Соло на контрабасе

Ночь, улица, фонарь…А улица та, вообще? При солнечном свете всё выглядело иначе, радужнее как-то выглядело. Стёпа остановился и огляделся. Вот аллея, по которой он шёл днём, провожая Лилю до дома. Вот и сам дом. Тот? Он пошарил в кармане старых, засаленных джинсов – новые студенту музыкальной консерватории купить было не на что, - извлёк клочок бумаги с нацарапанным огрызком карандаша адресом: « Липовая а-я 13». Табличка на доме гласила: «Липовая аллея, 13». Всё верно. Сердце Стёпы запрыгало в груди, застучало по рёбрам: «Эй, кретин, одумайся, пока не поздно! Не впутывайся в сомнительную авантюру из-за бабы! Топай обратно в общагу и  ложись спать!»

Спать? Да сможет ли он теперь уснуть, когда перед глазами стоит образ Лили. Нежная, скромная, тонкая, ни капли непохожая на современных меркантильных девиц. Вот третья парадная, сюда она вошла, нет, не вошла, влетела, как птица, а за ней парили её светлые шелковистые локоны. Стёпа посмотрел на окна: пять этажей, только одно окошко на втором этаже теплится мягким светом, на окне – красные занавески, а за окном – может быть, она? Тоже не спит, думает о нём, ещё не зная, что он здесь, внизу…

- Эй, парень! – хриплый мужской голос вырвал Стёпу из мира фантазий. Сердце ударило гулко: «Ты попал! А ведь я предупреждало!»

- Простите, вы мне? – Стёпа вздрогнул и перевёл взгляд на своего собеседника – мужчину с незажженной папиросой в зубах. «Опаньки! Ещё не передумал шляться по ночам?» - бухнуло сердце.

- Тебе, кому еще? Ты что, Венеру из музея спёр? – мужчина кивнул в сторону огромного футляра.

- Я? Да нет, что вы, я музыкант…- ответил Стёпа, а сердце всё не унималось: «Был ты музыкантом!»

- Ну-ну, - ухмыльнулся мужчина, - огоньку не найдётся, музыкант?

На всякий случай Стёпа похлопал себя по карманам и признался смущённо:

- Нет, простите, я не курю, - «А самое время начать!» - заметило сердце.

- Зря! – прохрипел незнакомец, внимательно оглядывая Стёпу с ног до головы, - Очень зря! Один фиг, все помрём. Ну, бывай, Фукс.

- Всего доброго! – пролепетал Стёпа и рухнул на скамейку, как подкошенный.
Мужичок побрёл вдоль по улице и скоро силуэт его растворился во мраке, а сердце продолжало: «Всё, Стёпушка, наши приключения на этом заканчиваются, поднимайся, мы уходим!» Но тонкая, музыкальная душа Стёпы Розова, впервые познавшая любовь, пригвоздила своего обладателя к скамейке, на которой красовалась надпись: «Здесь был Вася!»

- Вот, - принялся сам себя успокаивать юноша, - и Вася здесь был! И ничего, всё хорошо, сидел себе спокойно, увековечивал своё имя маркером на скамейке…

« А с чего ты взял, что хорошо? – тут же откликнулось сердце, - И где теперь тот Вася? Тут написано: Вася – был, а БЫЛ – глагол прошедшей формы!»

- Послушай! – Обратился Стёпа к беспокойному органу. – Ты же сердце! Испокон веков тебя воспевали поэты. Ты страстью пылать должно и вдохновлять меня на героические поступки во имя любви, а ты…

« Ой, не гони ты мне, Розов, этот баян! – Возмутилось сердце.- Ты понимаешь, о чём я? Я не про те баяны, на которых у вас в консерватории играют. Вот что я тебе  действительно должно, так это сокращаться сто тысяч раз в сутки без обедов, выходных и отпусков. Я, милый мой, пять литров крови за минуту через себя прокачиваю. А ты за сутки посчитай, сколько получается? Слабо? Да какой из тебя счетовод, только и можешь, что раз-и, два-и, три-и, четыре-и…Семь тысяч двести литров! Усёк? Но это у нормального человека, без трепетной музыкальной  души. С тобой же – минута за две, ну ладно, за полторы. В сутки тысяч десять выходит! И не надо на меня навешивать дополнительные функциональные обязанности! А про страсти и вдохновение – это не ко мне, это ты к своей творческой натуре обращайся!»

