Будет ночь, будет и утро

        Инна проснулась неожиданно, словно щёлкнуло в голове.

        «Мама? Что? Плохо? Сердце? Что?» Они совсем недавно потеряли папу, и она очень тревожилась за мать.
 
        Мама сидела на кровати: «Нет, не со мной. Что-то происходит во дворе. Ты послушай»...

        «Не вставай, я посмотрю сама», - Инна вышла в зал.

        Рваные вспышки света, словно отблески огня, пляшут по стёклам, и звуки — жуткие, нечеловеческие, то ли вой, то ли хрип. Господи, что случилось-то? Пожар, что ли. Окно в зале сплошь укрыто кустами цветущей сирени — ничего не разглядеть. Инна пошлёпала на кухню.

        Зрелище открылось жутковатое. Почти апокалипсис.

        Двери одного из гаражей в углу двора распахнуты настежь. Мощная лампа, смешиваясь со светом включенных автомобильных фар, заливает двор каким-то мертвенным светом. В белом круге  мечется что-то огромное, воющее и хрипящее. И никого вокруг — ни души.
 
        Да, не повезло им с домом, они уже не раз убеждались в этом. Там, где они жили раньше, уже давно бы вся округа сбежалась, а здесь - словно все вымерли, ослепли и оглохли одновременно.

        Зря, наверное, они тогда так поспешно согласились на эту квартиру. Зря. Но кто же мог знать, что всё сложится так. Сначала сдали дом, где папе, как ветерану, полагалась квартира, но их фамилии в списках на заселение почему-то не оказалось.

        «Досадное недоразумение», - объяснили папе. - «Исправим в самое ближайшее время».

        «Ближайшее время» оказалось долгим, но папа никуда не ходил, не ругался, не добивался — такой уж он был, папа. Потом вдруг «наверху» спохватились, что к юбилею не получается закрыть список льготников, и им предложили вот эту квартиру.
Папа к этому времени стал сильно болеть, им было не до этого, поэтому толком даже не смотрели ничего, согласились.
 
        Дом почти новый, выстроен чуть в стороне от других по улице, с фасада — магазин, им показалось это очень удобным. Квартира на первом этаже - папа сможет выходить во двор. Двор небольшой, тихий, в углу - несколько гаражей, под окнами - кусты сирени. Паровое отопление, горячая вода -  наконец-то заживут с комфортом. Люк в кухонном полу они не заметили, на то, что двери в две соседние квартиры на лестничной площадке намертво заварены, не обратили внимания. Ну, откуда они могли знать, что бывает жилой фонд, а бывает технический, что иногда квартиры переводят из одного фонда в другой.

        Они узнали всё это со временем, когда уже ничего нельзя было изменить.

        Папа как-то очень быстро умер. Оглушённые горем и растерянные, они остались вдвоём в этой неудачной квартире — Инна и мама.

        Когда в доме засорялись трубы или что-то протекало, в их квартире появлялись рабочие с разводными ключами и разными инструментами. Они откидывали люк и спускались под пол кухни, что-то там крутили, стучали, громко разговаривали, матерились. Иногда ремонт затягивался больше, чем на один день. Всё это время Инна и мама осторожно пробирались по кухне, пытаясь приготовить себе еду и опасаясь свалиться в распахнутый люк.

        После ухода рабочих оставался грязный затоптанный пол и сырое зловоние. И если пол можно было отмыть и жить спокойно до следующих аварий, то вонь из люка лишь ослабевала, но не исчезала.  Кроме того, изо всех щелей лезли тараканы, наглые и неистребимые.
 
        С лестничной площадки тоже иногда приванивало. Запашок проникал в квартиру даже через закрытую дверь, органично дополняя запах подпола.

        Виновником ароматов был тот самый магазин, расположенный с фасада.

        Оказалось, что две заваренные наглухо двери на их лестничной площадке скрывали за собой подсобные помещения магазина. Вот ведь что интересно — продуктов в магазине было не так уж много, прямо скажем, совсем мало, а в подсобках что-то хранилось, и так долго, что даже портилось.
 
        А ещё в магазине был винно-водочный отдел, и тянулись сюда все местные выпивохи с рассвета до заката. Наберут живой водицы, завернут за угол, во двор, тут же и разопьют. Летом распивали в кустах сирени, а в холодную или дождливую погоду забирались в подъезд. В их подъезд, разумеется. Во-первых, он был крайний, во-вторых, две хрупкие женщины в единственной жилой квартире на площадке не представляли серьёзной помехи. Хорошенько выпив, подгулявшие граждане здесь же могли и нужду справить, в тепле и уюте, здесь же могли и прилечь отдохнуть.

        Иногда наглели до того, что стучали в дверь и просили дать стаканчики и закусить. Мама пугалась, выносила и стаканы, и закусить.
 
        Пока Инна однажды не пригрозила: «Сунетесь ещё раз — обварю из чайника».
 
        Сразу поверив, что эта высокая, тоненькая, такая нежная, но решительная, девушка так и сделает, стучать перестали. Собираться в подъезде, правда, продолжали по-прежнему.

