Сиделка

               


                Вместо предисловия

     Автору представляется, что положение родственников тяжелобольного человека сравнимо с узником, спеленутым в смирительную рубашку, подобно герою романа Джека Лондона "Смирительная рубашка, или странник по звездам". Им остается либо стенать, либо, вооружившись компом, пуститься в странствие...

                *****
    


     Рингтон мобильника в то утро звучал особенно печально. Третья часть сонаты Шопена для фортепиано №2, больше известная, как траурный марш, возвестила о том, что случилось нечто нежданное и весьма неприятное.  По другим поводам кузина старалась Василича не беспокоить. Его рука с туркой ароматного кофе дрогнула и драгоценная пенка пролилась мимо чашки.
     - Чей черед наступил на сей раз? Впрочем, вариантов почти нет.
Василич пригубил напиток. Трижды резко выдохнул, вентилируя легкие и лишь после этого принял вызов.
     - Что-то случилось? – Мягко произнес он и долго слушал собеседницу, не забывая, время от времени, отхлебывать из чашки и наслаждаться исходящим ароматом. – Нет! Быстро не смогу. Я не волшебник… и у меня нет голубого вертолета. Ты же знаешь где я живу. Нет! Выехать смогу в течение часа… На месте буду часа через четыре… Давление -понимаю. Паника - представляю. При такой панике и до поноса… Мне надо подготовиться. Как подготовиться? Ну, в памперсы облачиться, например. Как та американская астронавтка перед поездкой, когда собралась «накрыть» своего любовника… А я причем?… Сама спросила… Сама не морочь… До встречи!
     - Весь кайф обломала! Памперсы зачем?... Зачем – зачем?... Живу я так! – не унимался Василич, проглатывая вторую чашку кофе, уже не замечая его аромата.


     Суть просьбы кузины заключалась в том, что ее маме, женщине весьма престарелой, теперь требуется постоянный уход, а она его самостоятельно обеспечить не может.

     Мама проживала в своей квартире одна,  в доме напротив дочки – окно в окно и до сих пор, худо-бедно, обслуживала себя сама. Дочка, тоже далеко не молодая особа, один-два раза в день, за редким исключением, навещала ее и, по мере необходимости и сил, ухаживала. Так вот, мама, в одночасье, лишилась рассудка. И при наличии физической немощи старушки проблема превратилась в трудноразрешимую.

     - Если так пойдет и дальше, то цепной реакции не избежать, - констатировал Василич,  пристально рассматривая кузину.
От этих утешений родственницу передернуло.
     - Два-три дня в неделю сиделкой буду я, - изрек Василич, - надо пообвыкнуть, а там посмотрим, что можно сделать.

     Получив необходимые инструкции и наставления по уходу за подопечной, Василич приступил к несению своей вахты. Это было весьма актуально, потому, что время шло к ужину,  а Василич еще не завтракал. Две чашки горячего кофе утром не в счет.

     - Зато памперсы не понадобились.  - вслух произнес экономный Василич.
     - Не хочу памперсы, - раздался недовольный голос тетки, напомнивший Василичу, что он не один дома.
     - Конечно, конечно. Только пеленка, - изрек он, вспоминая текст инструкции, составленной заботливой кузиной. – Пеленка поверх простыни, под простынь клеенка, клеенка на матрац. Помню, помню. Почти, как в сказке про Кащея. У того что-то не в порядке было с яйцом… - и, задумчиво взглянув на тетку, которая в это время зачем-то  стаскивала с себя шаровары, добавил, - а у нас с головой.



     Из под кучи покрывал, разбросанных на спинке раздвижного кресла, показалась огромных размеров кошачья морда. Морда принадлежала истинному хозяину квартиры – кастрату Котику. На его главенство в доме указывали многочисленные игрушки, качающиеся на нитках шарики, а так же всюду расставленные миски с едой, водой и кошачьим туалетом. В каждом помещении по одному – Котик после ранения страдал недержанием. Как, впрочем, и Василич, в которого между ног угодил ребром тяжелый тапок, пущенный  меткой рукой его бывшей. За всем этим хозяйством Василичу, по инструкции, предписывалось следить.

