понравился диалог Кащея и Софии на балконе, когда они оба говорят: "Мы живем, мы любим, но мы оба получили то, чего заслуживали..." Знаешь, ведь они потеряли столько времени, целых десять лет, прежде чем смогли воссоединиться. И... Я бы не хотела, чтобы эта история произошла и с нами.

Потрясенный, драматург слушал жену, не веря ее словам.
- Ты, ты хочешь сказать...
- Я хочу дать тебе еще один шанс. Нам обоим. Быть может, теперь все будет иначе...
Воробьев снова вздрогнул. Из его глаз медленно заструились слезы, больше он их не скрывал. Слабо улыбаясь, мужчина нежно взял руки любимой и прижал их к себе, повторяя: "Эвелина... Эля, Эля... Прости меня!" С этими словами он принялся целовать каждый ее палец, продолжая твердить: "Я был таким глупцом... Прости меня, если сможешь, я не ценил, что имел, пока все не потерял... Только прости..."

В это время в зале внезапно появилась еще одна фигура, это тоже была женщина, но уже пожилая, что, впрочем, не мешало ей держать себя достаточно представительно. Подойдя к Осенькину, она спросила: "Простите, как я могу найти вашего директора?
- А вам для чего он нужен?
- Как это для чего? Я недавно узнала, что здесь теперь содержится мой брат, поэтому и решила его забрать, ему нужно быть дома или в театре, а не в этом заведении для графоманов.
- Постойте, вы хотите сказать, что ваш брат...
- Да, драматург Воробьев, это он и есть. Я его старшая сестра Валентина, я ему помогала после того, как его бросила та актрисулька. Но потом он как-то раз на меня сорвался, замахнулся ножом, когда я его попросила всего лишь нарезать овощи к салату - он их превратил в настоящую кашу, наверное, вообразил, что это тот гад Филипп. Я и выставила его сдуру. Но теперь я вижу, что у него снова все наладилось, он ведь на самом деле не безумен, просто не от мира сего бывает. А у нас ему будет лучше, я договорилась, чтобы его восстановили на работе и разрешили показ его новых пьес.

Только сейчас, услышав слова Валентины, писатели поняли, кем действительно является прототип строгой, но справедливой Яги. Порадовавшись за Воробьева, литераторы, хоть и были слегка опечалены его скорым уходом, чувствовали, что так и должно было произойти. А сам драматург, словно помолодевший от переполняющего его счастья на десять лет, продолжал целовать любимую женщину, каждый ее волос. Последние слова из его пьесы сбылись: любовь действительно оказалась бессмертной, она возродилась из пепла, словно птица Феникс. И отныне она будет жить вечно.