Первый секрет

  Лето, июль, жара.  Зинка уже перешла во второй класс, но в лагерь её не отправили, уж очень болезненное существо эта Зинка, да и ест плохо.  Мать на работе, бабушка хлопочет на кухне.  Зинка в основном болтается во дворе.  Двор пустой, голый, огромный возле четырёхэтажного дома на четыре парадных.  Ребят во дворе нет, все где-то пристроены.  Однако, Зинка всё же нашла себе товарища.  Это молоденький солдат  – денщик генерала Милова.  Генерал одинок, и Ванька справляет у него всю домашнюю работу.  Ваньке тоже скучно.  Когда он моет во дворе  генеральскую машину - трофейный синий «Опель», Зинка всё время крутится рядом - этот непоседливый загорелый чертёнок. У неё возникает много вопросов. Домашние всегда от неё отмахиваются, а Ванька придумывает ответы, и ей это нравится.

   Когда Ванька идёт в магазин за хлебом для генерала, она увязывается за ним. Она только просит, чтобы он её подождал, пока она сбегает домой, надеть сандалии. Ходить в магазин босяком неприлично. А потом она идёт с ним за руку, со взрослым мужчиной, как она могла бы идти с отцом, который не вернулся с войны. Это для неё очень важный момент.
 
   В магазине Зинка ничего не клянчит.  Она терпеливо стоит с Ванькой в очереди и даже всегда отказывается от предлагаемого ей куска хлеба.  Еда её вообще не интересует.  И на обратном пути Ванька сам съедает отрезанный только что в магазине от кирпичика ещё тёплый и хрустящий кусок с корочкой.  Это традиция. 
      
   Когда им вдвоём становится скучно, они обходят дом и спускаются в подвал в котельную.  Там всегда есть кто-нибудь из кочегаров, а чаще и не один.  Летом там тихо, прохладно, и кочегары что-то ремонтируют.  В котельной всегда пахнет солидолом, чёрным хлебом, луком и ещё чем-то.  Кочегары с тёмными лицами и руками в грязных спецовках моют руки и подсаживаются к маленькому шаткому столику у стены.  Столик сбит из нестроганных досок и накрыт газеткой.  Мужчины здороваются за руки и начинают беседу.  Зинка чаще всего не понимает их мужских разговоров и, сидя на руках у Ваньки, она от скуки вытаскивает у него из нагрудного кармана расчёску и возится с Ванькиным пшеничным чубом.  Он не возражает.  Иногда она прикладывает ухо к его груди и слушает, как отдаётся в ней его голос, и это напоминает ей отца.  Она не помнит его лица, но этот отзвук голоса в груди у отца она запомнила.  Наверно, он часто сажал её к себе на колени и о чём-то говорил с ней.  Но это было очень давно, Зинка была совсем маленькой и совсем не помнит о чём.
   
    Потом Зинка внезапно убегает, вспомнив, что бабушка могла её искать.  Дома она не рассказывает о своих с Ванькой визитах в котельную.  Мало ли, как к этому отнесутся домашние?  И потому бабушке не может прийти в голову мысль, искать Зинку в котельной.  Где угодно: на любом чердаке, заборе, дереве, но не в котельной.  Зинка заскакивает в кухню.  Соседка Вера Петровна полощет под краном посуду.  Зинка на семейном кухонном столе ищет кружку.  Кружка отыскалась, Вера Петровна закончила с посудой. И Зинка тут же из-под крана набирает полную кружку воды.  Она втягивает в себя её, как мощный насос, быстро глотая, да так, что глаза у неё становятся красными, как-будто она плакала.
    
   «Ну вот, опять нахлебалась воды и есть не будет!» - ворчливо говорит бабушка, заходя в кухню и увидев уже пустую кружку у Зинки в руках, со дна которой на пол капает вода.  «Бабушка, а она такая вкусная.  Пьёшь, и ещё хочется» - повторяет Зинка слова кого-то из заезжих гостей, которые в их семье почти не переводятся.  При этом Зинка быстро соображает, что раз у Башкирцевых мыли посуду, значит - уже обедали, и это, в свою очередь, тоже значит, что Константин Фёдорович уже дома.  Башкирцевы живут с Зинкиной семьей через стенку.  Это пожилая бездетная пара.  Они маленькой Зинке вообще кажутся совсем старыми, хотя видно даже и такому не опытному глазу, как у неё, что они моложе её бабушки.
    