- Довольно медлить! – прервав Стёпа гневную тираду. Юноша решительно поднялся и открыл футляр. Он извлёк контрабас, устроился в свете фонаря, как в лучах софитов, и взмахнул смычком.

По Липовой аллее поплыли низкие густые звуки, вокализ Рахманинова пронзил ночную тишину. Стёпа самозабвенно выводил нежную мелодию, растворившись в музыке, взмывая с ней вверх, к окну, за которым томилась любимая. Стукнула деревянная рама – окно с красными занавесками распахнулось и в проёме, вместо нежной Лилии с глазами, как два бездонных озера, нарисовалась всклокоченная седая старуха:

- Слышь, ты, охламон, - нелюбезно окликнула она Стёпу, - ты б не ревел на всю улицу, а рассказал мне лучше – сложно жить без мозгов? На часы посмотри!

- Влюблённые часов не наблюдают, - робко ответил музыкант, а сердце не преминуло вставить: «Доигрался, Шекспир!»

- Любовь? Когда я была юной, как ты, тоже думала о любви. – Старушка мечтательно возвела глаза к небу, вздохнула и добавила уже более прозаично, -  А теперь просто думаю. Ладно, чёрт с тобой, пиликай. Хорошо ты пиликаешь, а мне всё равно не спится.

Старушка исчезла в недрах квартиры, а Стёпа, окрылённый неожиданной поддержкой, с новой силой обратился к контрабасу, оглашая Липовую аллею незабвенным саундтреком Джеймса Хорнера. Вновь распахнулось окно, на этот раз на первом этаже, но вместо льняных кудрей возлюбленной Стёпа увидел круглую лысую голову дядьки с перекошенным от злости лицом:

- Ты офонарел, что ли, совсем? А ну плыви отсюда, Титаник гребаный, пока я тебе гудок не выломал, - заревел мужик едва ли не громче контрабаса.

- Извините, - пролепетал Стёпа Розов, в смущении теребя смычок, - Мне очень неудобно, но не могу…

- Не можешь? Я те щас помогу!

- Вы понимаете, - продолжал объяснять музыкант, - я играю для девушки…Такая прекрасная девушка в этом доме живёт…Лиля…Может, вы знаете?

- Лильку-то? Чего ж не знать, знаю! Ты так бы сразу и сказал, а то гудит, понимаешь, на всю улицу, меня аж из койки вытряхнуло! Лилькины-то окна вообще на другую сторону выходят…Гудит, тут, понимаешь, Титаник…Дуй отселева, пока я тя не потопил!

*****

- Мамочка! Миленькая! Прошу тебя, умоляю, пусти! – заламывала изящные руки Лилечка, пытаясь задобрить суровую родительницу.

- Ишь чего выдумала, пусти её! – Нина Павловна держала оборону в дверях комнаты, преграждая дочери путь к бегству своим широким телом. – Вертихвостка! Я для того тебя растила, такую красивую, чтоб ты сбежала к голодранцу-музыкантишке? И по кустам с ним на контрабасе тренькала? Не пущу!

- Мамочка, родная моя, хорошая, пусти! А вдруг это любовь всей жизни?

- Какая любовь, дура! Какая такая любовь! Чем он тебя, бестолочь, любить будет? Смычком своим? Да он всю жизнь в яме проторчит в обнимку с контрабасом. Ты в яму вместе с ним полезешь? И кто, скажи мне, увидит, какую я красавицу вырастила, если ты в дыре этой сидеть будешь? Нежрамши! И с тощей, голой жопой!

