Семь

Это было нечто вохитительное. Он остановился как вкопаный и даже немного протрезвел. Мурашки пробежали по коже и волосы встали дыбом на почти полысевшей голове. Он повернулся в сторону звука и поднял глаза на пожелтевшее от теплого света штор окно. Оно было немного приоткрыто и ткань немного колыхалась под дуновениями ночного летнего ветерка. Его взгляд, как маленький воришка пытался проникнуть сквозь их завесу, но ему все не удавалось, он пытался даже мысленно приоткрыть их и представить что же там происходит. А происходила там мукзыка, она действительно поисходила из недр старого рояля. Она там рождалась и умерала, молодела и чахла, взрывалась и утухала вновь. Она была совершенной. Глубокой и живой, он никогда не слышал ничего подобного, это не было похоже ни на что. Он мысленно переберал все школьные уроки, которые уже закончились лет 20 назад и не мог припомнить ничего подобного. Тогда сидя в классе он смотрел на портрет Бетховена и слушал музыку из бобинного магнитофона, которую включала учительница. Она была худой небольшой девушкой. Она была обычной, ничего выдающегося, но она очень гордилась своими руками. У нее были худощавые, костлявые руки, обычные, свойственные для пианистов. Длинные худые пальцы, большие толстые вены. Некрасивые руки. Но она их очень любила. Он даже вспомнил историю, которую учительница очень любила рассказывать, про то как она дала пощечину своему мужу, который по ее словам был двухметровым гигантом. Муж ей сказал тогда что у нее рука очень тяжелая. Тогда еще подумалось, вак можно с тяжелой рукой играть на пианино и вообще жить, ведь так тяжело поднимать тяжелую руку. Но она пархала. Обычная учительница с тяжелыми руками летала, как небольшая птичка, она была живой. Возможно это была энергетика, харизма или темперамент, а может что то топило ее внутреннюю энэргию. Она как будто что то знала и не могла донести до детских сердец и душ. Может быть это? Да, наверное это оно и было. Или ОНА!
Ночью ему снился сон. Длинный и цветной, большой и настоящий. Ему снилось голубое озеро и большая рыжая собака с черным влажным носом. Они бегали по берегу и он вновь был маленьким мальчиком, они построили плот, и уплыли на нем далеко — далеко. И он был счастлив. Давно за многие годы. Утрам он плакал. Он не хотел просыпаться и возвращаться. В конце сна он обнял большую собаку и его пальцы глубоко погрузились в ее густую собачью шерсть и он был дома. Он еше пролежал почти пол часа, прежде чем ему хватило сил встать с постели. Горячий кофе и холодный душ сделали свое дело, он проснулся. Но осадок остался. Он вспоминал вчерашнюю музыку и ночной сон. И большую собаку. Что же это было, подумал он, он чувствовал что произошло что то хорошее, что-то что он не мог понять, как не мог понять почему была так счастлива учительница музыки. Он как будто начал жить заново, вчера стало точкой отчета. Сегодня было новое и первое. Со сметением чувств он вышел на улицу и подошел к вчерашнему окну. Обычное окно, белое. Все, больше ничего. Но что же это было вчера, что за этим окошком? Он почувствовал вдруг что его левая ладонь стала влажной и что-то холодное и скользкое к ней прикаснулось. Беспомощно он отдернул руку и оглянулся. Большая рыжая собака столяла позади и махала большим пушистым хвостом. Он вытер ладонь о штанину и протянул руку к собаке. Она прижала уши, приоткрыа пасть и прищурила глаза. Он прикоснулся в ее теплой шерсти и провел рукой по собачей спине. Во сне она казалась мягче, подумал он. Глаза животного смотрели на него преданно, доверчево и по доброму. В них он увидел себя. Высокий коренастый мужчина, стоял и смотрел на себя в отрожении собачих глаз. Иеще он увидел что-то. Он увидел как приоткрылась штора в простом белом окне, он увидел руку. Резкий оборот и только шевеление штор, никого. Но она там была! Да, она, он это знал! Он смотрел на уходящую собаку и думал о том, что нужно ее будет накормить обязательно. Накормить собаку и увидеть ее. Он сюда еще вернеться. Каждый вечер он сюда возвращался и слушал удивительную музыку. Как можно было имея всего семь нот сотворить нечто подобное! Всего семь! А по ночам он видел сны. Большие и настоящие! Он вдруг снова научился любить. Он даже стал улыбаться. А еще он стал ходить в соседний подъезд. Он потхонечку поднимался на уже ставший знакомым седьмой этаж и смотрел на обитую пластиком синюю дверь. Он представлял как она ее открыват и с осторожностью ваглядывает в дверную щелку. А еще он представлял ее руки. Они такие же как были у учительницы в школе. Тяжелые, некрасивые и самые прекрасные. А позвонить он так и не решился. Вечерами он стоял возле окошка и слушал. В кармане он носил пакет собачьего корма, но собаку он больше не приходила. Но он ее ждал. Он сам не знал зачем. Он ждал вечер и собаку. Каждый день. И однажды она пришла. Она так же неожиданно ткнулась мокрым носом в его и без того вспотевшую от волнения руку. Да, он волновался, сегодня окно было темным. И не было музыки. Почему, думал он. Собака отвлекла его от этих мыслей, он достал из кармана еду и насыпал на землю перед ней. Собака понюхала и завиляла хвостом, но к еде не притронулась. Она смотрела ему в глаза. Он вновь увидел себя в отражении и заметил что глаза у собаки были голубого цвета, как озеро. А еще он увидел окно, оно было черным и пустым. Собака медляно пошла в сторону подьезда и он вяло пошел за ней. Он не понимал зачем, но чувтвовал что так нужно. За углом дома стояла машина скорой помощи, он прибавил шаг. Глухие удары участившегося сердца глушили его разум. Все вокруг перестало существовать, весь мир сузился до подъездной двери. Она резко окрылась. Из серого подъезда вышли два санитара с носилками. На носилках они несли тело. Конечно он уже все сразу понял, просто не хотел верить и надеялся что ошибся. Тело было покрыто некагдо белой простыней и периодически колыхалось при ходьбе санитаров. Одернуть простыню и убедиться — вот что нужно, подумал он. Только как? Он же ни разу ее не видел. При очередном шаге санитаров из под простыни высользнула ее рука. Он замер. Это была она. Та рука, которую он любил и которой никогда не каснеться. Длинные пальцы, толстые вены, но это еще не все. Их было семь. Семь пальцев. И семь нот, по одному на каждую. Рассеяно он наблюдал как закрылись двери машины скорой помощи и медленно пошел за уезжающей машиной. Он не заметил как вернулся за дом и подошел к темному окну. Оно выжигало своей чернотой и холодом, собака села рядом и стала есть. Он смотрел то на собаку, то на окно. И вдруг что то сломалось. Хруснуло так, что если бы кто то это услышал кроме него, вмиг оглох бы. В ушал стоял ужасный звон, как будто кто то ему дал пощечину очень тяжелой рукой. Медленно от опустился на колени, открыл рот, но закричать не смог . Потом стал на четвереньки и завалился на бок. Рыжая собака легла рядом и лизнула его руку. Он запустил палцы в пушистую шерсть и крепко обнял собаку.