        Пришлось приспосабливаться — и к алкашам, и к тараканам, и к запахам. Из фольги от чайных обёрток Инна с мамой скатывали шарики и складывали их в плотно закрытую жестяную банку. Шариками затыкали носики чайников и разные отверстия в трубах, в крышках кастрюль, чтобы хоть как-то закрыть тараканам доступ.

        Для защиты от двуногих нахалов на дверь прикрепили цепочку. Рядом на гвоздике висел фонарик, чтобы не так страшно было открывать дверь в темноту — лампочки в подъезде исчезали, не успев появиться.

        От вони немного спасала раскрытая кухонная форточка, которую закрывали только в самые лютые морозы.

        Через эту самую форточку сейчас и доносился жуткий вой.

        Инна смотрела на гараж. Соседей по дому она почти не знала, но владелец гаража был ей знаком.

        Он поначалу всё поглядывал на Инну, а потом сам же первый и заговорил. Ну, как обычно, про то, что такая интересная девушка почему-то одна.
 
        Звали его Павел, и Инне он нравился. Они часто и подолгу беседовали, встречаясь пока только во дворе. Оказалось, что у них много общего, кроме почти одинакового возраста, и они почти подружились.
 
        Павел часто выгуливал собаку, огромную немецкую овчарку. Овчарка была непривычного цвета — дымчато-серая, и имя у неё было необычное — Альма. Овчарка словно не замечала никого из окружающих, преданно глядя только на хозяина, но Инна всё равно побаивалась её, потому, что... ну, просто потому, что боялась собак, даже маленьких, и вообще была трусихой.
 
        Павел обмолвился однажды, что Альма не раз спасала его, но в подробности Инну посвятить не успел.

        Узнав случайно, что Павел женат, Инна решительно ограничила их знакомство простым «привет-привет». Павел пытался объясниться, что-то говорил об ошибках молодости, о жалости.

        Инна разговоры резко обрывала. Имея печальный опыт, общения с женатыми мужчинами она избегала, не желая повторять прежних ошибок.

        Закончилась их дружба, так толком и не начавшись.

        Неужели это мечущееся в круге света мохнатое чудовище — красавица Альма?! Где же её хозяин?

        Надо выйти во двор, узнать, что случилось. Инна подошла к двери, прислушалась.

        «Помогите», - послышалось ей.
 
        Слабый луч фонарика выхватил из темноты подъезда фигуру человека, лежащего на площадке вниз лицом. Под головой человека темнела лужа — крови?!

        Что-то скрипнуло, и Инна в страхе захлопнула дверь.

        Теперь уже ясно, что там что-то страшное произошло, надо вызывать «скорую», милицию, а у них даже телефона нет.

        «Телефон есть у соседей на втором этаже, мы от них папе «скорую» вызывали», - подсказала мама, которая, конечно же, давно стояла рядом.

        Чтобы подняться на второй этаж, надо сбросить цепочку, выйти на площадку, перешагнуть через лежащего человека...

        Инна попробовала  докричаться до соседей из раскрытого окна. Бесполезно. Тогда она схватила молоток для отбивания мяса и взобралась на подоконник.

        Девушка балансировала на подоконнике, ухватившись одной рукой за раму, в другой держа молоток.

        «Пожалуйста, помогите! Позвоните в милицию и в скорую помощь! Человек умирает», - кричала она и колотила молотком по балкону, нависавшему над их кухонным окном.
 
        Она стучала и кричала до хрипоты. На голову ей сыпались куски отколовшейся штукатурки и какой-то мусор, ей казалось, что дом дрожит от её криков и стука. Но дом молчал. Ни в одном окне не шевельнулись занавески, не мелькнул свет, ни одно окно не распахнулось.

        «Не слышали, спали», - скажут соседи позже, отводя взгляды.
 
        Инна села на подоконник и расплакалась.

        «Помнишь, к папе приходила медсестра из последнего подъезда? У них тоже есть телефон», - вспомнила мама, тревожно глядя на дочь.

        Инна замерла и вдруг решительно спрыгнула во двор в чём была — в халатике и босиком — успев лишь подумать: «Хорошо, что тепло».

        Она бежала вдоль дома,  не чувствуя боли от острых камней под босыми ногами, вздрагивая в ожидании окрика, удара, нападения, но по-настоящему боялась только одного — того, что там, куда она прибежит, ей просто не откроют дверь.
 
        Милиция и врачи приехали почти одновременно.
 
        Павла (а это оказался именно он), увезли в больницу, а милиционеры занялись своими милицейскими делами.

        Как-то само собой получилось, что приехавшие милиционеры расположились в квартире Инны и её мамы. Никто их согласия не спрашивал, но они и не пытались возражать — сами ведь всех вызвали. Где же милиционерам ещё составлять свои протоколы и проводить опросы — не на лестнице же, и не на лавочке во дворе.