   Константин Фёдорович - сухопарый, среднего, роста, голова его голая, как колено, а на носу красуются роговые очки.  Понять за очками, какой величины его глаза невозможно - такие толстые в них стёкла.  По профессии он полиграфист и заведует маленькой типографией где-то в учебном заведении.  С некоторых пор они с Зинкой стали учредителями домашнего рукописного журнала литературно-художественного направления.  Все четверо детей их коммунальной квартиры, включая дошкольницу Наташку, его сотрудники.  Все, кроме Наташки, в нём рисуют и пишут. Наташка пока только рисует.  Издание это выглядит так: Константин Федорович даёт детям листы бумаги, на которых они что-то пишут и рисуют иногда по своему выбору, иногда по подсказке «главного редактора», а потом листы подклеиваются к тем, что уже были в журнале.  Каждый автор сам подписывает свою работу.  Тем вокруг много, и потому журнал быстро толстеет.  Дети работают с охотой, так как бумага в дефиците.  И хоть бумага, которую приносит Константин Фёдорович серая, и часто пёрышко ручки или карандаш её цепляют, но это чистая бумага, а не газета, и на ней  рисовать и писать лучше, чем на газете.
   
   Зинка, пока бабушка не успела засадить её за еду, быстро стучит в дверь комнаты Башкирцевых. Константин Фёдорович отвечает: «Да!»  И Зинка смывается от бабушки.  Она вообще любит бывать в этой комнате.  В ней много интересных вещей из совершенно не знакомого ей мира, назначение многих из них она даже не может предположить.  Эти вещи изящны, красивы и загадочны.  Они в этой не большой и убогой комнатке выглядят, как сокровища Аладдина в горной пещере.  Прежде всего, бросается в глаза японская ширма, которая отделяет кровать хозяев от остального пространства комнаты.  Она расшита грациозными аистами в бамбуковых зарослях и узкоглазыми японками с необыкновенно высокими прическами в красочных кимоно.  Всё это изображено на белом шёлковом фоне, а он в свою очередь закреплён на изящных рамках из тёмного дерева.  На стенке висит страусовое яйцо, большое, белое, с шёлковой длинной кистью свисающей вниз.  Но самое большое сосредоточение сокровищ заключено в плетёной корзине в форме бочки.  И Зине иногда позволяется там покопаться.  Чего там только нет?  Какие-то огромные и необыкновенно красиво раскрашенные перья(они оказались павлиньими), газовые шарфы, причудливые шляпки, морские раковины с гравировкой и без и стекляшки похожие на плоские кристаллы - это хрустальные подвески к люстре(но Зина не знает, что такое люстра и зачем ей нужны подвески), какие-то вазочки, статуэтки и предметы, которые Зина затруднилась бы как-то назвать.  Однажды она откопала там маленькую рябую каменную баночку с белой мраморной крышечкой.  Она могла даже поместиться на Зининой ладошке.  Зина с таким восхищением на неё смотрела, что Вера Петровна сказала, что она её дарит Зине.  Зина потом долго не разлучалась с этой баночкой и, не заметно для себя, начала точить зубами мраморную крышечку и ужасно огорчилась, когда увидела, что шарик на крышечке она практически уже сгрызла.  Но всё равно она потом долго хранила этот изуродованный ею подарок.

   «Что тебе Зинуля?» - спрашивает Константин Фёдорович.
«Мы сегодня работать будем?» - вопросом на вопрос отвечает Зина.
«Ты знаешь, я сегодня жутко устал.  Пойду–ко, посижу на зорьке у пруда с удочкой».
«Ой!» - радуется Зинка -   «А можно я с вами? Честное слово, я не буду шуметь и бегать, я буду тихонечко-тихонечко.  Можно?» - с мольбой и надеждой просит Зинка.
«Ладно - соглашается Константин Фёдорович - только спросись у бабушки».
Зинка выскакивает за дверь и в комнате из коридора слышны её:«Ба, а ба…»   Она возбужденно рассказывает бабушке о предстоящей рыбалке.

   «Но ты же не ела и, пока не поешь, никуда не пойдешь».
Нижняя губа у Зинки начинает дрожать, и глаза наполняются готовыми вот-вот пролиться слезами.
   «Зинуля, ты поешь» - говорит, выходя из своей комнаты, Константин Фёдорович – «а я пока соберу снасти, червяков накопаю во дворе.  Успеешь"
   «Иди, иди за стол» - говорит бабушка - «я дам тебе молока с пенками и хлеб». Пенки в молоке её слабость.  Она их таскает с остывшего молока в алюминиевой кастрюльке на кухне и, если её на этом ловят, то ей влетает.  А вот упоминание о хлебе черном и кислом отравляет радость.  Лучше бы булку.  Но булки у бабушки нет.
   
    Вечер тихий, зноя уже нет, в природе разлито ласковое уютное тепло.  Зинка отправляется к пруду, как и бегала весь, день в одних трусиках.  Они идут по тропе, ведущей от дома через пустошь к пруду.  Тропа идёт немного под уклон.  Расстояние не большое, всего метров триста.  Константин Фёдорович меряет тропу широкими мужскими шагами и несет удочку на плече.  Рядом, как щеглёнок, скачет маленькая Зинка с большой жестяной банкой, держа её за проволочную ручку.
«А они оттуда не выползут?» - спрашивает она про червей в банке.
«Ты смотри под ноги, не упадёшь - не расползутся».
«А я, а я всё хорошо вижу и впереди, и с боку, и даже немножко сзади» - отвечает Зинка, продолжая почти бежать вприпрыжку, чтобы не отстать от соседа.
    
