Чучмек

Тогда я был  инженер-лейтенантом, посланным в часть с гражданки со своим инженерно-математическим образованием и офицерского во мне было так мало, что командование даже заподозрило, что меня, умственно неполноценного, специально отправили в часть, потому что на гражданке никто не брал на работу.

В течении первого месяца службы командир части в которую меня подсунули ничего мне не говорил, но глядел на меня с сочувственным раздражением, как на больного, которого приходится терпеть. Однако, в конце месяца он вызвал меня к себе в кабинет и как только увидел на пороге, заявил – я  написал в ректорат вашего института и мне ответили – он помахал конвертом, что вы не идиот, а наоборот.

Говоря это, командир глядел на меня вопросительно, как бы ожидая дополнительного подтверждения – ну что я не идиот, а наоборот.  Я подтвердил и меня стали назначать дежурным по части – место, где я могу принести вред, но минимальный. Минимальный потому что в казарме, куда меня посылали, дело возглавлял старшина, кто был гарантом от возможного вреда, который я мог нанести.

Командир части был сделан из другого теста, чем я, но он мне нравился. Он разговаривал с подчиненными в основном, матом, но артикулировал безукоризненно, как диктор Левитан и обращался ко всем на Вы, со мной же обходился без мата и его голос автоматически тускнел и необходимость переходить на этот «иностранный язык» его тяготила, словом, подлинный аристократ.

Спасибо командиру, потому что как раз со старшиной вскоре у меня появилось какое-то взаимопонимание, я к тому, что он рассказал мне историю одного талантливого слухача-радиста, который год назад ещё не знал по-русски... очень талантливого... и о себе, который этого не понял, но только сперва...

 Я ему приказываю, – выключи свет! А голос у меня, сами видите, товарищ лейтенант, что если я говорю тихо в одном конце казармы, в другом солдаты подскакивают. Поэтому я старшина. Сами понимаете, я могу и напрягнуться...
Я понимал... Что-то в этом старшине было настоящее, но хвастать он любил, когда видел, что это меня не раздражает... и старшина продолжал.   
– Ещё для усиления, чтобы на него подействовало, смотрю не него в упор строго. Чучмек лежит на верхней полке, глаза не отвожу, сверлю.  Чучмек не шевелится, смотрит на меня. Смотрит с ужасом. Будто хочет что-то понять и не может. Над его койкой – яркая лампочка без абажура, точно ему мешает, а я уже объявил отбой. Он и сам, похоже, решает – спать или не спать? Лампочка мешает,видимо, мешает не очень, голова у него болит что-ли. Как будто не понимает, зачем я здесь стою и чего я от него хочу, а может не от него, а от кого-нибудь другого?
У меня три нашивки старшего сержант на погонах, но я на старшинской должности и власти у меня навалом, чтобы сделать с этим чучмеком... узбекской национальности что угодно, но
нужно, чтобы он понял, что от него хотят, а на это моей старшинской власти не хватает – это я вдруг почувствовал...   
И тут меня как прошибло. И знаете, товарищ лейтенант, что мне показалось. Это я догадался. Ему стыдно, что все понимают, что от него хотят, а он не понимает и поэтому ему стыдно. Натурально, это его мучило, но я не был уверен, что правильно понимаю и попробовал еще раз!

Я уже не надеялся, но, на всякий случай, говорю – наглая басурманская рожа! И тут мне показалось, что я попал! Или он понял? Как попал в контакт. Это слово – басурманская рожа, он уже слышал, точно слышал. Басурманская рожа – это было что-то знакомое. Ну конечно, он – прямо из «школы». Это он должен был усвоить... У него даже улучшилось настроение  – испуг почти пропал. 
Я позже позвонил старшине из школы. Они там учатся две недели. Так этот узбек там прославился с первого дня. В первый день он встал еще до подъема, полшестого и пошел разыскивать воду. Как в новом месте. Вода – самое важное... и нашел солдатский туалет... там бачок чуть тёк и он услышал когда крался мимо. Он зашел, нашел цепочку и догадался, что за нее надо дернуть, и дернул, и пошла вода, все заурчало – в точности как из арыка, но вода сразу стала уходить в дырки на полу, ну эта дырка – очко называется, вы, товарищ лейтенант, хоть это знаете? Вы же не служили...  Ну, узбек наклонился, подставил ладони и начал умываться. И ему это понравилось, и он все повторил. Он даже не заметил, что вокруг уже стояла братва и все это видели... В общем, прославился... Короче, пока он не увидел, зачем братва зашла в туалет, он думал, что это искусственный русский арык или что...  Вот это то, что мне старшина из школы рассказал.

