М. М. Кириллов Город Куйбышев Очерк

   М.М.КИРИЛЛОВ

ГОРОД КУЙБЫШЕВ
Очерк

      Осень. То поплачет, то посуровеет, то улыбнется. И я — то загорюсь и работаю, «как в последний раз», то останавливаюсь, недоумевая, — зачем вся эта суета... Осень? Усталость? — Всего понемногу. Трудное время. Не кафедра, а громадная, полная сырого тяжелого зерна мельница, в которой вертишься до изнеможения и которой позарез нужны мельники...
      Вспоминается 1943-й год. Учился я тогда в школе на шоссе Энтузиастов в Москве. Шла война, только-только прекратились бомбежки, а нам на переменке ежедневно приносили большой ящик с баранками. Этого момента ждали: баранки были румяные и вкусные, а есть нам всегда хотелось... И вот, по команде «На шарап!» все бросались на ящик. Клубок тел, вопли задавленных, счастливцы с баранками в зубах и — посредине класса — пустой, ободранный ящик... Сейчас, иногда, я кажусь себе таким ящиком...
      Еду в Куйбышев на конференцию врачей.   В обшарпанном купе — холодно и грязно. Сел у окна, не раздеваясь, деревянный, с тяжелым сердцем. Если бы сказали: «Не езжай!» — остался бы.
      Поплыл перрон, растаяли Люсины тревожные - глаза за стеклом, потянулись провода, задевая за душу и не отпуская... Долго стояли на Увеке, у моста через Волгу. Вылезли на песок. Небо высокое, Волга — до горизонта, насыпь да вагонный дух.
      Не река, а Феодосийский залив! Бирюза, ширь и спокойствие. Где-то на середине медленно тащится буксир. Спокойно делает свое речное дело. Вот и мне бы так. За всех не наработаешься.   У берега — лодки на стеллажах. На воде от них рябят тени. С пристани по мосткам тянутся люди с дачной поклажей. Впереди них бегут ребятишки. Говор, смех.
      Вечерний неторопливый свет. Прямо из-под шпал растет бурьян. Такие обычные и такие забытые радости — без стратегических решений. Тихо тронулся поезд. Еще долго стояли у открытой двери в тамбуре. Волга! Какое лекарство!
* * *
      Поздний вечер. Колеса мерно стучат, текут негромкие разговоры. В вагоне полусвет. Заволжье. Стою в коридоре, уткнувшись лицом в стекло — весь в темной степи... Мысли далеко-далеко. Темнота вдруг раздвигается ярким светом — станция «Золотая степь»... И вновь ночная тьма... Усталость берет своё. Улегся. Соседка, молодая женщина, неожиданно наклонилась надо мной и поправила одеяло. Улыбнулась в темноте: «Замерзнете!» Дожил! Теперь уже, кажется, любая — только в дочки и годится...
      Куйбышев. Раннее утро. Дождь. Запотевшие трамвайные окна. Добрался до Дома офицеров. В громадных холлах зябко. Полно людей, но общее оживление никак до меня не доходит. Встретили как старого знакомого — я и прежде бывал здесь. Укоряли, что не дождался встречавшей машины. Не люблю, когда встречают по должности, вот и не стал дожидаться. И потом — для меня всегда важно самому почувствовать город, в который приехал, без этого нет правильной душевной позиции. Чувствую себя неважно, кулуарные разговоры утомляют. Скорее бы начиналось заседание.
      Пригласили в президиум. В зале — плотными рядами врачи из госпиталей. Молодежи мало, а из медпунктов — никого. Это плохо — дерево без листьев.   Солидное руководство, начальствующий контакт, жесткость указаний, ощущение дистанции, регламент... Все это раздражает. Все — правильно и неправильно. Слишком явно доминирует служебное — внешнее, а сущность — интеллектуальное напряжение, научные приоритеты — где-то на втором плане.
      Выбор темы хорош — вопросы неотложной помощи в практике военного врача, но так как нет четкой панорамы задач — не ясно, почему сегодня важно именно это, а не другое. А каким видится завтра? И что было главным прежде? Помнят ли тех, кто был вчера? Вновь дерево, но уже без корней? Стараюсь не нервничать, внимательно слушаю. Среди докладчиков есть толковые люди. Приятно, что выделяются наши - саратовские. Особенно хороши те работы, которые рождают идеи. Нет, определенно неплохо. Корку официальности постепенно прорывает настоящая наука и настоящий опыт! Такому заделу по пульмонологии могут позавидовать и в академии...