- Мамочка, ну что ты говоришь такое? Какая яма? Ведь это искусство!

- Искусство? – презрительно фыркнула Нина Павловна. – Твой полудурок весь дом на уши поставил своим искусством! Только сунься к нему!

Лилечка ничком упала на кровать и отчаянно зарыдала. Нина Павловна оставила свой пост, распахнула окно и гаркнула:

- Полудурок! А ну вали отсюда и чтобы духу твоего здесь не было! Ишь, весь газон потоптал своим контрабасом!

- Стёпа! – вскрикнула Лиля из-за широкой спины мамаши, пытаясь пробиться к окну.

- Лиля! – пылко отозвался Стёпа, прекратив играть.

- А ну-ка отойди! – заревела Нина Павловна, мощной грудью оттесняя дочь от окна.

- Мамочка, я только на одну минуточку спущусь, скажу, чтоб домой шёл. Замёрзнет же…

- Дура ты, июнь на дворе…

- А вдруг соседи полицию вызовут? Я только скажу, чтоб ушёл…

- О! Я-то всё дура – дура, а у тебя неплохие идеи проскальзывают! – воодушевилась мамаша и направилась к телефону.

*****

- Вылазь! – скомандовал лейтенант, распахнув двери полицейского Уазика.
В дверях показался огромных размеров футляр. Из-за него выглядывал бледный растрёпанный Стёпа Розов.

- Ну давай-давай, шевелись, Контрабас!

Музыканта проводили в отделение, отобрали инструмент и заперли в камере. Стёпа сел на холодную скамейку и прикрыл глаза. Он радовался, что кроме него в камере никого не было – это давало возможность хорошенько поразмыслить, но не тут-то было. Бешено колотящееся сердце разогнало все мысли: «Ну что, доигрался? И не говори потом, что я тебя не предупреждало! Оно тебе надо было – в ночи под окнами рулады выводить? Скажи спасибо, что безумная мамаша тебе в рожу кипятком не плеснула – минус рожа и минус контрабас! А он подороже твоей физиономии будет…»

- Эй, Ромео! – Голос лейтенанта прервал сердечные рассуждения. – Пойдём протокол подписывать.

- Какой протокол? – встревожился Стёпа.

- Об административном правонарушении. Зло должно быть наказано! – с усмешкой пояснил лейтенант, открывая решетчатую дверь.

- И что мне за это будет?

- Нууу, - протянул лейтенант, - это зависит от того, что мне за это будет!

- А у меня ничего нет, - посетовал музыкант, - студент я, в консерватории учусь.

- Как это нет ничего? – Встрял в разговор сержант, участвовавший в задержании Степана, - контрабас, поди, нехило стоит? Загонишь, расплатишься – выйдешь!

- Так чтобы загнать, выйти сначала нужно, - рассудительно заметил Стёпа, - или вы у меня его купите?

- И чего мы с ним делать будем? – засмеялся лейтенант. – На дрова пилить?

- Да вы что! – испугался парень. – Такой инструмент – на дрова? А хотите сыграю?

Когда Стёпа, волоча усталый контрабас,  вышел из полицейского участка, на улице забрезжил рассвет.

*****

- Какая беременность? Вы совсем с ума посходили? Какая, я тебя спрашиваю, беременность? У тебя контракт, а ты мне – беременность? – кричал разгневанный Роберт Стоун в телефонную трубку. Трубка молчала в ответ и лишь тихонько всхлипывала.

- Вы мне весь проект развалите к чертям собачьим! – Продолжал продюсер. - Разворотите своими животами всё, что я создал! Я тебя вот этими самыми своими руками из дерьма вытащил, отмыл, звездой сделал, а тебе плевать на договор, ты мне на него родить собралась, да еще в морду последом плюнуть!

