Без

Я, без зимы никак,  впрочем, и она без меня - не время года.
И сын я ей и дочь. И люблю её как мать, хотя и не родственники мы, а друг без
друга не обходимся. Однако,  случается и врознь. Но, это другая история.

Нынче  стоит Толян на полусогнутых в дверном проеме стареньких ворот:  шапка набекрень, завязка у глаза на ветру колышется. Он, то дунет, а то языком убрать её  силится. Голова трясется  припадошно, губы лаптастые, сухие в трещинах глубоких  мелкой дрожью. На носу капля мутная. Щеки впалые в щетине седой и шея тонкая, как у куренка магазинного.

За лопату огромную держится и видать не знает, что делать ею. И так и эдак повернет, уставится на черенок, судорожно из руки в руку переложит, а то и уронит. Присядет  на колени, ухватится за скребок фанерный, а встать-то  никак. Шарит рукой холодной дрожливо, а мне приятно.

- Дядь Толь, как у тебя так складно снег убирать получается? Я вот, как не скребу его...

Санька-сосед дышит часто, из-под шапки пар, пот ручьится, глазенки в прищуре от солнца
- А ты, одной лопатой и красиво уложишь, и края фасонисто, и как под метелку.

Да, умел Толян играючи, уборку произвесть. Лопата смычком виолончелистым, как под музыку в руках его на загляденье. 
Не торопясь, с перекурами короткими.
Засмолит папироску, затянется : перебросит её губами с одного края рта на другой, и нет  табака – выкурил.
А к тому, раза три   «профилактику» куче и устроит. Пройдется скребком фанерным  и вроде катком  унастилось.
Кучи ватно-белые лопатой обровняет, постучит, и ни снежинки ветер не выдует. У Саньки же,  к этому,  поземка и ворота замела.

Добрый дядька: пацан из окна смотрит, а мужик от его калитки наметенное подбирает. Моргнет печально голубым глазом, махнет рукой  приветственно с тоскливой  улыбкой …

Помню, тогда  по осени  похулиганил я.
Зима-то далече, октябрь к финалу своему лишь поутру подмораживать начал, ну и сыпанул я от сердца, сколь мог.
Толяна в тот день в армию провожали.
Родственники, соседи на выпивку гораздые, песни поют о новобранце забыли,  он же, через дорогу, напротив - к дому Лидкиному.
Постучал в окошко, как кот поскрёбся, занавеска дрогнула, тень мелькнула, а шевеления никакого.
Толик в калитку дубасить взялся, да бестолку.
 Не вышла Лидка.
Соседи поговаривали любил он её - квазиморда.
 Ну, Толик-то горбатым и не  был, и не  страшнее черта на поминках.
 Хотя, при красоте   Лидкиной, неземной и не такие вьюноши страхолюдинами  обзывались.
Сам-то, тихий.
Порой дождется к вечеру Лидку и за ней тенью до дома.
Встанет у ворот молча, а она улыбнется и щеколдой – клац!
 Только и видели соседи, как дверью девка у носа его хлопала, а вместе, под ручку – никогда.
Вот и в тот-то день  не вышла, хотя дома была.

Пролетели две  зимы, пролетели.
 Санька, старушке Толькиной снег подгребать помогал, а Лидка замуж вышла.

 Толян по осени к дому сержантом, с чемоданом кожаным.
 У Лидкиных ворот остановился, легонько в окошко постучал…  утерся рукавом шинельным и двинул к себе, где старушка и поведала: «У Лидки  нонче, двойня, при муже.»

Пропал парень. Недели на две пропал, безвыходно дома, и ни встречи заздравной, ни пьянки подзаборной. Ну, я-то и насыпался в ноябрьском морозце сугробами искристыми. Тогда и он вышел.

Ох! Молодец! Как он меня!
Лечу с лопаты в размахе его вольном  сестрицами снежинками, как заново народившимися! Блещут они, искрятся алмазно, трепещут реснично, ладно  друг к дружке укладываются и, устав от круговерти такой, засыпают устало в сугробах дивных.

Вот, так с десяток лет, как случай выпадет и я с ним, со случаем-то; к воротам Толькиным.

И-э-х-х…
 Не знаю, что тогда с мужиком сделалось? Без меня случилось. Рассказывал мне месяц в морозный день, когда  кучей неубранной я  у калитки  лежал.

Летом, поздним часом, на скамейке в парке, видел рогатый с юношей белокурым Толяна. Вроде беседовали они, улыбались.
 Шепнул что-то  Толик парню на ухо. Соскочил мальчонка, будто огнем ему в ухо, и нет пацанчика.
Толян ладонящами лицо прикрыл. Напряглись пальцы бледностью смертной, застонал мужик, вскрикнул, да и привстать не успел.
 За спиной его, трое, как из земли выросли. Из-за дерева  белокурый кивнул на Толяна, а рыжий с размаха железной трубой и въехал ему по голове и во второй, и третий раз. Нашли тело поутру.
В больницу, операции, к осени домой. А нынче – вот…

Санька крепким мужиком вырос. Приподнял Толяна, на руках в домишко занес. Помог старушке раздеть бедолагу.
Та, нос сыну утерла, пальцы  варежкой шерстяной массажем. Чаю теплого из кружки к губам, а тот и словить её  не может. Тычется слепо в руки мамкины, мычит непонятное…

А я, вот, лежу сугробами неубранными, узкая дорожка сквозь меня коряво, от калитки до дороги .
Падаю  снежинками, лопату присыпаю. Не нужна она - без хозяина.
 Сосед, вон,  своей меня по сторонам разбрасывает.