      Выступил и я — сначала по необходимости — с докладом, позже с охотой — в прениях... Поделился и своими мыслями о необходимости подготовки медпунктовской молодежи — естественной смены госпитального звена. Нет ничего страшнее отсутствия надежной смены...
      В перерывах и по окончании конференции невозможно было вырваться из тесного круга наших выпускников разных лет. Все — терапевты — из госпиталей Пензы, Сызрани, Балашова, Вольска, Куйбышева, Оренбурга... Приятно. В Саратове, издалека, за нескончаемой работой этого не видишь, а они, оказывается, гнездо помнят и чтят. Вот тебе и мельница. Выходит, стоит работать и терпеть. А сердце-то, вроде, и болеть перестало?!
* * *
     Тепло попрощавшись со всеми, пошел побродить по городу. Подумал, не сходить ли в театр? На афише: «Сегодня — «Зинуля», завтра — «Зинуля», послезавтра — «Дефицит»... И к тому же театр оказался выходным. Вечер. Загораются звезды. По крутым ступенькам спустился к набережной. Пусто здесь. С деревьев сыплются листья. Свежо, ветер гонит одиноких прохожих. Вода темная, противоположный берег — чужой и одинокий.
      Скамейка прямо у самой воды. Сел на краешек, спрятав лицо в воротник плаща. Тихо и грустно. Ветер пересыпает у ног холодный песок. Невдалеке — черная громада плавучего крана. Якорная цепь скрипит. Из кубрика вылез старик в матросском бушлате, закрепил трос, тянущийся с берега. Покурил на ветру и скрылся за дверью.
      Темнеет. Так бы сидел и сидел. Все передумать можно и на все пожаловаться...
      В памяти всплыло лицо терапевта госпиталя, с которым только что простились. Увольняется он. Своеобразный человек. Года два назад у него от тяжелой болезни умерла дочь - студентка. Кажется, поезд прошел по нему... А ведь ожил! Полезен, активен и ни одного седого волоса. Жаль, что увольняется. На месте человек. Торопимся мы... Мне-то грех жаловаться: я на одном месте двадцать лет — как в копеечку.
      Да так ли уж плохо? Что всю жизнь придется прожить на этой моей мельнице? Было бы с пользой. Проработала же моя учительница, Алевтина Алексеевна Житникова, 50 лет в поселковой школе, оставаясь самым великим человеком в моей жизни. Фамилия-то какая! Житникова! Нет ее теперь. Но все поколения того поселка — от дедов до внуков — ее ученики. А каково тому старику-матросу — всю жизнь в речной железной коробке?
      Так ли уж плохо? Что кое-кто формален, как тонкий лист бумаги? Так ведь это, хоть и страшно, все-таки исключение из правила. Что людей на кафедре мало и лямка тяжела? Зато люди хорошие, один к одному. Что каждый день опустошает до донышка — как тот ящик? А у кого иначе? Да и не копить же те баранки. Молола бы мельница души!
      За спиной на горе — огни, люди, тепло. Сколько ни сиди — от людей и от забот — не уйдешь.
***
      Взвозы, ведущие круто вверх от Волги. Все засыпано листвой. Старые дома. Сквозь ветви деревьев и шторы видны освещенные комнаты, разноцветные обои, абажуры, женские лица. В городе теплее. Много людей: озабоченных, веселых, безликих...
      Яркая реклама кинотеатра. Пять минут до начала фильма. Толпы молодежи... Освещенные витрины магазинов. Надо же — творог дают! Обгоняет стайка мальчишек. Подсвеченная прожекторами «Тачанка». Чапаевцы - большевики. Динамизм, классовая определенность, твердость! В сущности, на все наши вопросы ответ давно дан — ими.
      Над головой — чистые звезды, воздух - такой вкусный... Не хочется идти в номер...
* * *
      Стучат вагонные колеса. В купе тепло и весело: возвращаемся домой с группой саратовских терапевтов. Стелим свежее белье. Утром — Саратов. Неужели уже два дня прошло?! Как там мои — на кафедре? Снится мне мельница. Вертится громадный жернов. Сыплется легкое зерно. Мучной дух стоит — не продохнешь. Хороший хлеб печется! И румяные баранки!
Саратов — Куйбышев. Октябрь 1985 г.

      Теперь это уже не Куйбышев, а Самара. Настоящий был большевик этот товарищ Куйбышев. Я не против и нового-старого названия города - Самары. Лишь бы людям жилось лучше. Но это не так. Власть теперь в руках лавочников, и в этом всё дело. Очерк прежде назывался «Мельница души». Годится и для сегодняшних учителей.
Февраль 2018-шо года, Саратов.