Караванщик

Слова седые устало собирая, он разомкнул уста и через них -
в простор земли от края и до края речь потекла о новом...

 Видавший на своем Пути селений много разных - и дивных, сияющих обилием богатств - красивых городов, забытых Богом деревень, и спрятанных под облаками маленьких чертогов, усталый, пропитанный песком, сияющий белками глаз на, обугленном пустынями лице, сливаясь с вьюком на спине осла, наш караванщик, приехал в этот, чуть позже ставший долгим для него приютом, город - сад...
 
 Привычно вглядываясь во многие мелькающие мимо лица, ощупывая на предмет достоинств разных почтенных горожан, он следовал тем курсом, что и весь людской поток, по улицам дневного града, похожего чуть больше на базар, чем говорить могло о нем, его же имя... Но, впрочем, имя города того мы называть сейчас не станем, дабы не осаждать чутье, попытками сравнить что было, с тем, что будет. Имя... Наш караванщик помнил имя, произнесенное в пылу горячки бурной, его попутчиком одним премудрым, он умер сразу после этих слов, но память - поистине она - вместитель разных тайных смыслов, оставить в комнате забвений не смогла - держа всегда в прицеле мысль, произнесенную тем мудрецом умершим, витая и сейчас на языке, просясь быть сказанной и, выраженной в деле после...

 Как много после слышал он имен, горящих золотом в рассказах, снующих лезвием ножа из рукавов, пронзающих из ночи сарацинскими, холодными глазами, и добрых много слышал он имен, и очень злых, и славных и поющих лишь о драмах, но сквозь всех них, и всех поверх, он знал всего из них одно - вот то, что и сейчас сияло в памяти его, как если бы горело, словно пламя... И тут, внезапно вкопанным остановив осла, погонщик спешился - так озаренье снизошло - ведь имя города и имя то... - они, похожие как капли две воды стояли вместе рядом, но, только рядом - друг для друга - вверх ногами...

 Забилось в треволненьи сердце, замотылялся ум, и, караванный наш смотритель, теряя чувство ног, пошел туда, где видел он толпы обыденно пестрящей, такое необычное молчанье, что воздух, кажется там, не стоял - звенел...

 Чуть в отдалении, на площади, всей окруженной кипарисами и милыми всем взорам, южными цветами, стоял под тонким шелковым шатром, чуть возвышаясь, дастархан, и, двое там сидели.

 Текла беседа этих двух, словно ручей, текла, за словом слово, не ведая в себе того, что чувствует, вздыхающая яростью морей, волна, не зная никаких себе преград, как если бы не утекала никуда вот с этой площади, в пределы душного, восточного посада... Он - караванщик - протолкнулся - смог пройти сквозь заросли цветов обильных, оставив в них всю пыль, вмиг посвежев и даже словно бы сменив одежды... И так - предстал пред ликом тех двоих, что тишиною окружили это место, что не являлись ни шахами, ни даже именем муллы не звались, вообще - все имена - едва касаясь их - вмиг падали - не будучи способными принять в себя их мощь, и блеск сияния их глаз не в силах отразить, ни в чем - ни в малом ни в великом для всех людей звучащем - не могли те имена сказать об этих двух тут ни-че-го...

 "Мы - слышали тебя. И - звали. Ты - слышал Зов, и - шел." Словами этими, раздавшимися словно в голове, стоявшего, дар речи потеряв, будь-то немой осел, всего улыбкой озаренного, вдруг открывающего тайны для себя - того, что знали многие, как доброго владетеля Пути - пустыни знающего тропы и скраивающего в  дороги их для многих странствующих там... наш караванщик вмиг прозрел. Его ответ - он ведом тем, кто слышит имя там, где сходятся дороги все в одну - дорогу вымощенную кротостью, берущую начало в дхарме. Дхарме всего, что есть...

 И полились слова... То говорил наш друг, что караванщиком себя считал, но говорил он так, как если б сам был среди этих двух, одним из них себя там ощущая...
 