        Весь остаток ночи по их квартире ходили какие-то люди, двери не закрывались, а Инна с мамой сидели тихонько в углу комнаты, стараясь никому не мешать. Иногда кто-нибудь просил чаю, и они послушно шли на кухню. Ночь ведь, устали все, почему бы и не напоить людей чаем.

        Под утро в квартире появилась незнакомая женщина. Женщина была какая-то всклокоченная, к тому же от неё ощутимо пахло спиртным. Она порывалась целовать руки Инне и маме, даже сделала попытку встать перед ними на колени. Всё это напоминало такой дешёвый водевиль, что было неприятно и стыдно. Женщину, оказавшуюся женой Павла, с трудом убедили пойти в больницу и находиться рядом с пострадавшим мужем.

        Было уже совсем светло, когда все, наконец, разошлись и разъехались, дав возможность отдохнуть и хозяйкам квартиры.
               
               *

        Инна не стала заходить в подъезд, просто крикнула маме в раскрытое окно, что пришла, осторожно поставила на лавочку большую сумку и присела передохнуть.
 
        Она смотрела на дом, на сколотый угол балкона и вспоминала ту, уже далёкую, беспокойную ночь. Тогда было так же тепло, так же цвела сирень.

        Что произошло той ночью, установить так и не удалось.

        Павел ничего рассказать не смог, потому что даже понять ничего не успел.

        Сидел человек в гараже, кто-то постучал снаружи и окликнул его. То ли голос показался знакомым, то ли на собаку понадеялся — без опасения откинул засов и получил удар по голове. Услышал, как залаяла, а потом отчаянно завизжала собака, и потерял сознание.
 
        Убить ли его хотели, или им нужен был только автомобиль — неизвестно. О собаке напавшие наверняка знали, что-то с ней пытались сделать, но просчитались. Свалить с ног сильную, хорошо дрессированную овчарку не удалось. Неизвестно, как бы всё обернулось, не зацепись поводок за колесо автомобиля. Альма не могла вырваться, металась на длинном поводке, хрипя и задыхаясь, но закрыла собою вход в гараж и не подпустила никого к хозяину. Когда Павел очнулся, возле гаража уже никого не было. Каким-то чудом он смог доползти до ближайшего подъезда и оказался под дверью квартиры Инны.

        Обезумевшая от боли и пережитого стресса, собака продолжала исполнять свой собачий долг, даже когда всё закончилось, так и не подпустив никого к гаражу.

        Наверное, другого выхода, действительно, не было, и Альму вынуждены были пристрелить.
 
        Павел долго болел, но выжил. Жена поначалу ухаживала за ним, как могла. Она часто заходила к Инне и её маме, клялась в вечной преданности, иногда просила помочь, иногда предлагала свою помощь. Тесной дружбы не получалось — слишком разные они были, но общались.

        Расследование тем временем продолжалось, привлекали-подозревали то одних, то других. Дошла очередь и до жены. Наверное, каким-то образом она всё же была замешана в этом покушении — уж слишком напоказ переживала, суетилась. Говорили, что она любила выпить и водилась с разными подозрительными личностями.

        В общем, после нескольких бесед со следователем эта странная взбалмошная женщина с вечно растрёпанными, крашенными фуксином волосами, просто исчезла, сбежала, передав мужу прощальное письмо через Инну.

        Павел пережил её исчезновение достаточно спокойно — наверное к тому всё давно шло. Сказал только: «Была без радости любовь, разлука будет без печали», и надолго замолчал.

        А вот известие о гибели верной Альмы он пережил с трудом. К счастью, Инна тогда оказалась рядом.

        Оказавшись опять рядом в нужное время, Инна так и не смогла уйти от человека, которому нужна была помощь.

        Он говорил: «Что ты возишься со мной? Зачем тебе, красивой, инвалид».
 
        Она отшучивалась: «Мама говорит, что мне на роду написано тебя спасать, так что терпи. Зря, что ли, я героически изрезала все свои пятки о камни той ночью? Вот поставлю тебя на ноги, а там видно будет. Может, сам от меня сбежишь».

        Да, много воды с тех пор утекло.  Главное — все живы, а всё плохое когда-то заканчивается. Вот и алкашей в подъезде не стало — спасибо антиалкогольной кампании. И тараканов меньше стало — слава научно-техническому прогрессу.

        Инна погрозила пальцем дому: «Что, саркофаг бездушный, таращишь свои безликие окна? Думал, смог убить нас своим равнодушием? А вот не дождёшься».
 
        Она подхватила зашевелившуюся сумку: «Проснулась, красавица? Пойдём знакомиться», и направилась в угол двора, к гаражу.

        Павел некоторое время растерянно смотрел на дымчато-серое лохматое чудо, поджидавшее его на пороге гаража, затем, странно хрюкнув, сел рядом, прямо на землю, и взял щенка на руки.

        Как хорошо, что двор пуст, как обычно. Иногда совсем неплохо, когда нет никого. Никого, кто мог бы неловким словом, нескромным взглядом разрушить это ощущение абсолютного, безграничного счастья.