Тряпка

      Луна своим лучом, как прожектором, выхватила из темноты одиноко стоящего на берегу мужчину. Её желтый свет отражался в блеске моря, прокладывая путь в никуда, в темноту неизвестности и тайны. Высокие волны с силой били мужчину в лицо и грудь, пытаясь свалить его на песок. Но он уверенно стоял на ногах, сопротивляясь мощному напору. Черный костюм, белая рубашка, лакированные туфли, все было сырое насквозь, но он не уходил. Он сопротивлялся, наверное, первый раз за все прожитые годы.

      Наум жил в небольшом городе на юге Белоруссии. Жил вдвоем с отцом, настоящим патриотом и истинным большевиком, вступившим в члены коммунистической партии в восемнадцать лет. Мамы у него не было, она погибла в сорок седьмом году, наступив в лесу на мину, оставленную партизанами ещё в войну. Отец воспитывал сына один и с детства внушал, что им очень повезло родиться в СССР - самой счастливой и свободной стране на всей планете.

      Наум не спорил, у него на самом деле было счастливое детство. Отец хорошо зарабатывал в должности главного конструктора завода. Наум всегда был обут, одет и накормлен. После окончания политехнического института он устроился в проектный институт чертёжником. В коллективе его сразу полюбили и коллеги, и начальство. Полюбили за его безотказность. Он никогда ни от чего не увиливал - ни от долгих командировок, ни от дежурств в дружине, ни от сложных проектов и от уборки урожая в подшефном колхозе. "Ездили" на нем все, не стесняясь, а он и не сопротивлялся. Ему было все равно. Ничем он не интересовался, и ничего его не могло вывести из себя. Его волновало только одно. Так уж получилось, что ему досталась очень не благозвучная фамилия. В паспорте было указано - Наум Лазаревич Тряпка. Казалось, что многие в школе даже не знали, как его зовут. Он только и слышал со всех сторон: "Тряпка! Тряпка!" Наум сразу представлял себе тряпку, грязную и вонючую, которой моют классную доску или пол в туалете, и плакал. Он не раз жаловался отцу, что его дразнят, но отец сказал коротко и ясно: "Эта фамилия моих предков и носи её с гордостью. Помнишь народную мудрость о том, что не имя красит человека, а человек имя?". Наум не хотел красить свою фамилию, он хотел её поменять или стать невидимым и раствориться в толпе. Он мечтал скорее жениться, взять фамилию жены и навсегда избавиться от этой проблемы. Единственным критерием отбора невесты была её фамилия, она должна была мягко лечь на его имя и отчество. И скоро невеста нашлась.

      Это была очень миловидная женщина с нежной фамилией Липкина. Леночка Липкина работала директором овощного магазина, и постоянное общение с пьяными грузчиками внесли необратимые изменения в её характер. Несмотря на достаточно молодой возраст, она была властной и требовательной. Все вокруг должны были подчиняться ей и неукоснительно выполнять любые требования. Наума это не расстраивало, потому что, во-первых, он привык не сопротивляться, а во-вторых, во всех переделанных документах было написано, что теперь он Наум Лазаревич Липкин.
О смене фамилии он, конечно, не сказал своему отцу, боясь вызвать гнев. Отец был его единственным кровным родственником, все остальные погибли во время репрессий и войны.

      Наум продолжал работать в проектном институте и по-прежнему не высовывался. После смены фамилии он не стал другим человеком. Многолетняя привычка ходить с опущенной головой никуда не делась. Он был совершенно не приспособлен к жизни. Все валилось из рук, а если не валилось, то обязательно разбивалось или ломалось. Если по просьбе жены ему приходилось забивать гвоздь, то из пяти ударов молотком четыре попадали по пальцам. Он до сих пор вздрагивал при слове тряпка, сразу всплывали детские обиды, и в глазах застывали слезы.

      Проектировщиком Наум был превосходным. Когда он вставал к кульману, брал в руки остро заточенный карандаш и начинал, с легкостью передвигая рейсшину, чертить замысловатые линии, то со стороны казалось, что это не чертежник, а дирижер, и вот-вот зазвучит прекрасная музыка. Работа доставляла ему огромное удовольствие.

      И так год за годом проходила жизнь. Именно проходила, но как-то мимо Наума. Они жили с женой уже больше тридцати лет, так и не родив детей, каждый своей жизнью и разными интересами. Его все устраивало, потому что никто и никогда не называл его тряпкой.

