Равновесие

РАВНОВЕСИЕ
Все, что чрезмерно – пагубно.

Время было раннее, я вышел из дома, улица уже гудела, жужжала, ревела, шумела всеми звуками проносившихся по дороге машин, и направился на работу. Навстречу мне бежал мужчина, которому было лет сорок пять или пятьдесят. Одет он был по-спортивному: в тренировочном костюме зеленого цвета, в кроссовках, на голове была вязаная шапочка. На остановке автобуса, к которой я подошел, стояло много народа. На углу, возле металлической стойки, стояла Тоня. Мы с ней работали в одном конструкторском бюро уже восемь лет. До тридцати лет она была стройной, худенькой; в последние два года она сильно располнела, все ее движения сделались плавными и важными.
Подойдя к ней, я сказал:
– Доброе утро!
Она взглянула на меня прямым и немного хитрым взглядом и ответила:
– Здравствуй! – и пожаловалась на себя, – завидую таким людям, – и указала кивком головы на пробежавшего мужчину, – собираюсь года три бегать, но никак не могу себя пересилить, – и тут же в шутливом тоне предложила:
– Николай Петрович, давай вместе с тобой бегать.
– Подумать надо.
Высокий мужчина, в темно-синем костюме, лет семидесяти, стоял рядом. Он был строен, худощав, подтянут; бодрые его глаза, немного насмешливые, глядели вслед пробежавшему. Седые волосы, зачесанные назад, распадались на стороны. Его глаза, взгляд, все его выражение лица, манера стоять выдавали его довольство собой. Он как бы показывал всем – я пенсионер, но еще бодр и горд своей жизнью. Когда Тоня сказала, что завидует бегуну, он резко повернулся к ней, а после моих слов с радостью похвалился:
– Это мой ученик, я бывший преподаватель физкультуры. Хотите, я вам расскажу, почему он стал бегать?
– Расскажите, расскажите, – обрадовалась Тоня, – автобус только ушел, а следующий придет минут через пятнадцать, не раньше.
– Ах! Черти, что ж они так плохо ходят, мне в больницу к восьми часам надо.
-Успеете, – успокоил его рядом стоявший ветеран.
– Хорошо, хорошо, слушайте...
В детстве Миша был толстым, неповоротливым мальчишкой. Он единственный сын у родителей. В ясли и садик не водили, а воспитывала его полуслепая бабушка – родители-то днем на работе, а вечерами – друзья, кино, театр. Вот Миша и сидел целыми днями в квартире. Бабушка на улицу не ходила и Мишу не пускала. Как-то в воскресный день Мишу выпустили на улицу поиграть во дворе. Возле дома была вырыта траншея и стояла открытая около месяца. Мальчишки и девчонки прыгали через нее. Мише тоже стало интересно, и он перепрыгнул через эту канаву, но Сережа толкнул его назад. Миша не устоял на земляном валу и упал в траншею, на дне которой были уже проложены трубы. Он хотел вылезти из траншеи, но когда попытался встать и оперся левой ногой, то от сильной боли закричал и опять упал. Василий – сосед – сидел на скамье у подъезда и курил. Услышав крик, он быстро подошел к траншее и увидел лежащего на дне Мишу. Вытащил его, донес до скамейки, положил на нее, сам взбежал на четвертый этаж к Русаковым.
– Миша сломал ногу, идите скорее вниз, – запыхавшись, выпалил Василий, – а я побегу скорую вызову.
– Ой! Какая беда, как совсем сломал ногу, что ли?! – взвыла бабка, а отец, мать и сосед, как по команде, бросились вниз. Миша лежал на скамье и кричал:
– Ой, больно! Ногу, ногу больно!.. – слезы градом катились из его глаз.
Подбежал Василий.
– Сейчас скорая придет.
В травмпункте Мише наложили гипс. Бабушка еще больше стала опекать внука.
– Сиди , миленький мой, тебе принести покушать?
Не дожидаясь ответа, шаркала ногами на кухню, приговаривая:
– Сейчас, мой касатик, цыпленок ты несчастный, ух они изверги, узувечили красавца моего.
Миша оккупировал диван и кресло и целыми днями не отрывался от телевизора.
