Ярослав 43. танцы в Академгородке

На фото Невский проспект тех лет

Это были послевоенные годы. Годы восстановления и созидания. Каждый год пусть на немного, но снижались цены, строились жилые дома и вводились в строй новые цеха. Все проникались мыслью, что завтра будет лучше чем вчера. Для этого были все основания.
Как-то на платформу Лозовеньки высадилась строительная бригада из жизнерадостных девчат. А где-то через месяц, полтора сложился   новый вокзал. Такой уютный, с креслами, с батареями центрального отопления, круглосуточно принимавший озябших пассажиров. А зимой уже не нужно замерзать на перроне ожидая поезда.
Следующее обновление станции произошло уже после распада СССР. Но это уже было показушное явление. Перроны выложили плиткой, устроили бордюры, но вокзал уже не отапливался,  да и открытым был всего несколько часов в сутки. И опять ожидая поезд в мороз и непогоду некуда спрятаться. А когда замерзаешь, то аккуратно выложенные плиточки под ногами никого не радуют.

А в  нашем доме на смену керосиновой лампе засветились долгожданные электрические лампочки.
Но запах керосина не покидал дома.
Когда уходили зимние холода, ухудшалась тяга в дымоходах и переставали растапливать  печи, начинался сезон примусов, керосинок, керогазов. В примусах забивалось сопло, выходили манжеты на штоках подкачки, в керогазах засаливался или плохо подавался фитиль. В общем, всё это работало ненадёжно, требовало постоянного ухода. То не достать было иголок для примусов, то фитилей для керогаза.
Керосин в железной цистерне на подводе развозил по посёлку дядечка, который пронзительным звуком рожка оповещал жителей о своём приезде.
По первому сигналу выскакивали с бидончиками со всех дворов жители посёлка и бегом устремлялись за цистерной. Дядечка останавливался не сразу, а продолжал везти своё музыкальное соло до следующей улицы. И никто из бегущих сзади не роптал, и гадали где же он остановится. Наконец телега останавливалась и выстраивалась длинная очередь, а из соседних переулков продолжали бежать женщины и мужчины с бидончиками. И половина в очереди была детвора.
В магазинах появилась какая-то «Жидкость для разжигания примусов», окрашенная либо в синий, либо в зелёный цвет. К нашей юной компании прибился инвалид морячок. Он был тоже молод, но успел уже повоевать, потерял на войне ногу и прыгал на костылях. Раз он как-то зашёл в наш строящийся дом. Что-то меня отвлекло, а когда я оглянулся, то увидел, как он из горлышка бутылки хлещет эту самую жидкость. Попросил чем-то закусить, и я дал ему пару огурцов. Я редко бывал в пьяных компаниях, не видел последствий опьянения. Через 15 минут я увидел, как из его горло вылетали куски неперевареных огурцов. Впечатление было ещё то, как же его выворачивало наизнанку! Это была для меня верно наилучшая антиалкогольная агитация.

Вот радио в посёлке запаздывало. Радиорупор был установлен на столбе в Академгородке, и вечерами я приходил к этому столбу, и укрываясь в кустах сирени слушал вечерние концерты. А потом радио пришло в каждый дом, и стало обычным, и мы  привыкли, и не всегда бежали к нему, чтобы прослушать радиоспектакль  или концерт.
Была в Академгородке аллейка, излюбленное место молодёжи. Здесь прогуливались группами  студентки, здесь завязывались знакомства между студентами и местной молодёжью, и вообще это было место для общения не только молодёжи, но и остальных местных жителей. За многолюдность и праздничную атмосферу аллейка получили название «Невский проспект».  В тёплые летние вечера  здесь вокруг гигантской клумбы устраивались танцы под студенческий духовой оркестр. Я танцевать не умел, но конечно не упускал возможности окунуться в атмосферу всеобщего праздника.
Зимой танцы перемещались в клуб, в будни это был кинозал, а вообще это была одна из аудиторий в трёхэтажном здании химического корпуса. Один вход в учебные аудитории, другой – в помещение клуба на втором этаже.
Танцы были по субботам. Ряды стульев сдвигались в угол,  освобождалась площадь для танцев. Гардероба, естественно, там не было, и одежда танцующих сваливалась  в кучу на подоконники и на спинки сдвинутых стульев. И после танцев подчас сложно было найти принадлежащее тебе пальто или шарф. Студенты же, живущие рядом в нескольких корпусах общежитий, предпочитали приходить раздетыми. Так что в кучах большей частью лежала верхняя одежда пришельцев.
Танцы начинались в 18 часов и заканчивались в 24 под грустную мелодию «До новой встречи, милый друг, до новой встречи…»
Я танцевать не умел. Право, для меня оставалось загадкой: где же люди обучаются танцам? К тому же у меня был единственный костюм - лыжный, как то не очень подходящий для танцевальной залы. Поэтому я особенно не интересовался танцами.
Тем более, что школьников на танцы не сильно-то и пускали. Школьниц – это другое дело, школьницы – самые желанные, а перед нами, юношами, барьер опускался.
А вот мой сосед по парте, Тошик, нашёл время для посещения танцев. Одна из девиц произвела на него весьма благоприятное впечатление. В разговоре со мной он ничего конкретного не сообщил, а так общие фразы:
- Как  она танцует! А что не скажет, прямо не в бровь, а в глаз!
В общем, сплошные восторги.

