Когда рыбы умели говорить. Сказки для 19-летних. С

    Честно говоря, существует несколько гипотез относительно тех времен, когда разговаривавшие рыбы внезапно замолчали. Все они несерьезны, ибо поведаны всякими новелистами, фантазерами и писаками. А самую правдивую версию узнаем сейчас.
    Итак, это случилось очень давно, когда даже Ной со своим ковчегом представлялся далекой перспективой. Рыбы грелись на солнышке, покачиваясь на изумрудных волнах, и их гладко-нежные бока излучали сытость и благодать.  Пролетающим над ними могучим птицам они посылали прозрачными плавниками воздушные поцелуи. Птицы ответно приветствовали рыб взмахами крыльев. Иногда рыбы подплывали к сочным берегам и хором здравили тучных животных, пасущихся на холмах и равнинах, и те трубили им взаимностью. Как легко понять, это происходило тогда, когда на всей планете царили мир, благополучие и справедливость.
    Среди рыб жила одна весьма сверх прелюбопытная, сверх меры разумная и красивая дамочка, которую звали Рыбка. Она любила посудачить обо всем, послушать умные речи и довести до окружающих свои выводы. Ей хотелось найти достойных себе, ибо прозябать в косяках и стаях оказывалось весьма скучно.
    Рыбка начала писать стихи, а потом декламировать их. Но слушали ее лениво. Да и вообще замечали мало, ибо в сравнении с Сиреневым Лососем и Бэлла Акулой она явно казалась невзрачной.
    Рыбка перешла на прозу, но Толстый Кит и Премудрый Пескарь выигрывали мыслями в своих сочинениях.   
    Оставив в попке изящную словесность, Рыбка перекинулась на изобретательность. Несколько ее картин вызывали оживленные зевки любителей маринистики, но, увы, до Омара Кистепоглощающего и, тем более, до Креветки Айвазо было не дорасти.
    В музыке Рыбка пробовала себя недолго, петь она перестала после первой же вечеринки,  а две ее стартовые песенки и кантата стали финишными после прослушивания тем же вечером нового шлягера Скумбрии Долгоиграющей и Минтая Ласковомайного. 
    Оставалась последняя стезя, где даже распоследняя тупость  и дурь могли себя проявить в истинном блеске величия мудрости – политика. Однако, какая может быть политика там, где властвует справедливость и благоденствие?
Но если чего-то нет, это можно выдумать.
    И Рыбка начала действовать.
    Однажды солнечным бризовым днем она подплыла к нежащейся на волне стае сельди, еще тех охотниц поболтать) и сокрушенно произнесла:
    - Бедные мы, бедные.
    - Это еще почему? – отозвались сытые сельди.
    - Потому что у нас процветает дискриминация, а мы как в рот воды набрали, - патетически выкрикнула Рыбка.
    - А что такое дискриминация? – поинтересовались любопытные сельди.
    - Ущемление наших прав, - пояснила грамотная Рыбка. – Разве вы не видите, что происходит? На берегу ходят ожиревшие от безделья животные, трясут дорогими мехами, высокомерно и презрительно взирают на нас, раздетых: мол, нищета, дикари. Что наши дохлые водоросли в сравнении с их прекрасными полями и лесами, где растут вкуснейшие плоды… А ведь они с нам ни разу их не дарили, даже не предлагали. Хороши соседи! А мы молчим, будто не видим как они с жиру бесятся. Толчемся в своей луже и рады, да посади нас в аквариум, тоже будем радоваться! Потому прозябать нам в воде и таращиться на забрежную жизнь.
    Сельди вообще-то до этой речи не чувствовали себя ущемленными, но сразу прозрели. А в самом деле, почему это им нельзя заглянуть на сушу, порезвиться там? Кто такой порядок посмел установить!
    Первые круги по воде пошли.
    На следующий день Рыбка подплыла к скопищу угрюмых Осьминогов и, держась на уважительном расстоянии, воскликнула:
    - И не надоело вам?
    - Чего? – замерли Осьминоги, даже щупальца выпрямили.
    - Роетесь в дне морском, как свиньи в навозе, - усмехнулась Рыбка. Свиней она лично сама никогда не видела, но вычитала пословицу, и она ей понравилась.
    - Ну и? – Осьминоги не отличались красноречием и быстротой мышления.
    - Не обидно? Солнца не видите, а кто-то прохлаждается на волнах, пока вы тут горбатитесь. А за берегом, там вообще над солнцем летают, смотрят на нас с вышины и насмехаются. А мы терпим.
    - А на кой нам солнце?
    - Ах, да, солнца нам не надо, нам вонь привычнее запахов, - Рыбка от негодования прикрыла глазки плавником. – Ну, давайте, давайте. Рожденные ползать летать не могут. Распрекрасная жизнь в потемках и смраде. И не на кого валить. Сами рождены в дерьме.
    - Ну ты, - зашевелились Осьминоги. – Полегче!
    - А что? – Рыбка отплыла поодаль. – Почему мы живем хуже, чем там, кто на до такого довел, а? Ну-ну…
    Весь вечер Осьминоги обсуждали разговор. И хотя их до сего дня ничего не тревожило, слова Рыбки взбаламутили настроение. Может, где-то там лучше и не стоит рыться в этом дне? Получалось что в родном море-океане что-то не так, а они и не ведали. Так не хорошо. Так не пойдет. И поневоле стали напрягаться щупальца.
