Осенний сон

     Он был высок ростом,  с походкой моряка, но  пожухлое  лицо, сутулость, широкие седые брови над выцветшими глазами да обвислый подбородок свидетельствовали  о его  преклонных годах и старческой немощи - конечно, ни о какой стати моряка нечего было и говорить.  Вот он с тростью в руке степенно подошел к ветхой скамейке под кленом на берегу бухты, снял шляпу, уважительно кивнул холмику над скалой метрах в ста от клена,  морю, плескавшемуся внизу,  сел. Опершись обеими руками на трость с набалдашником, он подставил морщинистое лицо блеклому осеннему солнцу.
Этот человек приходил сюда часто.
Он недолго слушал, как, шурша мелкой галькой, лениво плещется вода в камешках у берега, как запоздалая пичужка чирикнула  в ветвях дерева с пожелтевшими листьями, и  непринужденно смежил веки, перестав ощущать тепло солнца, шорох под берегом, поглаживания ласкового ветра по лицу. А крона дерева, убаюкивающе рассыпая по сухой траве золотистый наряд, тихо зашептала:
- Опять сел на свою скамейку, Тимофеич? – зашелестел клен, когда гость под кроной совсем притих. – Не забыл и старого своего друга с потрескавшейся корой ствола? Спасибо, спасибо…
В томной дреме старик окинул невидящим взглядом шептавший клен, но не ответил ему. Чего только не померещится старому человеку? Истома в свинцовом теле все крепче смежит ресницы. Легкий шелест листвы над головой да нежное шуршание воды у берега еще ласковее убаюкивают, бережно несут его в нетревожимую даль.
- Неужели оглох, Тимофеич? – доносится сверху. – Или, обидевшись на что-то,  не хочешь говорить с другом?
- Почему же? – машинально разжал огрубелые губы старик, но не расслышал собственного голоса, будто заглушаемого шумливым морем.
- Не в молчанку же играть принесло тебя сюда, ракушка старая? – ветками качнул  клен. – Когда  молодым был,  не молчал тут,  сидя  в обнимку с красавицей Настей на скамейке…
Перед закрытыми глазами старика появилась вдруг расплывчатая фигура стройной черноволосой девушки. Знакомая ситцевая косынка, прикрывавшая нежный лоб, ситцевое платье с коротким рукавом. Ожерелье на тонкой шее. И большие волевые глаза. Сидящий долгожитель узнал девушку. Такой она была лет пятьдесят назад. Это была Настя. Его подруга.  Настя приходила под этот клен на свидания с ним. А он, тогда еще молодой краснофлотец, Миша Столбов, нетерпеливо ждал ее здесь, в тени раскидистой кроны этого роскошного дерева. Кудрявый клен знал тайны и чаяния многих влюбленных. Его густая, как ночная темень, крона притягивала сюда парней и девушек.
- Э-э, тут ты не только встречался с Настей… - шепчет скрипучий сук наверху с намеком.
- Что ты хочешь  сказать  этим? –  поднимает голову старик, и невидящим взглядом шарит  по дряблому стволу дерева.
- Аль стыдишься, Тимофеич? – скрипит громче сук. – Может, с памятью что случилось?
Старик заслоняется ладонью от назойливого голоса, шевелит пересохшими губами:
- Не сплетничай, пуд медуз тебе на листья! Не сплетничай!
- Что у тебя было… на этой скамейке с ней?  С  Настей?..
- Ну, ладно-ладно. Все-то ты, подсмотрев, знаешь да помнишь… - уже дружелюбнее ворчит старик. – Помалкивал бы, трепач прибрежный!
Легкий бриз совсем стих, и клен смолк. А старик, успокоившись, расслабил  загрубелые руки, опиравшиеся на трость, зажмурился крепче. Перед закрытыми глазами ожили события минувших лет.
…Настя давно вернулась с работы, а он, тогда слесарь завода по ремонту подводных лодок, все еще не мог уйти домой. На боевом корабле авария!  Подплавлены  подшипники гребного вала. Подводную лодку прибуксировал на завод базовский тральщик. А ей, лодке, через день надо было выходить на показательные учебные стрельбы в полигоне.