     - Совсем забыл. Каким голосом поет это Castrato: сопрано или контральто? Впрочем неважно. Гораздо важнее - будет ли оно петь ночью.
     - Котик, иди ко мне. Я тебя, милый, поглажу, - ласково позвала старушка.
     - Тетя, это Вы мне, - испугался Василич. Кот мурлыкнул и понес свое огромное тело в ласковые руки пожилой массажистки. Василич облегченно выдохнул.
     - Скорее всего сегодня петь они будут вместе, - со вздохом констатировал Василич.

     Ужин прошел без происшествий. Котик получил какую-то вкуснятину из пакетика и горку сухого корма с учетом ночной порции – питался он отменно. Старушка – эскалопчик из грудки индейки с лимонным соком (я это не хочу) и крошечную порцию тонко нарезанных огурцов с парой долек помидор (масло, соли не хочу). Столовая вода с лекарствами. Василич отведал рисовой каши, привезенной из дома. Рисковать он не хотел. Перед тем, как выйти из-за стола, поинтересовался  у тетки помнит ли она сколько ей лет. Ответ последовал незамедлительно: «Конечно помню. Семнадцать». Других вопросов не последовало.

     Кот пошел дрыхнуть, тетку угнездили в кресло (спина не должна провисать). Василич отправился курить на лестницу. Скоро можно и поспать.

     Все давно спали, а к сиделке сон никак не приходил. После двенадцати тетушка затеяла разговор со своей воображаемой собеседницей. Наверно, со сверстницей. Беседовали часа два. Очень громко и оживленно. Правда, слов Василич, как ни старался, разобрать не смог. Потом подружки, видимо, разошлись и стало тихо.

     Через полчаса проснулся Котик и возжелал ласк от своей массажистки. Его вежливо, но громко и настойчиво, просили уйти. Часа два просили. Потом стало совсем тихо.

     У Василича начались боли в романтическом месте с поэтическим названием – анус. Промучившись полчаса пришлось принять обезболивающее. Минут через двадцать боль стала затихать. Он закрыл глаза. Веки наливались тяжестью, мышцы лица расслабились и… в кошачьем туалете кто-то настойчиво стал разгребать ямку. Повеяло чем-то знакомым. Все. Можно спать.

     Послышался шорох. Кто-то, под покровом ночи, пытался проникнуть в платяной шкаф.
     - Тетя, Вы хотите примерить вечернее платье? – спросил Василич.
     - Нет. Я хочу писать, но не могу открыть дверь, - жалобно ответила тетя.
     - Я Вам сейчас помогу.
     - Кажется все! – подумал Василич, закрывая глаза.

     Телефон начал играть «Траурный марш» Шопена.
     - Что-то случилось? – трижды выдохнув спросил Василич.
     - Я очень беспокоюсь… У вас какое-то движение в квартире и не горит настольная лампа.
     - Не стоит беспокоится. У нас все хорошо. Настольную лампу сейчас включу и Вы, тетя, сможете все прекрасно видеть.

     Василич встал. Включил лампу и вышел покурить на лестничную клетку. Вернулся, лег в постель и закрыл глаза.

     Через минуту тишину в квартире взорвал громкий смех. Был ли это гомерический хохот или, всего лишь, истерический смех, доподлинно не известно, известно только, что этот смех Василича сыграл для обитателей квартиры роль трубача, играющего побудку в армейском лагере: кот свалился с тумбочки, где безмятежно грелся на спине под лампой; тетка, как семнадцатилетняя девственница, после того как осознала, что ее лишили невинности, с возгласом, - что это было, - вскочила с постели, а Василич не удержался и от натуги громко выпустил воздух.
     - Спите, тетя, спите. – Сдерживая приступ смеха, сказал Василич, - Вам показалось.

 
     За окном начинало светать.