Оляпушка сибирская, воробышек присурский

   
Бабушка давно звала моего отца в гости, а ему все некогда было и некогда.  Пять сыновей у него было, да еще и я – меньшая его дочка (он меня так и называл: меньшая). Отец- то сам родом из Сибири, а служил в Армии у нас, в Пензе. Здесь и познакомился с нашей мамкой Прасковьей, полюбил ее, как он сам говорил, не веря самому себе, что так можно любить, да так и остался навсегда в нашем городе строить семейную жизнь.

Поначалу ездили они с матерью и старшим братом на родину отца, а потом, как пошли у них один за другим ребятишки, поездки прекратились. Куда с такой оравой ехать за такие километры!
Бабушка сама приезжала к нам в гости, пока не болела. А меня вот никогда и не видела.

Получил как-то раз письмо отец от нее, в котором она просила приехать его вместе со мной. Мол, уж ой, как хочется ей посмотреть на единственную внученьку Люсеньку, чье имя мне дали в честь нее.  А в конце приписочка:  болею, сынок, приезжай повидаться.

Вот и собрались мы с отцом в гости к бабушке.
Бабушка – высокая, дородная женщина, действительно, сильно сдала, как сказал мне отец потихонечку на ушко, но с приездом нас ожила, повеселела, и все хлопотала-хлопотала, то с завтраком, то с ужином. Уж, каких, только  пельмешек не делала она! Настоящих, сибирских: и с мясом, и грибами, и капустой. Бабушка звала всегда лепить их, нас с отцом, и он делал их так ловко, что мать постоянно хвалила его, как маленького. В пельмени для сочности она добавляла, то колотый лед, то замороженный сок клюквы или брусники с голубикой, что делало их совсем непохожих на наши, присурские пельмени. А для остроты вкуса отец еще и чесночок добавлял!

Отец тоже повеселел в родной деревне! С утра колол дрова, потом ходил на рыбалку, охоту, а я познакомилась с сельскими ребятишками. У них тоже, как и у меня, были зимние каникулы; и я вместе с ними с утра и почти до вечера пропадала на Иркутяночке (маленькой речушке, с очень быстрым течением).
Мои сибирские друзья ловко катались по льду Иркутяночки на коньках. Я же кататься не умела, поэтому довольствовалась самокатом и очень огорчалась из-за этого. Отец вскоре нашел в подвале у бабушки свои старенькие коньки и принялся меня обучать катанию на коньках. Я оказалась прилежной ученицей и уже через несколько дней летела стрелой (как мне самой казалось) за своими новыми друзьями.

Местные рыбаки делали на середине речки проруби для зимней ловли, и вода в них всегда была покрыта тоненьким, как стеклышко ледышком.Сюда нам категорически подъезжать запрещалось.

Однажды я каталась на льду одна. Отец ловил рыбу на дальней проруби.
Мое внимание привлекла небольшая серенькая птичка с темно-бурым оперением. Она сидела вот как раз у такой проруби и весело пела! «Дзит, дзит», - слышалось мне. Я подкатила поближе, птичка встрепенулась, но продолжала петь, и пение ее было похоже на легкое журчание ручейка.
Оно то и подкупило меня подъехать поближе! Но птичка вдруг, словно испугавшись меня, нырнула в прорубь… и не вынырнула. Первое, что мне пришло на ум: спасти птичку, которая утонула из-за меня.
Конькобежец я была все же так себе, поэтому плюхнулась прямо в прорубь. Хорошо, что неглубоко было, и на мой крик прибежал отец.
 
Они с бабушкой долго растирали меня водкой, потом, закутав в ватное одеяло, отправили на горячую печку.
- Бабушка, птичка утонула в проруби из-за меня, - плакала я.
- Какая птичка?
- Маленькая, серенькая, испугалась меня и утонула в проруби.
- Оляпка, что ли?
- Не знаю, у нас, в Пензе, таких нет.
- На воробья, что ли, она похожа?
- На воробья.
- Да это оляпка наша сибирская. Не утонула она, а нырнула в прорубь за пищей. Там, на дне, она охотится за разными букашками да таракашками. Вода- то, ее родная стихия!  И не боится она нас, людей, завидит человека и трелит! Хорошо поет, чертовка! А холод и вода ей нипочем. Вылезет из воды, отряхнется и опять поет! Эх ты, Люсенька – оляпушка моя, смотри не заболей!

Я не заболела, уже на утро с деревенскими друзьями весело раскатывала по льду и рассказывала им про оляпку, птицу, знакомую сибирякам с детства.

… Уже давно нет в живых моей сибирской бабушки, и ни разу я с тех пор не видела больше оляпку, но как завижу нашего пензенского воробья, так и вспоминаю его родственника: водяного воробья из Сибири и, конечно, бабушку свою.
«Люсенька - оляпушка, ты моя сибирская», - слышу я ее ласковый голос, и непременно голос отца, который при этом добавлял с улыбкой, - воробышек присурский».