- Вспомни, как ты нервничал? – нудно заскрипела над головой сломанная ветка.
Бывший слесарь хмурится сонно. Отчетливо помнится та ночь, когда он в расстройстве встретил прибежавшую сюда  Настю из дома. Поведал ей о корабельном происшествии. Неумение его и  молодых рабочих его бригады отремонтировать вышедший из строя судовой  механизм в предписанный срок сильно нарушило его душевное равновесие.
Неделю назад на учебных стрельбах лодка с необыкновенной точностью поразила движущуюся цель торпедой. Это был первый значительный успех советских подводников в боевой подготовке после гражданской войны, когда флот только начинал возраждаться, о нем докладывали правительству. Народным комиссаром Красного военно-морского флота была поставлена задача: распространить успех подводников на все корабли флота.
Спешно начали готовиться к очередной стрельбе. Но на подводной лодке вдруг из-за оплошности молодого моториста были подплавлены подшипники гребного вала. Лодка оказалась обездвиженной в полигоне…
Настя советует обратиться за помощью к бывшим военным морякам, работавшим в разных цехах завода,  и к старослужащим подводникам на соседних кораблях.  «Умная была женщина, - с теплотой вспоминает Столбов совет жены. – На сметливость корабельных и заводских умельцев полагалась, а главное, дух  моряков понимала и чувствовала».
Тогда же утром Столбов пришел к подводникам на плавбазу. Голова его так и не освежилась от непродолжительного сна. Давило в висках.  Он не обратил внимания на обыденные дела моряков, готовившихся  к утреннему осмотру и проворачиванию механизмов на кораблях, но как только в кубрике он остался  с тремя  комсомольцами  из краснофлотцев наедине, сказал: «Пришел к вам за помощью, товарищи…»
Зазвучали горны, возвещавшие о времени подъема военно-морских флагов на кораблях.
- Помнится,  комсомольцы предложили тогда в три смены ремонтировать агрегат, - шепчет клен. – Придумали способ…
- Нашли, нашли выход из положения… - спешит подтвердить Столбов. – Отремонтировали линию вала с подшипниками. Не сорвали показательные стрельбы... Много раз потом выходила лодка в полигон. Не одну сотню моряков обучили на  ней  грамотной стрельбе торпедами. Тяжелая боевая та учеба позже воплотилась в завидные успехи на войне с фашистами…
- Знаю, знаю, друг.
- Тех комсомольцев, которые дни и ночи ремонтировали линию вала, - говорит Столбов, -  наградили потом… Орлы были краснофлотцы!..
Неожиданно рванул ветер с моря.
- Тра-та-та… - загромыхало дерево. От резкого шквала, налетевшего из-за скалы, клен содрогнулся, затрещал.
- Чего расходился-то? – не одобряет неудержимого качания и треска  дерева Михаил Столбов. 
- Кое-што вспомнилось, - захлебываясь, произносит тот.
- Ну-ну. Опять что-нибудь выдумал?
- Разве я сочинял небылицы?
- Любил прихвастнуть…
Старик отчетливо слышит недовольное сопение расходившегося дерева, но не перестает корить его за преувеличения и несдержанность в повествованиях.
- Помнишь, фашисты тебя схватили? –  хмурится  клен, омраченный горьким воспоминанием о далеком прошлом. А ветер гнет его сучья, скрежещет ими. – Тогда, у виселицы, твои коленки дрожали, как сейчас трепещут мои листья на ветру. Помнишь? Кажись, ты и с полными штанами тогда оказался…
Михаил Тимофеевич Столбов сердито стучит тростью по узловатым корням дерева, топает ногами.
- Не трави баланду,  пустослов! – негодует он. – Любишь в чужом грязном белье копаться. Увидал, запомнил!..
- Что – не правда? – довольный своей дотошностью, скрипит клен.
- Правда! Пуд ядовитых медуз тебе на сучья, правда! – восклицает старик, вспоминая страшное прошлое. – Был бы ты на моем месте тогда!..
