Самоубийцы

Мишка Зимин сидел за то, что убил жену. Из ревности убил. И теперь не жил, а маялся. Каждый день был для него как мука. Но мучился он не тюремным сроком, нет, а памятью о ней.

Как Бог определил: «Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою», – так, кажется, звучит в Апокалипсисе.

Люди жили умом, а Мишка жил душой. Но душа у него была мягкой словно воск, и поэтому он таял на глазах как свечка. А под конец срока вовсе сдал. Ни Богу свечка, ни черту кочерга. И все-таки никто не мог предположить, что он покончит жизнь самоубийством… в день освобождения.

Надо же рехнуться, чтобы в такой день!

Мог бы жить и жить, да не зажился. И так вышло, что срок лагерный и срок земной закончились для Мишки в один день.



Утренняя проверка затянулась. Не могли досчитаться одного человека.

Проверяли по карточкам, пересчитывали, наконец, пропажа обнаружилась.

Оказалось – Сережа Молдаван, из 8 барака. Он повесился. Втихаря, пока не хватились.

Кто-то недоумевал: «Вроде был веселый парень и не унывал, что-то на него нашло».

Кто-то рассуждал: «С бабой поругался, в карты проигрался – какая разница. Самоубийство – это грех».

Кто-то осуждал: «Дурак. Смерть беспонтовая. Ладно бы – завалил козла – тогда другое дело, а так понта нет».

Но в целом известие встретили равнодушно, вяло обсуждали и на другой день забыли.



Степу Осетина убили ночью на запретной полосе. Дай Бог памяти, когда это было? Да, 20 июля 2014 года.

Дзугаев Степа из Беслана. Мы были хорошо знакомы. Он погиб в 36 лет, не отсидев и половины срока.

Из всех, кого я знал на зоне, Степа был самым душевным человеком. Он во всем нуждался, но никогда сам не просил.

Однажды я дал ему коробку сухого торта. Он огорчился: «У тебя нет ничего лишнего! Зачем отрываешь от себя?» – Глаза у Степы оставались грустными, даже когда он улыбался.

Степа искал смерти, а руки на себя боялся наложить. И тогда придумал на свою голову побег. Напролом полез через ряды колючей проволоки и заборов.

Охранник обнаружил Степу, дал предупредительный выстрел, закричал: «Стой! Стрелять буду!»

Степа повернулся к нему и матерно выругался: «Да стреляй… твою мать!»

Следующая пуля пробила ему грудь. Он навзничь опрокинулся и руки разбросал по сторонам.

У него остались старики-родители и четырнадцатилетний сын.



В субботу, около 16 часов на виду у всей колонии выбросился из окна Андрей Лагутин.

Он был из четырнадцатого инвалидного отряда, но пробрался на третий этаж, где гуртовался другой отряд, и выбросился из окна умывальника.

В начале несколько минут стоял на подоконнике. Майка у него была навыпуск, а куртку робы он комкал в руках.

От вахты, сломя голову, бежали контролеры, кто-то сообщил, а он, будто дожидался их, и, когда они приблизились к локальной зоне, прыгнул.

Сперва наклонился, положил на подоконник куртку, потом выпрямился, коротко перекрестился и прянул «ласточкой» вниз головой, и шмякнулся, расшибся об асфальт, свернул себе шею.

Это было самоубийство, но показательное, дерзкое, как акт самосожжения, как вызов.

Спустя несколько минут объявили построение на проверку. Напротив нашего отряда возле штаба стояли замполит Панферов Сергей Владимирович, у него было погоняло Балдокрут, и его подчиненный, начальник воспитательного отдела капитан Климцов Роман Дмитриевич. Он никогда не снимал темных очков.

Панферов что-то весело рассказывал, давился смехом, а Климцов растягивал угодливо в улыбке губы и крутил на пальцах блёсткую цепочку от ключей.



Окно в мир Иной всегда открыто. И когда уже невмоготу, и нет сил жить, можно выпрыгнуть в окно.

Но если смерть сама настигнет человека, то в мир Иной он входит через дверь.

Вечность, как капкан, на людей поставлена. Она укрывается от нас за юдолью земной и скоротечной жизнью.

Мир Иной обширней нашего и густо населен.