Трубка ничего не ответила, только всхлипнула ещё громче. Роберт в ярости отшвырнул её и закрыл лицо руками. Посидев так с минуту, он встал, плеснул в стакан дорогого коньяку и выпил залпом. Всё, чего ему хотелось в эту минуту – вернуться в то время, когда он был совсем юным и не обременённым грузом бесконечных проблем. Продюсер набрал номер своего водителя:

- Давай, дуй за мной. По пути купи цветов и продуктов. Едем на Липовую.

*****

- Ох, Боренька! – причитала седовласая Марья Васильевна, разбирая сумки с деликатесами. – Ты бы хоть позвонил, предупредил, я б уже и постельку чистенькую в твоей комнатке постелила…

- Мама, меня зовут Роберт, - перебил сын.

- Да что ж Роберт-то, Боренька? Так давно не приезжал! С мая месяца ж не был, а ведь август кончается… Позвонил бы, я б и пирожков, и холодца б наварила…

- Некогда, мам, некогда, дела, дела…Не надо мне ни пирожков, ни холодца. Устал я, мама. - Роберт-Боренька тяжело поднялся из-за стола и пошёл в свою, некогда именуемую детской, комнату.

Там всё было по-прежнему: узкая кровать у стены, платяной шкаф, оклеенный  картинками из комиксов, над письменным столом висели грамоты, выданные школьнику Борису Каменеву за отличную учёбу, на стенах плакаты студенческих лет – The Beatles, Abba, Boney M.

Роберт выключил свет и осторожно прилёг на кровать. Пружины матраса жалобно заскрипели под его весом. Он пытался отключиться от навязчивых мыслей о работе, но они вихрем крутились в голове, не давая покоя: « Что, Роберт? Плохи твои дела! Одна певичка в декрет собралась, вторая. Может, это вирусное у них? А тебе от этого не легче. Договор ты, конечно, расторгнешь с обеими, и неустойку счастливые будущие папаши выплатят, но что толку? Группа разваливается. Новых солисток ты, положим, быстро найдёшь, да только формат группы уже никому не интересен. Смазливых девиц с посредственными голосами пруд пруди. А, может, ты сам посредственность? И никакой ты не Роберт Стоун, а самый настоящий Борька Каменев? И не продюсированием тебе нужно заниматься, а комиксы рисовать. Давай, Борюсик, продавай свой особняк на Рублёвке, переезжай к маме и начинай учиться рисовать…»

Вдруг Роберт услышал приглушенные звуки музыки, от которой его мысли упорхнули, как стайка испуганных птичек.

«Что это? – встрепенулся Роберт, - Паганини? Точно, Паганини. Но почему звук такой низкий? Ведь это не скрипка? Нет, не скрипка…А что? Виолончель? Нет, слишком низкий звук. Кто же это играет, где?»

- Мама! – Закричал он и перепуганная Марья Васильевна тут же возникла на пороге комнаты. – Мама, что это?

- Что, Боренька, где? Опять тараканы? Ох, ну что ж ты будешь делать?

- Да какие тараканы, мама! Тихо! Помолчи! Музыку слышишь?

- Ах, музыку! – Марья Васильевна с облегчением вздохнула, - так это ж Стёпушка играет. Он тут всё лето каждую ночь под окошком стоит. В Лильку влюбился, девчонку соседскую. Вот и пиликает тут по ночам.

Роберт бросился к окну и, действительно, увидел молодого парня, играющего на контрабасе.

- Нинка уж и гнала его, и в милицию сколько раз сдавала, и Генка-то соседский ему морду бил, и Петрович с ним сколько ругался, да за лето все привыкли. Уж и милиция приезжать перестала, надоело. И даже Петрович с ним подружился, а Генка, так тот…Куда ты, Боренька?

Но Роберт уже не слушал её, стремительно мчась к входной двери.