Когда же сняли гипс, Миша боялся ступить больной ногой, и только после двух месяцев со страхом, который весь отражался в его глазах и на его лице, как младенец, стал учиться ходить. Он все время считал, что трещина еще не совсем срослась и в месте перелома мягкая, не выдержит, и кость опять переломится. И отец, и мать, и врач убеждали его, что кость уже крепкая, ему показывали рентгеновский снимок, но он боялся, с большой осторожностью ступал на ногу, делал несколько шагов, лицо его кривилось от ужаса, который он представлял себе, садился на диван и плаксиво жаловался:
– Ага, думаете не больно, у вас ноги целые, вам хорошо говорить: "Ходи, Миша, ходи больше".
Бабушка вступалась:
– Что вы его извести хотите, бездушные, сиди, Миша, сиди. Полгода Миша хромал от дивана до стола, от стола до кровати. Каждое такое путешествие для него было большим испытанием, и он окончательно стал домоседом. Аппетит же был у него превосходный, он часто ел и полнел все больше и больше. Так прошла зима. На дворе стоял конец мая, Миша уже стал забывать свою сломанную ногу и по квартире ходил бодро. Уже несколько раз он гулял на улице и в этот день тоже вышел во двор. Коля Бедовый катался на велосипеде, ему радостно было от энергии, которая играла в нем, от весеннего тепла, от скорости, на которой мчался вокруг дома, и, когда он увидел Мишу, ему захотелось покуражиться над ним, и Коля закричал:
– Задавлю! – и нажимая на педали изо всех сил, понесся на Мишу. Миша стоял и смотрел, а когда велосипед был уже совсем близко и мог сбить Мишу, отбежал в сторону. Коле понравилась игра, он развернулся и опять с криком:
– Задавлю, – помчался на Мишу.
Миша забыл про свою ногу и стал убегать, ему стало страшно – вдруг Бедовый наедет на него и собьет. Он бегал от велосипеда до тех пор, пока Коля не сбил его. Мише было совсем не больно, но он сильно испугался и после этого стал еще больше сторониться сверстников. У Миши была двоюродная сестра, которая жила в соседнем квартале. С ней он стал проводить время, они играли на улице или в квартире у Миши. В школу пришел уже изгоем.
К остановке подходили люди, заходили под навес, двое остановились возле рассказчика и стали прислушиваться. Учитель взглянул на них и спросил:
– Там не видно еще автобус?
– Нет, – ответил ветеран войны, который стоял рядом с Тоней, – рассказывай дальше, когда твой ученик бегать стал.
– Коль интересно, так слушайте. Сколько я с ним не занимался, никак не мог привить любовь к физкультуре. Был, помню, как сейчас, с ним еще такой случай. Окончил он седьмой класс, и ребята всем классом пошли в поход. Взяли с собой продукты, посуду, спальные мешки, палатки. Мальчишки и девчонки в большинстве худенькие, энергичные идут легко да еще иногда и балуют. А Миша в хвосте, с рюкзаком, ему я дал палатку нести, еле-еле передвигает ноги, а ребята еще его и поддразнивают:
– Маменькин сынок! Ты знаешь, куда идем?
– Куда? – страдальчески спрашивает он.
– На мясокомбинат тебя сдавать.
Все мальчишки ха.. ха... ха..! Он чуть не в слезы. Я стал одергивать ребят, а то они его совсем засмеяли. Меня, наверное, он побаивался, дружбу с ним завести я не мог и как ни пытался найти контакт – не получалось. На привале Миша убежал от них в лесок, лег на травку и уснул. После отдыха собрался весь класс идти, а Русакова нет. До деревни, в которой наметили ночевку сделать, нужно дойти засветло. Стали искать. Кричали, кричали, никто не отзывается. Я поглядел вокруг, ребята разбегались во все стороны, и подумал: "Как бы кто еще не потерялся".
– Ребята.., а... а! Все идите ко мне! – крикнул я. Девочки и мальчики начали быстро подходить ко мне и с вопросительными взглядами останавливались. Собрались все быстро. Все хорошо одеты, обуты, оживленные, готовые выполнить любое задание.
– Ребята, нужно быстро найти Мишу, но искать надо не беспорядочно, как вы сейчас начали. Лесок этот небольшой, около двух километров в глубину. Я разделил ребят на две группы, построил в одну шеренгу, сам встал посередине и скомандовал:
– Ну, ребята, пошли!
Через полчаса нашли Русакова. Нашел его Лысенко. Ростом он маленький, но первый забияка в классе. Как увидел Мишу, спящим под кустом, как закричит на него:
– Ты чо сбежал, тебе чо рожу начистить, да? Мы тут все облазили, тебя ищем, а ты, свинья, дрыхнешь здесь, – и как замахнется на него ногой. Миша вскочил и бежать. Лысенко за ним. Догнал и стал бить, а Миша только закрывается от ударов да в слезы.