      Все изменилось круто и в один день, когда жена пришла вечером домой и сказала: "Мы уезжаем на постоянное место жительства в Израиль". Наум воспринял эту новость спокойно. СССР развалился и, хотя его родная Беларусь начинала расправлять плечи, уставшие от тяжелых объятий союзных республик, жить было трудновато. Проектные институты закрывались один за другим, заказов становилось меньше и меньше, зарплату не платили, а только обещали. Наум понимал, что благодаря жене он бы мог жить спокойно, не работая, но откуда-то появившееся эго подсказывало, что это неправильно.
   
      Долгий и серьезный разговор с отцом состоялся на следующий день. Отец кричал, что невозможно уехать из страны, которая дала ему бесплатное образование, страны, которая гарантирует право на труд и отдых. И в конце концов, гарантированную пенсию.

- Папа! - возражал Наум, - Я чертежник, я легко устроюсь на  работу. Такие специалисты, как я, нужны везде. Встанем на ноги, и ты к нам приедешь.
- Никогда, - отвечал отец. - Слышишь! Никогда! Я родился в Белоруссии и умру тут. Как бы тяжело мне ни было. А ты вправе поступать, как считаешь нужным!  Но запомни, примешь решение уехать - не будет у меня больше сына.

      Наум решения не принимал, за него это сделала Леночка. Он пришел попрощаться с отцом, но тот и двери не открыл.

      Приехав на историческую родину, они сняли квартиру, и Лена сразу начала активную жизнь. Она стала изучать иврит и через две недели устроилась продавцом в овощной магазин. Наум никуда не спешил. Он решил сначала изучить обстановку. "Зачем мне изучать иврит, - думал он. - Мой иврит - это карандаш и линейка. А на работу устроюсь через полгода, когда перестанут платить пособие, полагающееся вновь прибывшим в Израиль".

      Полгода пролетело очень быстро, и тогда Лена сказала: "Наум! Ты должен устроиться на работу. Это не та страна, в которой можно делать деньги, тут их надо зарабатывать. У меня есть сбережения, но они на самый крайний случай. Я одна на свою зарплату семью не вывезу".

      И Наум тут же пошел искать проектный институт. Вечером он пришел домой уставший и с порога сказал: "Ты представляешь? Тут нет чертежников. Они все чертежи выполняют на компьютерах. Ты представляешь? Я ведь не умею. У них нет чертежных досок и ватмана. Только компьютер и принтер. У нас такого не было. Что делать?"
"Иди устраивайся хоть куда", - ответила Лена.

      На следующий день Наум устроился на стройку рабочим. Ему дали напарника, и они вдвоем на носилках должны были поднимать кирпичи на восьмой этаж, где работали каменщики. После третьего подъема Наум почувствовал, что сердце выскакивает из груди. Он переоделся, попрощался со всеми и ушел. Через день он вышел на работу на завод. В его обязанности входило просовывать пластиковую ленту в специальные отверстия цветочного горшка. Но пластик был горячий и, отработав полсмены, он ушел домой, жалуясь на обожжённые руки.

      Он не тратил времени даром, и уже на следующий день его приняли на фабрику игрушек. По конвейеру ехали пластмассовые верблюды с дырами, и в эти дыры надо было вставить лапы. Но и эта работа оказалась для него тяжелой. Вечером, придя в бар, он показывал новым знакомым мозоли на пальцах и жаловался на свою жизнь.
Лена, падая с ног от сверхурочной работы, говорила: "Наум! Я забыла, что я женщина. Я лошадь. Я не могу работать за двоих. Так продолжаться больше не может. Или ты работаешь, или я тебя выставлю за дверь. Перееду в город, где жить дешевле и обойдусь без тебя. Ты не мужик, ты тряпка, настоящая тряпка". После таких слов Наум понял, что жена не шутит. Но все очередные попытки задержаться на работе больше одного дня не увенчались успехом.

      Теперь серьезный разговор состоялся с Леной.
- Я поняла, - сказала она. - Израиль не для тебя. Тут живут только те, кто хочет чего-то добиться. Ты не хочешь. Возвращайся в Беларусь.
- Но как? - возразил Наум. - Ни денег на билет, ни Белорусского гражданства.
- Я все узнала, - продолжала Лена. - Если отец даст согласие на прописку, то тебе и гражданство вернут, и паспорт выдадут. А деньги на билет и первое время я тебе дам из заначки. Ты мне ничего плохого не сделал, но мне тут такой, как ты, не нужен. Ни денег от тебя, ни любви. Собирайся. Я уже позвонила твоему отцу, и он согласился тебя принять.