- Не сердись, Тимофеич, - дружески уже шепчет клен. – Не сердись. На память пришло вдруг. – И, помолчав минуту, шепчет задумчиво: - Как сейчас вижу тот ледяной день. Страшный был день…
Тимофеевич не откликается. Сидит с взбугренными венами на лбу.
- Как ты мог попасться им, тем зверям, в когти тогда? –  некоторое время  спустя,  продолжает  клен. – До сих пор не могу понять…
- Попался, пуд медуз им в горло! Попался!..
…В разгар боев на фронтах, когда еще неизвестно было,  кто кого победит,  немецкая подводная лодка с рваными дырами в надстройке вошла в акваторию заводской бухты. Ее покарежили советские штурмовики в море. 
В то время Столбов по заданию подпольного комитета коммунистической партии был оставлен работать на заводе в оккупированном порту слесарем. Он знал о зверстве экипажа этого корабля, недавно торпедировавшего советский транспорт с эвакуированными жителями города, и не мог спокойно смотреть за швартовкой подходившего к пирсу подводного разбойника.
Вечером Настя, руководитель подпольного комитета, созвав сподвижников по борьбе с немецкими оккупантами, приказала однозначно мужу-партизану:
- Тебе, Михаил, поручаю уничтожить подводную бандитку на заводе...
Волнующаяся Настя не поднимала головы, знала: если встретится глазами с мужем, расплачется. Знал об этом и Столбов. Не первый раз ему приходилось выполнять задания подпольного органа. Жена всегда терзалась, посылая близкого ей человека на опасные дела. Поэтому, щадя настроение жены, Столбов ответил по-военному коротко, с твердой уверенностью: «Сделаю» - и не вел больше никаких разговоров по этому заданию.
Но как было ее уничтожить, эту подводную бандитку? У пирса она охранялась солдатами часовыми и полицейскими из местных предателей. Допуск на лодку был ограничен. А рабочие, назначаемые ремонтировать ее, тщательно обыскивались у трапа.
В ногах ощущалась тяжесть, будто они были из свинца, когда партизан, рабочий завода Столбов, с инструментальным ящиком  в руке подошел к охраннику с автоматом на груди. Немец перерыл инструменты  в ящике, ощупал одежду до складочек, не забыл заглянуть и в обтрепанную фуражку.  Лишь не полез в замасленный кисет с махоркой. А порошкообразный тол, перемешанный с самосадом, был там.
Четыре раза Столбов проносил взрывчатку в лодку…
Но взрыв порошкообразного вещества оказался не эффективным, чтобы разрушить вражеский корабль.
Зато фашисты с ног сбились, разыскивая организаторов диверсии.  Каждый день в механический цех приходили полицаи, сыщики. Хватали каждого подозрительного, обыскивали, избивали.  Потом часами рылись в ящиках с песком, предназначавшимся для тушения зажигалок, в мусорных отбросах, в верстаках.
Столбова  арестовали по доносу предателя. Шантажировали, издевались, требовали назвать сообщников. Добиться же признания от арестованного не могли. Но для устрашения жителей города решили повесить диверсанта Столбова публично.
На подводной лодке, стоявшей у заводской стенки, в то время были свернуты ремонтные работы. Из-за боязни новых взрывов фашисты решили отвести лодку в другую базу, чтобы отремонтировать ее там. Но начались осенние штормы и выводить на буксире ремонтируемый подводный корабль с разгерметизированным прочным  корпусом было  небезопасно. Пришлось еще раз отбирать специалистов из рабочих, каждому из которых в персональном порядке угрожая расстрелом за малейшее отклонение от точного выполнения заново составленной строгой инструкции о поведении  на военном корабле. И ремонт возобновился, но уже в ускоренном темпе.
Из членов подпольного райкома партии о намерении немцев ремонтировать лодку  на местном заводе первая узнала Настя. Созвала подпольщиков. Было решено немедленно и во что бы то ни стало уничтожить подводную лодку у заводского пирса. Этим актом можно было бы и снять подозрения с Михаила, содержавшегося перед казнью в застенках полиции.
