Дорога домой

  Хорошо путешествовать. Особенно когда едешь домой. За окном поезда расстилаются поля, потом их сменяют леса, потом поезд поднимается в горы, ныряет в тоннели, выписывает петли по склонам. Тогда можно увидеть из своего окна и локомотив, и хвостовой вагон. На разъездах однопутных веток и на двухпутных участках навстречу идут грузовые и пассажирские составы. Потом мы останавливаемся на узловой станции, электровоз отцепляют, дальше нас поведёт тепловоз, выдающий в небо столб дыма.

   На государственном посту, который я занимал много лет, мне приходилось ездить довольно часто, но сейчас случай особый, и я имею полное право не отвечать на звонки по сотовому, и не выслушивать ничьих докладов и просьб, хотя моя семья и сопровождающая делегация следуют со мной. И можно задуматься о жизни. Например, отчего брандмейстер Битти стал пожарным? Как будучи заядлым чтецом он превратился в поджигателя книг? Почему в тяжёлой жизненной ситуации он не смог найти ответа в книгах? Сейчас я могу ответить на этот вопрос — он не умел читать. Если ты не нашёл ответа на заданный тобою вопрос в книге — ты просто не умеешь читать. Если ты чего-то не понял — в этом вина твоя, а не того, чего ты не понял. Я усмехаюсь про себя — сколько я слышал критиков христианства и православия, столько могу сказать о них, что они не никогда не знали и не поняли того, что так усердно критикуют.

   Впрочем, время пересадки. Поезд подошёл по служебной ветке к аэропорту, и теперь мне предстоит перелёт. Самолёт запускает первый, второй и третий двигатели, трап отъезжает от двери, на крыле двигаются элероны и интерцепторы, и мы трогаемся к старту. Под крылом проплывает трава за границей бетонной рулёжки, ограничительные фонари. Выпускаются закрылки. Самолёт разворачивается на полосе, замирает. Двигатели напрягаются. Небольшая просадка на нос. Старт! Салон поскрипывает от встряски. Толчки прекращаются — отрыв. Теперь — выше и выше, до эшелона. Большую часть пути из иллюминатора будет видно только солнце, небо, да облака внизу. А я продолжаю предаваться размышлениям.

   Если представить религию, как веру в сверхъестественное, то что же можно считать естественным? Каковы были границы науки до Ньютона, и как объяснить принцип работы термоядерного реактора с помощью классической механики? Стоило появиться испанцам у берегов Америки, на своих каравеллах, размером с небольшой современный катер, и скоростью пешехода, с фитильными ружьями, с саблями, кавалерией — и их приняли за богов. И ничего сверхъестественного. А подёнщики от науки никак не унимались. Лавуазье утверждал, что камни с неба падать не могут. Когда академики в первый раз услышали граммофон — дружно сказали: это надувательство. Стоит таким людям показать утконоса — они скажут, что подделка, а покажи археоптерикса — поверят. Британские учёные доказали...

   А самолёт идёт на посадку. Сейчас к трапу подадут автобус. Теперь — трасса, рощи и посёлки за окном, пашни, реки и мосты. Мне так и не повезло ни разу попасть на борт корабля. Ни морского, на борту которого злодеи Агаты Кристи кидают в море поддельные облигации. Ни речного, где в каюте бунинские любовники занимаются сексом. Я многих людей не понимал, не понять и им меня. Зачем нужны другие женщины, не говоря уже о мужчинах? Сколько было радости ласкать эти милые соски, гладить большой живот с выпирающим пупком, а потом укачивать кричащий свёрток. Трудно ли это? Да, трудно. Но и приятно. Как в старом анекдоте об альпинисте, байдарочнике и спелеологе. В молодости я никак не понимал, как можно любить постаревших и потолстевших женщин, с растяжками на животе. Но когда сам постарел — понял. И растяжки на животе возбуждают. Постарел… Впрочем, я что-то увлёкся. И любимая сейчас рядом, и дети.

   Но вот наше путешествие подходит к концу. Сначала мне предстоит побыть в фойе администрации, и созерцать лица коллег. Потом, как я просил, меня доставят в храм, и священник отслужит службу. А потом — кладбище. Сколько лежать доведётся — не знаю. Но потом мы как-нибудь встретимся, и поговорим.