      Наум почувствовал комок в горле. Он поедет домой, к папе. В свой родной город, где он сможет заниматься любимым делом, где нет такой изнуряющей жары, где все знакомое и родное. Как был прав папа, когда отговаривал ехать в Израиль. Эта страна для сильных, энергичных и целеустремленных. А он не такой, он не привык вкалывать и добиваться. Он мог созерцать и творить.
Наум с папой долго стояли в коридоре, обнявшись. Как застывший памятник, они не могли оторваться друг от друга. Двое взрослых мужчин, одному далеко за семьдесят, а другому за пятьдесят плакали, как дети. Счастливее их сейчас не было никого не свете.

      Прошло два месяца. Все это время Наум наслаждался родным городом и общением с папой. Он уже побывал у всех знакомых и договорился о работе в маленьком конструкторском бюро. Папа  все подготовил, и осталось только оформить паспорт. Они пошли в паспортный стол, заполнили анкеты и отдали их в окошко. Паспортистка долго изучала документы и вдруг спросила: "Граждане! Я что-то не пойму. Мы кого оформляем? В вашем заявлении, - она показала на Наума, - написано Липкин Наум Лазаревич, а в вашем, - она кивнула отцу, - Тряпка Наум Лазаревич. Разберитесь, кого прописываем". И выкинула анкеты на стойку. Отец смотрел на Наума ничего не понимающими глазами. "Папа, я тебе все сейчас объясню", - сказал Наум. "Объяснишь, - сухо ответил отец. - Только дома".

      Они шли домой. Наум всю дорогу говорил, о том, как ему было трудно жить с такой фамилией, и как он взял фамилию жены. И что ему пришлось испытать от окружающих. Отец слушал и молчал.

      Наконец-то закончилась эта  долгая дорога домой. Зайдя в квартиру, отец, не раздеваясь, подошел к старому шифоньеру и достал оттуда красный бархатный узелок. Очень бережно развязал его и выложил на стол перед Наумом свои боевые награды. Орден Ленина, Орден Красной Звезды, Орден  Красного Знамени,  ордена "Отечественной Войны" двух степеней и одиннадцать медалей за различные подвиги.

- А теперь послушай меня, недоумок, - сказал отец. - Я прошел всю войну от первого дня до последнего. Я был дома неделю после ранения. И снова в бой. Я брал Берлин. Я единственный, кто выжил из всего полка и прошел по Красной Площади во время парада Победы. Ты можешь себе представить, сколько раз при вручении наград звучала моя фамилия? И всегда я гордо поднимал голову. И никто  никогда не усмехнулся над моей фамилией. Потому что не важно, какая фамилия, важен тот, кто её носит. Ты предал меня и весь наш род. Ты поменял фамилию, но не смог изменить себя. Когда ты уезжал, я сказал, что у меня нет сына, а теперь у тебя ещё и нет отца. Ты убил меня. Все. Убирайся немедленно из моего дома, сейчас же.
- Папа, - просил Наум, - я поживу, пока билеты возьму?
- Нет, - жестко сказал отец и открыл входную дверь. Наум кинул в сумку свои вещи и вышел из дома.

      Он еще долго стоял во дворе и смотрел на окна папиной квартиры.
В Израиль он добрался только через три дня. Из аэропорта он взял такси и поехал домой. Двери открыла Лена.
- Ты что здесь делаешь? - удивленно спросила она.
- Я вернулся, отец не принял меня, - ответил Наум.
- Наум, - лицо Лены стало серьезным, - мы обо всем договорились и все решили. Мы с тобой больше не семья. Я встретила другого мужчину. И скорее всего эти отношения серьезные. Я сделала для тебя все, что могла. Прости, но ты должен уйти.

      В это время в квартире зазвонил телефон. Лена взяла трубку. Лицо её менялось на глазах, оно стало серым.
- Я все поняла, - сказала она и прервала разговор. – Наум, - шепотом произнесла она. - Вчера умер твой отец.
- Нет, Лена, - сказал сквозь зубы Наум. - Это я его убил. Можно я вещи потом заберу?
Он медленно достал из сумки черный костюм, белую рубашку и лакированные туфли.
- Погладь, пожалуйста, костюм и рубашку - попросил он Лену. И молча сел в кресло.
- Ты сейчас куда пойдешь? - спросила Лена, оглядывая надевшего костюм мужа.
- Пойду на море, - тихо сказал он.
- Ну, если не найдешь где переночевать, приходи, - сказала Лена.
- Вряд ли, - ответил Наум и вышел на темную улицу.

      Высокие волны с силой били Наума в лицо и грудь, пытаясь свалить его на песок.

"Ну и наделал я дел, - думал он. - Надо попросить у папы прощения".

      И он пошел в море. Преодолевая штормовые волны, прямо по желтому свету, прокладывающему путь в никуда, в темноту неизвестности и тайны.



20. 02. 2016