– Что я вам плохого сделал?
– Дал бы, как следует, этому Лысенко, – не сдержался фронтовик.
– Слишком он медлительный, а Лысенко – вихрь, вот поэтому и не мог Миша дать отпор, – пояснил физрук. Фронтовик глазами сверкнул, сжал кулак правой руки, согнул ее в локте, выставив ее вперед и выпалил:
– А мне пусть хоть вихрь, хоть ураган, ни за что не поддамся. Изловчился, дал бы разок и не дразнили больше. На передовой бывало смерть над головами все время свистела, рядом рвалась, и я бы боялся? Ни за что! Всю войну только одно и знал и твердил себе – я вас, гадов фашистов, бил и бить буду.
– Ладно, перебил я тебя, извини. Так что с мальцом-то было? – опомнился ветеран.
Учитель взглянул на дорогу, на свои часы, выругался и продолжал:
– А вот что, подбежали ребята. Лысенко перестал драться, и все накинулись на Мишу, только двое, Саша и Петя, защищали его.
– Ну хватит вам, ему и так досталось, он не виноват, сами его дразнили, что вы его тираните?
После этого похода Русаков никуда больше с классом не ходил и не ездил.
Подошел автобус, все вошли в него, и на этом рассказ о бегуне окончился.
Прошло около двух лет, стоял август, я по путевке приехал в санаторий. Санаторий находился в сказочном месте: с одной стороны – белые березы, а с другой – раскидистые сосны вперемешку с елками, лиственницей и сибирским кедром. А впереди невысокие горы, покрытые зеленым ковром, поднимаются вверх и обрываются кривой линией. В пятистах метрах от санатория протекает неширокая мелководная речушка. Смотришь в нее, и как через чистое оконное стекло, видишь все разноцветье камней на дне. Можно ли с чем сравнить этот прелестный уголок, напоенный травами, хвоей, испареньями лазурной речки, дыханием нетронутой предгорной земли.
В первый день я бродил по санаторию и вокруг него, дышал горным воздухом и наблюдал отдыхающих. Заезд был около восьмисот человек, которые размещались в двух белых пятиэтажных корпусах, да в старых одноэтажных деревянных домиках. Из отдыхающих большая часть были пожилые люди, меньшую составляли приезжие среднего возраста. Была и молодежь, но так мало, что они выделялись на всем этом фоне, особенно в столовой за обедом, либо на танцах, как несколько ярких красивых цветков, которые первыми попадают в поле зрения и радуют глаз. Вечером, уже после ужина, поселили ко мне в комнату мужчину среднего роста, черноволосого, большелобого, полноватого, но не толстого, с усталыми глазами и вялыми, ленивыми манерами. Мы с ним познакомились, он подал свою большую и мягкую руку и с улыбочкой назвал себя:
– Михаил Михайлович, преподаватель физики в школе.
При неофициальных знакомствах я называл себя всегда по имени
и сказал:
– Николай, инженер.
При первом взгляде мне показалось лицо его знакомым, но где я его видел, вспомнить не мог. Спрашивать не стал и эту загадку решил разгадать сам. Он рассказал о себе, что женат, имеет троих детей – старшая уже замужем, а вторая дочь и сын еще живут с ним. Я тоже кратко рассказал о себе, и мы пошли в кино. На следующее утро, проснувшись, я увидел, что кровать моего соседа пуста. Поглядел на часы, было без десяти минут семь. Спать не хотелось, я быстро встал, оделся и вышел на улицу. Стояло тихое утро, небо было чистое, пели птицы, невдалеке стучал дятел, трава ярко блестела от росы, сама же роса сверкала тысячами маленьких солнц; солнце уже поднялось, отодвинуло темноту и делало свой бессчетный круг во вселенной.