Но к подводной лодке теперь стало еще труднее подобраться партизанам. Пропускной режим ужесточился. Рабочих обыскивали дважды: на пирсе перед входом на подводную лодку и в центральном отсеке. У ремонтируемых механизмов выставили надзирателей.
Подпольщики же предприняли свои меры.
К Насте был прислан парнишка лет двенадцати – юный партизан, у которого отец, предатель советского народа, в угоду фашистам выполнял обязанности главного инженера судоремонтного завода.
Парнишка бывал в цехах, на ремонтируемых кораблях. Охранники и шпики пропускали его с отцом без пропуска и обысков.
- Сынок, тебе поручаем взорвать подводную лодку фашистов…
Заплаканная Настя поцеловала маленького патриота  в щечку.
- Тетя, не беспокойтесь, я пронесу толовые шашки в лодку… - сказал подросток. – Туда «он», - мальчишка не назвал главного инженера отцом, - каждый день ходит, а меня не обшаривают, когда я иду вместе с «ним»…
Такого ребенка нежить бы да баловать. Но он уже был взрослым в военных судьбах времени. Помогая партизанам, он сообщил о намерениях немцев развернуть дополнительную ремонтную базу военных кораблей в порту,  предотвратил ряд арестов партизан и активистов антигитлеровского движения в городе.
…Это был ледяной день. Северный ветер пробирался под пальто. Мороз щипал нос, щеки,  пальцы рук. У мальчишки под пальто брезентовый пояс с брусками тола, в кармане запал с крохотным механизмом  часов.
Почти беспрепятственно юный партизан прошел на подводную лодку, следуя за спинами отца и немца-директора завода. В центральном отсеке лодки дежурный с вахтенным матросом вытянулись в струнку, встав по стойке «смирно» перед начальством.  А мальчишка дрожал от страха, находясь в шаге от них. Но дрожал  до тех пор, пока не оказался в дизельном отсеке. В дизельном, к счастью, не было ни вахтенного моториста, ни  матросов соседних отсеков.  Немецкие моряки брезговали находиться в местах с наваленными кучами ржавых трубопроводов, чугунных кожухов дизелей, шестерен в масле, с русскими рабочими в промасленой одежде.
Через четверть часа паренек покинул ремонтировавшуюся лодку, выбравшись через кормовой люк.  А ровно через пять минут сильный взрыв потряс завод и окрестности города громом. Воздушная волна сбила парнишку с ног на пирсе, но он поднялся.  Подводная лодка с вырванной боковиной погружалась в воду.  А рухнувший деревянный причал, возле которого была ошвартована  лодка,  похоронил под собой часового-немца с автоматом на шее…
Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что задание  он выполнил.
Но в этот же ледяной день фашисты вывели и партизана-слесаря Столбова на казнь, собрав жителей города к месту казни.
- Ты уже в петле  был, помнится… - шептал клен в жутком воспоминании, когда Столбов протер глаза ладонью и, оживившись, взглянул на качнувшееся дерево от сильного порыва ветра.
  - Нет-нет. Не успели затянуть в нее, тысячу ядовитых медуз им в дыхало! – воскликнул Михаил Тимофеевич. – Подпольщики не дали им повесить меня. Настя  командовала  отважными мстителями… Моя героическая Настя!..
- А-а. Помню, помню…
- Настя опередила фашистов. Я стоял уже на подставке, как ты помнишь, и палач поднимался, чтобы надеть мне петлю на шею. А в этот как раз  миг Настя и всадила ему пулю в голову. Крикнула мне тогда: «Беги, Миша!»… Ты же не забыл этого? Ты тоже помогал нам… -  с теплотой  кивает Тимофеевич клену. – Помнишь?.. Когда я спрятался за твоим стволом, ты своими ветвями закрыл меня от огня фашистских автоматчиков. Не забыл?.. В тебя  тоже немало  пуль угодило в тот раз!..
