Оглянись на мгновение. Глава 2

Моё следующее пристанище в малознакомом городе Могилёв – у бомжей, в смысле комфортности было ничем не лучше.

Бродяги сбивались в сообщества по вечерам, планируя себе ночлег. Как правило, кое-какие варианты на примете у них имелись –  все гадостные в той или иной мере. Приютом становилось всё, что было  пригодно: полуразваленные дома "под снос", гниющие, похожие на катакомбы, подвалы, кострище на голой земле, сбитая из фанеры хибара на подходе к помойке. Последнее из названных мест, к слову, считалось особо притягательным в виду возможности добыть поблизости провизию.

Бомжи были омерзительны. Всюду за ними волочилось устоявшееся зловоние от годами немытого тела и истрепавшейся одежды, мочи и гниющих зубов. В сообществе индивидуальные оттенки запахов смешивались, образовывая тошнотворный букет.

Бродяги узнавались и зрительно: эти их дурацкие клетчатые пальто, нелепые подранные куртки... Многие повсюду таскали с собой задубевшие сумки или картонные коробки со скарбом. Наиболее приспособленные использовали детские коляски.

Открытием для меня стало то, что среди бомжей имелись "главари" и  "шакалы". Последние из названных не могли добыть себе средств на существование и пресмыкались перед относительно благополучными. Главари же, напротив, вели себя нагловато, накладывали гегемонию на право определять место ночлега и наказывали нерадивых отщепенцев за провинности.

К новичкам  бомжи относились пренебрежительно. С "новыми" не делились ни кровом, ни пропитанием. "Не докоптился!", – говорили о таких.

Учитывая то обстоятельство, что у меня водились деньги (причем, немалые), некоторые мои поступки могут показаться нелогичными: обитание на вокзале, ночевки среди нищих... Поясню, чтобы далее к этому не возвращаться:

а) я стремился себя наказать, но сделать это как-то миролюбиво, не прибегая к общеизвестным способам. Причем, наказанию подвергался не сам я, скорее, а моя психологическая инертность по отношению к многогранным явлениям жизни. Я считал (и продолжаю на том настаивать), что бездарно провел предыдущие десятилетие в городе К. Эти годы, по существу, из своей жизни я выбросил – по ночам, когда не спится, они возвышаются надо мной молчаливым серым надгробием...  Однако на длительное истязание своей души мне было жаль времени – его я и без того потерял непозволительно много. Моя цель заключалась в том, чтобы наказать себя предельно быстро и эффективно;

б) я готовил себя к неудобствам предстоящей жизни в новом виде и облике. Ведь я изменился к лучшему, как мне казалось, – и тенденция продолжала нарастать. Правда, это было лишь начало, а впереди простиралась долгая Life. И дальнейшая моя судьба, может быть, была связана с Т. (вновь пока обойдусь без имени). В точности я не мог предсказать, что за препоны ожидают меня в пути, но готовился к худшему.

То, что я жил среди бродяг,  не означало, что в отношениях с ними я допускал панибратство. Дистанцию я держал неизменно. Я брезговал соседством с изгоями и даже не особенно это  скрывал. Просто я отдавал себе отчет в том, что пребываю "в анклаве" временно. Что касается фактора репутации и мнений социума обо мне,  вряд ли это имеет какое-то значение для того, то кто знает себе цену. Персонально для меня осуждение общества не является основополагающим – это уж определенно.

К бродягам я возвращался только на ночлег. Весь прочий  день   у меня уходил на изучение города. Могилев оказался большим, красивым и суетным.

Я узнал месторасположение улицы Комсомольская (забавно, но такая есть, мне кажется, во всех городах) и продвигался к ней, постепенно сужая кольцо поиска.

Ни к кому я не обращался за помощью в виду того, что не спешил. Чем-то я был похож на охотника. Отличие заключалось в том, что фактор влечения добычи отсутствовал – меня привлекала атмосфера преследования.


Февраль 2016

От автора: в виду того, что немало времени прошло после начального варианта повести, по ходу я вношу некоторые правки, но только те из них, которые не искажают сути.