Утреннюю зарядку в санатории не проводили. Я пошел по аллее, дорожка была посыпана крупнозернистым желтым песком; по обе стороны аллеи стояли стеной елки, голубые скамьи со спинками были расставлены по обе стороны дорожки метрах в двадцати одна от другой. Я пошел в глубь парка и, пройдя немного, увидел павильон игровых автоматов, комнату смеха, танцплощадку. Я был рад, что так хорошо все здесь устроено и уже предвидел хороший отдых вместе с лечением. Впереди меня на дорожку выбежал Михаил Михайлович и стал удаляться. Тут-то я и вспомнил, что видел его два года назад в городе, на автобусной остановке, вспомнил все, что рассказывал о нем преподаватель физкультуры. Я пошел вслед за ним. Он бежал трусцой. Утренний воздух бодрил, во всем теле чувствовалась легкость, и было радостно оттого, что я шел, что я в таком хорошем санатории, что, наконец-то никаких забот и можно отдохнуть от суеты, от транспорта, от городского шума и от бесконечных бюрократических бумаг и отчетов. Здесь так чист воздух, и кругом так зелено! На душе было так спокойно, что такого состояния я не ощущал уже несколько лет, ни одна черная мысль не лезла в сознание. Фигура моего соседа мелькала впереди.

Он направился за территорию, расстояние между нами увеличивалось. Я ускорил шал, не выпуская его из виду. Он повернул за котельную. Не видя его, я пошел в том же направлении. Сразу за калиткой проходила дорога, а за ней рос молодой ельник, посаженный в несколько рядов. Из вчерашнего путешествия я знал, что за этим густым молодняком поднимается в гору старый лес. Найдя в лесополосе проход, я тихо пробрался, чтобы не наколоть глаза, и пошел дальше. Минуты через две я увидел сквозь деревья Михаила Михайловича. Он стоял на полянке и делал утреннюю зарядку. Чтобы не мешать ему, я повернул назад. Вернувшись на территорию и дойдя до первой скамейки, я присел. Мысли, как кинолента, потекли одна за другой, иногда мысль обрывалась, выбегала другая, иногда они наскакивали друг на друга и более точная в сравнении с другими закреплялась в памяти. А мысли были о здоровье человека, о Михаиле, о физкультуре, а больше о медицине. Так я сидел и думал минут пятнадцать. На дорожке появился Михаил Михайлович. Добежав до меня, он остановился и спросил:
– Николай, как ты относишься к физкультуре?
– Положительно.
Физик сел рядом, навалился на спинку скамьи и блаженно произнес:
– Как хорошо, какой воздух.
Его лицо налилось розовым цветом от бега и от гимнастики, но небольшая усталость чувствовалась в нем.
Я задал ему первый вопрос, который там на остановке задавал ветеран войны, но так и не дождался ответа:
– Давно бегаете?
Михаил Михайлович посмотрел на меня, сложил руки на груди и ответил:
– Около пяти лет. Бег – полезная штука, я тебе сейчас расскажу, что он дает человеку, и ты обязательно будешь бегать.
– Я знаю действие бега на физиологию человека, но одного бега мало.
Физик сделал голову набок, пристально оглядел меня с ног до головы, стараясь разгадать, кто перед ним – спортсмен или врач, и попросил:
– А что еще надо, расскажи, интересно послушать нового человека.
Верхушки деревьев зашумели, но внизу было тихо и уютно. На дорожках прибавлялось людей: шли парами, компаниями, в одиночку, пробегали трусцой, и на территории сделалось пестро от нарядных костюмов.
– Все познается в сравнении, – начал я с этой старой истины, – поэтому, Михаил Михайлович, возьмем в пример Россию девятнадцатого века. В человеческом роду тогда был естественный отбор – сильные выживали, слабые мерли, как мухи. Если тогда люди болели, так от голода, холода, от изнуряющего труда да от инфекций. Вся жизнь мужика была в поле. Мужик пахал, сеял, косил, молотил – вся работа была физической, мозг-то его отдыхал. Не ругался, как сейчас, а с кем рутаться-то было в поле, с лошадью что ли, или со своими сыновьями, так нет – старших тогда почитали, гневить отца не допускалось. Не дергался человек через пять минут, как сейчас дергаются к телефону руководители, кассиры вокзалов и другие им подобные, да таких профессий у нас сотни... Вот они болезни откуда: у одних от вечного сидения, у других от дерганья, у третьих от агрессии, у четвертых от скованности. А атмосфера в городах какая, а контактов сколько у человека за день? Сейчас большинство людей находятся в состоянии постоянного стресса.
– Правильно ты говоришь, – вставил физик, – но что еще надо, кроме бега, что ты мне зубы-то заговариваешь?
– Да, одним бегом общество здоровым не сделаешь. Беда еще вот в чем, дорогой Михаил Михайлович, – с еще большим вдохновением продолжал я, – наш врач вроде в одной машине времени со всеми едет; новую диагностическую аппаратуру изобрел, разные органы научился пересаживать, только он со старыми мыслями остался.