- Считай, полсотни, а то и более... – гневно кивает клен. – Но отважным героем боя была Настя! Метко она свалила карателя, поднимавшегося к тебе на возвышение! Успела защитить тебя, но сама не успела спрятаться за выступ скалы…
- Звездочка моя несчастная!.. – навернулись слезы на тусклых глазах Столбова. – С располосованной грудью вдоль и поперек, вся в крови лежала она под обрывом!.. До мелочей помню все это. До мелочей. Перед глазами до сих пор рисуется образ отважного бойца, образ моей бесстрашной Насти, защитившей меня… - потом долго молчал Михаил Тимофеевич, через некоторое время перевел сочувственный взгляд к клену, сказал с жалостью: - Но и тебе тогда досталось…
- Да чего там я. Я крепче всех вас…
- Ну, это как сказать! – возразил вдруг бывший партизан. – Посмотри на себя: у тебя и сейчас живого места  нет в теле: корни подрублены, ствол изрешечен, кора сбита, ветви обломаны. Как только ты и держишься на ветру?.. О себе, верно, ничего не могу сказать…  А Настя что ж: вспыхнула искрой, осветила дорогу – молнией была она! – и померкла... 
Живо в его памяти мелькнул образ близкой ему женщины, которая, как и мужчины, стреляла из винтовки по карателям, была смелой, отважной, расторопной и сообразительной партизанкой.  Но этот образ затмился вдруг, так как глаза Столбова открылись. Отчетливые картины правдивого сна затенились несколько, хотя Столбов не проснулся еще.
Клен закачался под напором ветра, зашуршал редкой листвой и застонал, словно раненый:
- Как тебе, несчастному, без Насти, так и мне, одинокому, трудно и тошно стоять тут, Тимофеич… - пожаловался он, вздрогнув от шквала.  - Трудно… - с веток как слезы посыпались кроваво-желтые листья. – Но тебе хорошо – ты середь людей…- продолжил клен. - Поди, от петли люди тебя спасли. И ты вместе с бойцами Красной Армии изгонял фашистов из города, завод восстанавливал… Везде и всюду ты со своими товарищами поспевал да шел вперед. Считай, и сейчас тебе счастье – детишкам о подвигах народных рассказывать…  Тебе, Тимофеич, позавидуешь. Твоя биография – история города и страны. Сотни величественных дел за твоими плечами, да каких дел!.. А что – я? –  признавался в горечи клен. – Кому я нужен, одинокий, дряхлый? Может, кто на дрова спилит да печку истопит. Что из меня можно сделать еще?..
- Ну-ну… - встал со скамейки Михаил Тимофеевич, подошел, похлопал его ладонью по шершавому потрескавшемуся стволу и обнял нежно, словно Настю в молодости. – Ты тоже нужен был людям. Но не вечны мы, к сожалению. Я свое дело делал, ты – свое. От солнца и дождей ты укрывал людей, уют земной создавал всем. Меня от пуль заслонил. Много и ты доброго сделал на земле, друг. Посмотри: всюду побеги от твоих семян взошли. Скоро поднимутся, зашумят листвой – и сколько радости принесут людям!
- Выходит, мы оба не зря жили, - ободренный, но с тихой печалью шепнул клен.
- Да-а. Это правда, - склонил седоволосую голову Столбов. – Легендарные были времена, друг. Легендарный был советский народ, от мала до велика. Много светлых дел на счету братьев и сестер… И заметь: душу во все вкладывали, кровь лили, жизней не жалели, а великое дело делали, как богатыри, как гиганты!
Осенний ветер, поиграв морскими волнами, поднял брызги с песком.
Этими брызгами плеснул в лицо Михаилу Тимофеевичу, отчего  открылись  глаза у него.
- Неужели я все это видел во сне сейчас? – окинул он медленным взором берег, море, клен. – Я спал, друг?.. – обратился он к клену, который как всегда молчал задумчиво и, разумеется, никогда не мог разговаривать с людьми. -  Но как явственно и правдоподобно я видел произошедшие события минувших лет! 
Удивленно покачав головой, Столбов  степенно и уважительно поклонился холмику за кленом, под которым покоилась его Настя, кивнул клену, как другу, прощаясь, медленно побрел к своему дому.