    И взбурлило в конце концов неспокоем море. От пучин до волшебных лагун, от прибрежных отмелей до глубоких впадин – что-то у нас не то и не так. Что именно – понять сложно, но ясно одно – что-то не так.
    И не миновать бы бунта, да вот против кого? Жили-то в согласии и мире. И раздался на весь океан голос самого умного, доброго и долгожительного Синего Дельфина:
    - И что вам неймется, сородичи! На что нам суша, чтобы мы там протухли? Зачем нам солнце, чтобы мы там изжарились под его лучами? Разве нас не радует свежий ветер с берега и нам мало этого солнца в волнах? Так куда и зачем вы стремитесь? Стыдно…
    И расплылись все услыхавшие его. Стало и стыдно, но и гневно. Как могли поддаться каким-то глупым фразам!
    Но Рыбка затаилась, но не успокоилась. Наполнилось ее сердечко великим презрением к единокровным. И с каждой луной это презрение становилось все нетерпимее и злее, ибо Рыбке стало казаться, а потом она и уверилась в этом, что над ней просто смеются. Какой же политик может такое снести. И так все это уело бедную Рыбку, что она начала видеть морскую жизнь, а заодно и заморскую, перевернутым зрением.
    Вот плывет она по дну. Фи, какое запустение, занюханные устрицы с уродами-ропанами от лени коростой покрылись. Камень мхом оброс, потому что до него никакого дела, а ведь свалился вон с той скалы еще полвека назад чистеньким. Или вот кретинообразные крабы – что-то вынюхивают, выискивают. Б-р-р, противно. Боже, среди кого я живу! А молодежь! Мимо прорезвилось стадо умалишенных тунцов, чуть не зашибли и не извинились даже. Дураки кругом, дураки!
    Раскрыли пасти и жабры перед этим древним Дельфином. Тоже, философ.
Так бурчала Рыбка, плавая по родным местам, и все больше от них отстранялась и ненавидела. Вон там-то все по-другому.
    И вот как-то поплыла она к суше и с дрожью умиления и восторга обратилась к пасущимся неподалеку волам:
    - Приветствую свободных и гордых жителей суши!
    Волы добро поклонились и промычали ответное приветствие.
    - Почему вы безразличны к тому, что мы гибнем в нашем болоте? – крикнула Рыбка.
    Волы переглянулись, затем поглядели на море и, наконец, на Рыбку. Болота они не увидели.
    - Таланты у нас зажимаются. Везде лень, дремучесть, грязь и хамство. Так вытяните нас на путь цивилизации. Мы гибнем, нам душно. Научите нас истинной свободе…
    И пошло потихоньку по суше, а потом перекинулось и на небо, что в море как-то неблагополучно, что народ там портится и загнивает. Вон некоторые даже молят о спасении. Почесали затылки, почесали – не уразуметь, что там за беда такая.
    На всякий случай посылок богатых как гуманитарную помощь послали. Но в ответ – недоумение и досада: с какой стати, мы не нищие, у нас всего своего хватает. Даже не поблагодарили.
    Это уже подозрительно. Тише стало у берегов. Только Рыбку на суше стали принимать – она приносила последние и верные известия о морском неблагополучии.
    Со временем дурная слава за морем закрепилась. Обитатели суши не ведая, что там происходит, в пучину же не полезешь, доверялись искренним речам и обвинениям Рыбки, и стала она получать награды с суши – рога, перья, венки, как символы мудрости и свободы.
    Возвращаясь обратно в море, она спесиво разглядывала мрачное (по ее мнению) и серое (по ее убеждению) общество: массы закосневших в невежестве и покорности. Я билась за ваше достоинство, но вы предпочли маразматика дельфина. Копошитесь, амфибии в своем омуте.
    А эти самые амфибии, как их называла Рыбка, жили в своей стихии довольно и спокойно, не ведая, как о них пекутся на суше, а Рыбке, обвешанной диковинными рогатыми и перьевыми дипломами, не доверяли, а проще говоря, просто не обращали на нее внимания.
    Но все преходяще. Разглагольствования Рыбки на море не воспринимались, а на суше стали надоедать. Ну, в самом деле:
    - Мы самые плохие, - захлебывалась она, но это уже вызывало скуку, ибо повторялось неоднократно.
    - Мы самые ленивые, - неистовствовала она, но над этим на суще уже стали дремать.
    - Протяните руку помощи возьмите на поруки! – молила она, но как взять на поруки море на суше не ведали, и пожимали плечами.
    Рыбка забеспокоилась. Дипломы стали давать реже. Если ее и здесь перестанут слушать, то что же останется…
    - Мы самые вкусные, - не выдержала Рыбка.
    И содрогнулась от сказанного. Но слово вылетело. И встрепенулись на суше и в небе. О! Это совсем иное дело! Неужто, действительно вкусные! Ах, какая прелесть, как это по-дружески! Молодец, Рыбка, с этого бы и начинала…
    Ну-ка, ну-ка, что она там еще болтала – ленивые, дремучие, мерзкие… Это все пригодится, чтобы оправдать вмешательство в морскую жизнь.
    Рыбка была в сущности неплохой. Обычной болтливой пустышкой, решившей заняться политикой. Рыбка была в сущности неплохой. Вкусной. Так пролилась первая кровь.
    С тех пор рыбы замолчали навсегда. А их ловят и едят. Вкусны! Бессловесные вкусны еще больше!