***

Стёпа в воодушевлении исполнял двадцать четвертый каприс Паганини, когда из-за угла дома вылетел раскрасневшийся грузный мужчина и бросился к нему. Сердце дрогнуло: «Всё, Стёпушка! Кирдык! Это тебе не Генка! Такой по физиономии двинет – мало не покажется!»

«Спасти инструмент! – твердил себе Стёпа, торопливо пряча контрабас в футляр, - Главное, чтобы инструмент не разбил, бог с ней, с физиономией!»

В этот миг запыхавшийся мужчина настиг его.

- Ну, молодец! – пропыхтел он, одной рукой хватая Стёпу, второй футляр с контрабасом, - Вот молодец! Огонь-парень! Ну пойдём, пойдём же скорей!

«Сумасшедший! Точно, сумасшедший! Ты, главное, не сопротивляйся, Степан!» - испуганно затарабанило сердце, и Стёпа покорно затрусил вслед за тянущим его мужчиной.

Тот привёл музыканта в третью парадную. Они поднялись на второй этаж, где в дверях одной из квартир стояла встревоженная Марья Васильевна.

- Проходи скорее, - мужчина втолкнул Стёпу в двери, Марья Васильевна посторонилась, - Сюда!

Стёпа оказался в гостиной, с уютными красными занавесками, залитой мягким светом антикварного абажура. Мужчина плюхнулся в потёртое кресло и восторженно уставился на парня, растерянно стоящего посреди комнаты:

- Ну, давай, рассказывай!

- Чего рассказывать-то? – ещё больше растерялся Стёпа.

- Всё рассказывай! Что ты ещё можешь? Рок можешь? Поп? Фолк?
 
- Да я всё могу, - приободрился парень, - ментам как-то полночи «Мурку» играл, и «Гоп-стоп» ещё…

- «Гоп-стоп» не надо, - отмахнулся мужчина, - зовут-то тебя как?

- Стёпа…Стёпа Розов…

- Стефан Роуз, значит…- мечтательно произнёс мужчина.

- Что, простите?

- Да ничего! Сбацай-ка что-нибудь из Скорпов!

*****

Близился Новый Год. Редкие снежинки кружили в свете фонарей, снег скрипел под ногами прохожих, снующих туда-сюда в предновогодней кутерьме. Нина Павловна, увешанная пакетами с торчащими из них палками колбасы и пучками зелени, грузно ступала по улице. За ней шла Лиля, руки которой так же оттягивали тяжёлые сумки.

- Уфф, - шумно выдохнула Нина Павловна, - не могу, устала…

Она опустила пакеты на снег и прислонилась к фонарному столбу. Лиля покорно встала рядом.

- Ох ты ж! – неожиданно вскрикнула Нина Павловна, схватившись за сердце.

- Что, мамочка? Что с тобой? – бросилась к ней испуганная дочь.

- Ты гляди-ка! – вытаращила глаза Нина Павловна, указывая куда-то рукой.
Лиля проследила за её движением. На рекламном щите красовалась афиша. С неё уверенно смотрел молодой человек с контрабасом в руках.

- Гляди ж ты, - не могла прийти  в себя от изумления мамаша, - да это ж Стёпка твой… во фраке…и при бабочке…

Лиля оторопела смотрела на афишу: «Стефан Роуз. Крокус Сити Холл. 30 декабря».

- Ой, дура! – протяжный вопль матери вывел девушку из оцепенения. – Я ж всегда говорила: дура ты и бестолочь! Такого жениха прозевать! А он-то всё лето ей, дуре пустоголовой, под окном играл-играл, играл-играл, и то играл, и это…А теперь он вон, в Кактус-Холле играет, и нужна ты ему больно, когда у него и фрак есть, и бабочка…

Нина Павловна голосила. Лилечка, словно зачарованная, смотрела на афишу, а снег всё шёл и шёл, снежинок становилось всё больше и больше. Они кружились в стремительном танце и опускались, припорашивая и палки колбасы, и букетики зелени, и портрет Стёпы Розова.

Февраль, 2016