Вовсе не для того, чтобы посмотреть на Толино увлечение, а просто подошло  время, когда и мне захотелось посмотреть на танцующих студенток. Вот и пошёл я на танцульки. Я был посторонний на этом празднике жизни и скромно занял место в уголке зала. Скоро по каким-то штрихам понял, о ком шла восторженная речь моего товарища.
Она было воплощением Терпсихоры, летящей в вихре танцев!
Моё созерцание никому не мешало, никого не задевало, и я чувствовал себя довольно уютно в своём углу.
Отметил некоторые штрихи в отношении этой девицы. К ней часто подходили с приглашением на танец. Она не отказывала, но как правило, желающих было много, и создавалась маленькая очередь. Обычно, после короткой паузы обешала:
- Два (или три, когда как), я уже обещала, а следующий танец, если Вас устроит…
Вальс сменялся фокстротом или танго, затем вальс-бостоном, потом наступала очередь падекатру или падепатинеру, а она всё кружится в танце.
И вдруг в центре  зала резко остановится. Моментально кто-то из авторитетных (война закончилась недавно, и бывшие фронтовики составляли элитную часть студенчества) студентов устремлялся к ней:
-Нонна, что случилось?
Я из своего угла видел, как рука Нониного партнёра скользнула с её талии гораздо ниже. Но Нона щадила молодого человека, и только бросала:
-Да, так, ничего!
И выходила из круга танцующих к зрителям. Побледневший молодой человек был ни жив, ни мёртв: он избежал крупных неприятностей. Стоило Ноне заикнуться, и он бы с позором был бы выдворен из зала. Да и впредь ему вход был бы закрыт.
 По крайней мере, впредь он такой вольности своим рукам не позволит.

Или момент начала танцевального вечера. Уже звучат чарующие звуки танго: «Букет роз», «Куст сирени», «Маленький цветочек». И зал почти полон, но никто не выходит на свободный пятачок в центре. Наконец, две пары решаются начать танец. Танцуют красиво, со вкусом, но… они заканчивают танец,  им похлопали как солистам, и не поддержали, не выскочили следующие пары. В зале ожидание чего-то. Чего?
И вдруг распахиваются двери, и врывается группа студенток. Впереди Нона.
Они сдавали экзамен и потому опоздали к началу. И сразу бросаются в вихрь танца. Нет томительного ожидания, это и есть начало танцев. Теперь уже никто не стесняется,  на танцевальном пятачке тесновато от танцующих, пары задевают друг друга, извиняются. Нормальная атмосфера танцевального вечера.
И при всём том Нона держалась весьма скромно, словно смущаясь тем, что ей приходится быть в центре внимания. Но под этой скромностью пряталось достоинство королевы. Ей не нужно было демонстрировать своё превосходство, все и так знали, кто она.
.
И поэтому, как что-то должное, я прочитал в новогоднем выпуске стенной институтской газеты под юмористическим изображением девушки, где лицо заменяла приклеенная фотография Ноны:
                Не завидуй ты Быстрицкой
                Или Ларионовой,
                Ты на всех балах царица,
                Хоть не коронована.
Если кто забыл, Быстрицкая и Ларионова – кинозвёзды тех лет