– Как это со старыми, – возмутился физик, – столько разных болезней лечат, столько людей спасают, как ты можешь так говорить о наших врачах?
Лицо моего оппонента изменилось, глаза его вперились в меня, как бы выпустили невидимые захваты, мне в ту же минуту сделалось неловко, но я сделал усилие над собой, сбросил скованность и посмотрел также прямо и свободно. Его глаза сверкали, он неотрывно смотрел на меня не мигая, как бы хотел своим решительным, настойчивым и немного злобным взглядом разрушить мое мнение и ждал, пока я сдамся. Но я был более тверд в своих убеждениях и продолжал:
– Что многих лечат, излечивают, спасают – это знают все, за это им спасибо, я говорю о тупике, в который вперлась медицина.
– В каком еще тупике? – вспыхнул физик.
– А вот в каком. В прошлые века болезни и эпидемии были, в основном, инфекционные, а современные болезни, большинство, энергетического характера, поэтому-то, Михаил Михайлович, надо организм человека привести в равновесие. Только этому нужно научить в детстве, а когда уж вырос человек перекошенным, попробуй-ка установи в нем равновесие – кукиш, горбатого могила исправит. Вот вам и тупик.
– А что это такое? Как это понимать?
– Равновесие – это такое состояние человека, когда все обменные процессы в организме протекают так, что ни в одной системе: кроветворения, кровообращения, пищеварения, выделения, нервной регуляции и других, а также ни в одном органе не накапливалось бы избытка каких-то веществ, и в то же время не возникало недостатка. Чтобы все процессы в организме протекали равномерно, без скачков, без заторов, без излишеств и нехватки чего-то: воздуха, пищи, воды, агрессии, трусости, чтобы человек с самого рождения был в гармонии с окружающей средой. Нужно, чтобы человек вырастал к 20 годам совершенным и знал, какие органы и системы страдают от агрессии, а какие от трусости, как обуздать ненужные и вредные мысли. Когда человек научится быть внутренне свободным в любой среде, только при таком воспитании человек будет жить в равновесии. При недостатке движений человек слабеет, полнеет и может заболеть, а при избытке движений энергия не успевает восстанавливаться и организм также ослабляется. То же самое происходит с мыслями, если происходит их суммация, что приводит к склерозу сосудов, отдельных участков мозга.
Исходя из своей доктрины и этих двух примеров, утверждаю – надо равновесие в жизни для каждого.
– Хорошо ты говоришь, но разве врачи не знают этих проблем? – упрекнул учитель.
– Михаил Михайлович, если бы они знали о равновесии, они бы уже сейчас подключили лучших психиатров, как Леви и другие, педагогов и врачей разных специальностей к созданию предмета для школы "Равновесие человека с окружающей средой".
– Интересная мысль, вы предполагаете произвести синтез наук о человеке для оздоровления и сохранения человека?
Мне стало так радостно от этих слов, от того, что еще один человек понял меня. И сразу он сделался мне близким, я полюбил его и выпалил:
– Спасибо, очень рад, что вы меня поняли.
Солнце уже поднялось, иголки и листья деревьев заблестели, ярко желтые лучи заполнили все пространство между кронами, песок на земле посветлел, озолотился, полумрак растворился и вместо него остались только тени. Михаил Михайлович смотрел в землю, что-то обдумывал, потирал подбородок правой рукой.
Я молча любовался природой.
Учитель приподнял голову, его глаза были спокойными, смотрели прямо, как бы с затаенным любопытством и дружеским расположением.
– Николай Петрович, – обратился он ко мне, – напишите все, что мне рассказали, и отдайте в печать. Это же, дорогой мой, нужно многим людям.
Учитель стал настойчиво убеждать меня, все время размахивая рукой, чтобы я не носил в себе новые знания.
– Когда я прочитаю что-нибудь новое в физике либо что другое или что интересное, то обязательно расскажу своим коллегам и ребятам.
Я слушал его, не перебивая. Физик ткнул меня пальцем в грудь и приказал:
– Сегодня же садись и пиши. Я улыбнулся и сказал:
– Писал уже, да толку мало.
Упала прошлогодняя шишка, глухо ударившись о дорожку.
– Как это толку мало? – спросил учитель, блеснув удивленными глазами, – ну-ка, поясни.