Да, так я стою между койками и на самом деле не знаю, что с ним делать, не вложишь свои мозги в него. Ну, я вытянул руки с указательным пальцем... ну это не то что вы думаете... Потом, когда он стал говорить по-русски из него пошли, как он говорил, конструкции типа – комбинация из большого, среднего и указательного пальца... ну вы понимаете, товарищ лейтенант – это я точно запомнил про дулю... Так я этого не делал. А я просто показал на лампочку... указательным пальцем.

И он понял! Он понял,  что я хочу чтобы он погасил и самое важное, что он понял, что я говорю ему а не соседу с нижней полки. До этого он сомневался. Он догадался, что я от него всего-то хочу, чтобы он погасил эту лампочку. Она ему мешала и мне тоже. И он обрадовался, что только и всего. Это я потом догадался... Поначалу,  он думал что будет похуже – в школе прапорщик не очень любил объяснять, чуть что... Знаете это анекдот – застебнись! Прапорщик два раза не повторяет... Короче, он схватил лампочку, а она горячая, он отдернул руку. Потом увидел резьбу в патроне и догадался... Надо крутить и он выкрутил... лампочку!

Над кроватью стало темно, но он не заметил, что остальные лампочки горят, как раньше! Или это ему было без интереса – не знал, что я от него хотел – все лампочки или его лампочка и я сначала осатанел – тупица, а потом подумал – стой, он не понимает по-русски, почему он тупица?! Товарищ лейтенант, вы понимаете? Я понял чучмека и... я молоток! В школе-то прапорщик так и подумал, что чучмек – идиот... Все так думали... Я первый понял!

Я подпрыгнул и с прыжка сел на его полку и уже с нее вкрутил лампочку на место и вижу – узбек облизывает пальцы,  что прижёг лампочкой, когда выкручивал.  ... Чучмек, говорю, мне стало... мне стало стыдно и я ничего не стал ему говорить и пошел к каптерке, там возле двери – общий выключатель на всю казарму и погасил свет.  Стало темно, только дежурное освещение над дверью.

Но, до того, как выключить свет, я посмотрел во внутрь казармы и заметил, что этот узбек сидит на кровати и следит за мной, дескать – куда я двинулся. Ну, отбой так отбой и я пошел к своей койке... а я засыпаю десять секунд, только надо пристроиться к подушке. Нет, думаю – посмотрю... Первый захрапел один – говорят, он всегда начинает и так всю ночь, чего братва только не делала с ним, только не спрашивайте, товарищ лейтенант, что братва с ним делала...

Зрение у меня тоже будь здоров, не только голос – дежурного освещения хватает, вижу всю казарму. Вдруг гляжу, чучмек спрыгнул с койки, спрыгнул и замер на полусогнутых, замер и ждет. Оказывается, ждет следующего храпа – пробегает три шага, опять замер на храпе и на следующем – другие три шага. Ну, чистый лазутчик...Ну, я смотрю... не идет, а направляется мелкими перебежками. Ба, так он идет к дежурной лампочке и общему рубильнику. Блин, нашел, нажал – свет во всей казарме! Все это вижу – он вцепился обоими руками в общий выключатель. Опять выключил свет, опять включил. Я уже побежал к нему. Отчего-то трещала голова и я не добежал и вижу – стоит узбек с совершенно идиотской улыбкой на лице. Видимо, узбек сошел с ума –  рожа была другая, чем прежде. Думаю, а чем другая?... страх!...нет,  на роже не было страха!

На роже была только улыбка, подозрительная и даже счастливая улыбка... Узбек был чем-то доволен. Чему к чертям здесь можно радоваться? Они что – ингибиторной мази в этот спирт добавили?... Извиняюсь, товарищ лейтенант,  Какой там спирт? --  это было в другой раз. Но, улыбка.  Где-то я  видел эту улыбку... кажется еще до армии... в школе...в учебнике... зачем печатают такие рожи в учебнике для детей... в учебнике физики... явно сумасшедший старик... кажется Галилей, он в чем-то убедился... или пытался убедить кого-то... в чем? – не помню подробностей...

И я бы повторил старшине слова Галилея о том, что «...все-таки она вертится». Я не сделал этого потому что мне не терпелось выведать – почему старшина это запомнил. Ну, у кого-то рожа похожа на чей-то портрет, но такие вещи вылетают из головы на следующий же день, а у большинства и не прилетают. И я сказал – а чего особенного случилось, что вы помните это до сих пор?