 "Оставь себе все нити этих слов, переплети их с центром мирозданья внутри тебя берущего и кров, и книгу жизни, и, жизни принцип, и принцип жизни увяданья. Как только всем словам, тут сказанным тобой как мной, внутри найдешь приют, отправься снова в мир людей и там - оставь в покое своего осла, поклажу сняв и напоив, отправь его пастись в сады, откроешь ты которые, легко, как словно обувь ты снимаешь. Затем, скажи всем тем, кто караван твой охраняет - скажи чтоб в семьи свои шли - набегов больше им не знать, не знать палящего пустынного огня, не знать историй полных и пустых, не знать ни вкуса крови на губах, не знать ни драм, ни гибели, ни срама - пусть негой радости наполнятся их мысли и дела, поскольку правдою тебе как мне служили, и их урок был пройден прочно и до дна - их Души ведают, зачем и отчего так долго в твои-мои истории вплетались. Затем - скажи погонщикам верблюдов, которых сотни в караване приведенном - стоящем цепью вдоль дувалов, и пьющем воду городскую из арыков, уставших воду проводить для нужд людей, дабы все ношу и поклажи, все упряжи и амулеты - с верблюдов приданных снимали, и это все - оставили где сняли - без надобности это ни тебе, ни мне, а уже тем более - всем им, стенающим без устали о гордости народов, от крови чьей берут они и гниль и славу дней своих, оставив каждый все как есть - пускай идут они обратно, пустыней Духа держат Путь и, обезводев, на коленях, и дьявола и бога в том пути поправ, придут опять сюда же, встретив каждый - город свой, как ты сейчас - придут вот так - раздвинув ветви благоухающего сада. Затем, возьми верблюдов всех, всех - отведи к живой реке, которой воды поиспив, лишат они всю городскую суету всех смыслов, а паче всех - лишат историй смрадных, всю суету, всю горечь пыльного, гниющего в своем забвении себя, посада. И так - лишась источников сует, источников всех хлопот злободневных, они - наивно в ритме закружась, свое все выберут - кому куда утечь, и как убрать свое лицо с насупленного гордости фасада. Они - все люди всех широт - убранством тщетности житейского уклада, свои наитщедушные мыслишки прикрывая - вмиг расколдуются - увидев гневный лик судьбы, с ножом и кистенем усевшейся у их крыльца-парада. Затем - веди своих наложниц к алтарю, но - не тому, в который тычет сладкий перст муллы, священника иль просто казнокрада... Веди их всех - к Души своей Отраде - Священному Источнику Любви - Источнику Блаженства, суть направителю Божьего Уклада... И Воле, Данной Богом, поклонясь всем им - носящим твое семя - всем им, что в путь земной ступив - вмиг забывали о чутье едином, но знали чутко лишь тебя - меня - в родстве людском Дракона Вечности так продолжая Пламя. Отдай своим Наложницам все то, что тут оставили погонщики верблюдов, и пусть они - распорядятся им, тем более, что чувство Матери Богини ими не забыто. Затем, когда увидишь в небе ты Орла - того, что видел ты не раз и каждый раз считал приметой верной, и каждый раз когда брал новый курс и незнакомыми дорогами идя, Орла считал ты Господа Твореньем, и Господа Благословеньем, зови его - пусть смело рука твоя весь вес его огромный примет и, слово сказанное мной, тогда ты - в люди поверни - Орел - укажет Путь, как он указывал его тебе и к стенам Измаила и Измира. Затем, увидев в небе Лик, оставь земное - повернись спиною к небесам и вниз - в чертоги Люцифера обернув заклятье - сними с них древнее проклятье - служить всем людям так, как служат все они себе - в немом поклоне черствой к просьбам и мольбам кручинушке - судьбе. Однажды это все услышав - они поймут вдруг, что никто и никогда их ни к чему не приведет, как если только не он сам - сойдя с высот торчащего с поверхности болота - пня, всегда им видевшегося благодатным троном. В проклятье том - весь человечий Род - в войне и крови, грязи и пустопорожней болтовне, кумирам похвалу издав - считают эти люди за награду вниманье к ним удава, что унял их нрав, гипнозом мысли породив стагнацию Святого Дара.Быть. Ты - Будь. Не в именах прозренье, хотя, услышав их, а ты услышишь точно, останешься навряд-ли в оковах тела прочно."

 И, наш, бывший миг всего назад уставшим, караванщик, верней, каким себя мгновение назад считал, он обернулся, увидел дверь среди цветов, что приглашала выйти, но войти. Он понял тут, что меж мирами нет дверей - миры - открыты друг для друга, лишь только мысль о завесе приподняв - ты избавляешься от давления эфира. Шагнув вперед - вернулся он к делам, что потекли совсем по тем словам, Того из Двух, что голосом своим все помыслы его как покрывалом из цветов - Божественною Волею покрыл.