   У пруда подошли к дощатому причалу.  Он выведен в пруд метров на пять, по нему дошли до троса, на котором закреплён военный понтон.  Понтон подтянули и на другом его конце, почти на середине пруда, расположились.  Вечер чудный, солнце медленно садится за перелесок на другой стороне пруда, и вся картина напоминает перламутровую инкрустацию на китайской шкатулке у Башкирцевых.  Но клёва нет никакого, не смотря на то, что Зинка действительно совсем тихая и неподвижная.  Она только про себя, или вернее в себе, мурлычет какую-то песенку, но так, что не только рыбы, а  и Константин Фёдорович этого не слышит.
   
    «Ну что ж, Зинуля?» - говорит вдруг он, когда солнце уже на половину прячется за перелесок, и начинает дуть лёгкий, но довольно прохладный ветерок. «Хоть рыбка и не поймалась, а на красоту мы с тобой полюбовались, пора домой, а то простудишься ».  Зина не протестует, и они снова подтягивают понтон к причалу так близко, что уже можно шагнуть с понтона на причал.  Торопыга Зинка первая ставит ногу на него, и тут совершенно неожиданно ветерок с водой плавно отодвигают понтон от причала. Зинка не успевает сообразить, что произошло, оказывается в воде и, как топор, идёт ко дну.  Всё происходит так быстро, что она не успевает закрыть глаза.  Но крикнуть: "Константин Фёдорович, помогите!» - сообразила.  Вода здесь глубока, наверно, три Зинкиных роста.  Плавать она не умеет.  Маме редко удаётся пойти на пруд и поучить Зинку плавать.  Там под водой Зина видит стойки причала расшитые планками и раскосами и быстро перебирая ручонками и  ногами поднимается.  Когда её голова уже над водой, она видит склонённое над ней лицо Константина Фёдоровича.  Оно смертельно бледное именно такой бледностью, какую Зинка себе представляла, когда ей доводилось слышать это выражение.  Он, молча, помогает ей выбраться, и спустя несколько мгновений, её начинает бить озноб.
   
   Они уже стоят на ещё тёплых досках причала, с Зинки течёт вода, а Константин Фёдорович пытается своей майкой вытереть её худенькое тельце и волосы.  Потом они одновременно смотрят в сторону дома, услышав  вдалеке зов: «Зи-и-инка». И в начинающихся сумерках видят маленькую фигурку Зинкиного старшего брата, который идёт по тропе в их сторону.  Зинка срывается с места, майка соседа с неё падает на доски причала и она, мелко лязгая зубами, бежит навстречу брату.  Брат ещё издалека начинает: «Ты что ходишь голая, опять хочешь заболеть.  Здоровая дылда, пора соображать. Да ты, дура, ещё и купалась?» - обрушивается на неё брат, увидев её мокрые волосы и трусики.  «Я то – ну – у - ла - а!» - вдруг вырывается у Зинки откуда-то из самой глубины её тщедушной груди, и она начинает рыдать.  Брат, что-то приговаривая, снимает с себя майку, натягивает её на горестно рыдающую и дрожащую всем тельцем Зинку.  Потом надевает ей на мокрую голову свою бывалую, лихую кепку, с которой никогда не расстаётся, очень похожую на ту, что, носит знаменитый футбольный вратарь – любимец всей страны, полагая, что выглядит в ней старше своих десяти лет. «Молчи, молчи, дура, перестань реветь» - говорит брат и отвешивает ей лёгкий подзатыльник.  «Смотри, не вздумай говорить маме.  Скажешь, что купалась».
   
    Зинка после подзатыльника перестаёт рыдать и идёт за братом по тропе уже едва видимой, продолжая выбивать дробь зубами.  В доме в окнах зажигаются огни.  Когда они все втроём заходят в парадное, где тоже уже горит свет, Зинка спрашивает: «Видно, что я плакала?»  Сосед и брат смотрят на неё синюю с прыгающим подбородком и хором отвечают: «Нет».  В квартире на неё набрасываются уже мама с бабушкой, переодевают и запихивают в постель.  Мама продолжает ещё громко что-то ей выговаривать, но Зинка отогревается и быстро засыпает.  И то, что кричит мама, она уже не слышит.  Так мама потом никогда и не узнала, до самой своей кончины, что Зинка тонула.  Это осталось для неё секретом, их первым общим с братом от неё.

Кёльн,  2001 г.