– Три года назад я написал статью и понес в редакцию. Когда написал, то радости не было предела. Думал: "Сейчас ходят, бегают, йогой занимаются, ритмической гимнастикой и еще бог знает чем. Хотят избавиться от болезней. Они, как слепые, которые идут, но не знают дороги. Наш современник спрашивает: "Как быть, как стать здоровым?" Ему отвечают: "Физкультурой занимайся, лечись народными средствами. Он и рад. И истязает себя".
Редактор взял мою статью, на пяти тетрадных листах, и попросил зайти через два дня. В назначенный день прихожу, редактор встречает меня, как своего хорошего знакомого, улыбается, тянет мне свою волосатую ручищу, приглашает сесть. Вы знаете, Михаил Михайлович, какая радость меня охватила? Сел на стул, а сердце чуть не выскочит, думаю, понравилась моя статья, в печать взяли. А он мне так это интимно, тихим голосом, доверительно говорит:
– Вы кстати пришли, статья своевременная, хорошая, да и мне в самый раз нужен хороший врач.
Услышал я эти слова, понял, что принял он меня не за того человека, и говорю:
– Я работаю в проектном институте.
А он меня не выслушал и продолжает свое:
– Вы не перебивайте меня, это не имеет значения, где вы работаете, в институте или в городской клинике.
И сразу же тихим голосом, шепотом стал выкладывать свое:
– У меня с внуком неладное творится, что-то у него с психикой? Учиться стал плохо, грубит, кричит, какие-то движения появились не-естественные: все время то расстегивает, то застегивает пиджак и ночью стал разговаривать, вскакивает с постели, кричит. Помогите вылечить мальчика, пожалуйста.
Выслушал я его внимательно и как виноватый стал оправды-
ваться.
– Извините, я не врач, я инженер.
Изменился в лице редактор, что оплошал, и на меня:
– Что ж вы голову морочите людям, возьмите свою писанину и можете идти.
Он небрежно взял пять листов моих мучительных трудов и, не скрывая злости, бросил мне.
Я не успел еще опомниться от бури радости и тут же провалился в бездну и летя и не понимая, что со мной делается, пролепетал:
– Ну, напечатайте мою статью.
Глаза редактора, словно глаза громовержца, извергли ярость, и он уже голосом диктатора прогрохотал:
– Печатать не будем, вам что не ясно! До свидания!
– Ишь ты, хамелеон, – воскликнул Михаил Михайлович.
– Вот так, дорогой учитель, если я инженер, то мне можно говорить только о машинах, о станках да о железках? Почему меня не хотят выслушать?
– Каждый сверчок должен знать свой шесток, – поговоркой ответил учитель, улыбнулся и прибавил:
– А как ты хотел? Сразу раз и на пьедестал. Ишь ты, какой умный, медицина молчит, а ты – надо равновесие.
– Но я не собираюсь лечить.
Михаил Михайлович покачал головой и подтвердил мои слова:
– Да, я знаю, что ты не собираешься лечить, ты просто увидел, чего не достает многим людям. Но медицине об этом должен сказать большой чиновник сверху.
Во мне закипало возмущение, я не совсем понимал учителя, то ли он шутит надо мной, то ли объясняет серьезно, и как только он сделал паузу, возмутился:
– Почему простого человека выслушать не хотят? Я истратил много лет, чтобы узнать все это.
– Тогда ищи смелого редактора, который не боится отступить от общепринятого.
На дорожке уже было пусто, где-то рядом стучал дятел. Михаил взглянул на часы и предложил:
– Идем в корпус.
Он встал, отряхнул сзади трико, хотя скамейка была чистой, и на костюме не было пыли. Я тоже встал, и мы тихо пошли к жилью. Мы подошли к крыльцу дома, и наш разговор оборвался. Весь день занят хождением по врачам, сидением в очередях, сдачей анализов, и мы после завтрака не виделись с Михаилом Михайловичем. Вечером приехала к нему жена, и им дали отдельную комнату где-то в старом деревянном маленьком домике, и мы после этого почти не встречались. А когда я его видел, то он был всегда с женой. Время в санатории пролетело быстро, как один миг, и я вернулся в город. В городе беспрерывным потоком мчались машины, суетились люди, приступом брали городской транспорт, ругались в очередях; утрами потоки людей, как скопище муравьев перед стихийным бедствием, поглощались проходными-норами на заводах.
Иногда издалека я видел Михаила Михайловича, и сразу же невольная мысль всплывала в моем сознании – надо равновесие.


Рецензии