– Верно, сказал старшина. Это вы точно заметили, товарищ лейтенант.  Я и вправду забыл. Поначалу я так и подумал – не знает русского, ничего не умеет... В общем, есть такие солдаты – вечные уборщики, вы, наверное, видели, товарищ лейтенант – с ведрами сонные ходят с тряпкой, кто о них помнит, даже не замечают. Так и этот. Так и этот поначалу зашел в тренировочный класс к радистам – через неделю, как его определили в уборщики. Ну, вы знаете как там – полный класс, азбука Морзе идет от общего динамика, все записывают... а этот вытащил свою тряпку и моет вокруг одного столика, потом около другого. Потом сел на свободное место, увидел лист бумаги  и карандаш и начал что-то рисовать, марать бумагу...

Тут этого узбека засек капитан – он подходил то к к одному, то к другому, увидел уборщика  и, уже собрался шугануть, но сперва подошел сзади и посмотрел через плечо. Узбек капитана даже не заметил, а капитан – асс-слухач. Капитан видит – этот уборщик не марает бумагу, этот уборщик пишет длинные тире чередуя их с короткими. Капитан распознал точки и тире, как их пытался уловить уборщик. Уборщик, не поспевал – вы, товарищ лейтенант конечно не знаете, что радисты воспринимают не последовательность точек и тире и пауз, а мелодию, которая в результате выходит... но, этот старатель капитану приглянулся. Словом, капитан уговорил командира части и этому узбеку разрешили ходить на занятия в начальный класс слухачей. Вы, товарищ лейтенант следите? На первом же занятии там разобрались, что новый не знает русского, не на узбекские же значки все это переводить. Но, командир сказал учить, и узбека учили. Сначала посмеивались, потом разобрались, что узбек быстро учится. Не то слово, товарищ лейтенант. Я таких быстрых в учебе вообще никогда и не встречал...   


– А где же он сейчас? – спрашиваю, – опять в уборщиках, – махнул рукой старшина. –– Как? С первым классом, – спрашиваю. – А вы, товарищ лейтенант про комсомольское собрание на прошлой недели не слышали? – Слышал, конечно, – говорю, – так это был он, -– сказал старшина. – Его привезли из полка специально на голосование. Ленин родился ровно сто лет назад. Они голосовали за письмо – клятву, так он уснул прямо на собрании и проспал «кто за?», его пихнули в бок как раз когда спросили «кто воздержался?» и узбек поднял руку, так и сидел, как дурак с поднятой рукой. Стало тихо, секретарь встал на согнутых, в общем, никто не знал, что делать. Вот так, до сих пор не знают что с ним делать, так что он неделю уже моет пол в части. Товарищ лейтенант, может быть вы поговорите с командиром части. Он, говорят, любит помогать классным слухачам.

И я пообещал поговорить с нашим командиром, который недавно выяснил, что я не идиот и который произносил речи не хуже диктора Левитана, но только матом и который еще участвовал в форсировании Днепра в 1943 и выжил и который не боялся ничего, кроме того, что выйдет на пенсию в звании подполковника, а не полковника. Он учил подчиненного, как ему докладывать, дескать – товарищ полковник..., меня тоже пытался научить, а я спросил – так вы же подполковник, -- и с тех пор он старался со мной не общаться.

И я постучался к нему в кабинет, когда товарищ подполковник был один, а он меня сразу не уничтожил, потому что опешил от такой наглости, о которой я еще не соображал, что это наглость, и пока он еще не пришел в себя а я тоже. Я сказал, что пришел походатайствовать за этого узбека – такого талантливого радиста и человека, и не помню что еще я плел, когда подполковничье лицо наливалось краской до степени, о которой я не подозревал, что так можно. И я уже готов был назвать его – товарищ полковник, – чтобы разрядить обстановку.

Командир принялся говорить, подбирая каждое слово, как говорят с иностранцем у которого ограниченный словарный запас, но надо чтобы тот ухватил главное. Я такое слышал десятки лет спустя – как американцы говорят с бывшими иностранцами, то есть, с теми у которых родной язык другой и они не знают главной его части. Командир говорил медленно, пытаясь втиснуть мысль в урезанный от мата родной язык.

Товарищ лейтенант, вы помните, что мне отписали из ректората вашего института? Что вы не идиот, а наоборот! Тут командир сделал длинную паузу, очевидно удаляя из речи столь необходимые слова, то-есть без которых смысл теряется, но которыми сейчас пользоваться почему-то нельзя. И таких слов командир, видимо, не нашел, а потому как-то сдавленно закончил. – Думаю, они ошиблись. Вы свободны...

И я вышел за дверь. В коридоре чучмек узбекской национальности как-то безнадежно мыл плинтус.