Победитель получает всё...

П  О  Б  Е  Д  И  Т  Е Л  Ь    П  О  Л  У  Ч  А  Е  Т     В  С  Ё

               




    Последний  отрезок  жизни  всегда  проходит  стремительно.
    Она  позвонила,  заметив,  насколько  ускорился  бег  времени.
    Позвонила  так,  наобум,  наткнувшись  на фамилию  в  компьютерном  диске,  не  надеясь  услышать  ответ.  Но  я  ответил,  узнав  низкий  голос, после  двадцатилетнего  перерыва.
     Как  оказалось,  за  эти  годы  у  нас  не  прибавилось  друзей.  Мир  раскололся  на  этот  -  здесь,  и  тот  -  до  переезда.  Мы  обрадовались.  И  стали  встречаться  раза  два  в  год  в  каком-либо  кафе  и  звонить  друг  другу  по  праздникам.  И  этого  вполне  хватало,  чтобы  не  умереть  от  одиночества.
     Она  была  бойцом.  И  после  встречи  в  том  первом  кафе  увидела  во  мне  тоже  бойца.  Ей  нужен  был  сподвижник  в  борьбе  с  неизбежной  старостью,  болезнями  и  смертью.
     Так  мы  снова  подружились.
     Но  о  проблеме  не  сказали  ни  слова.
     Просто  время  не  подошло.
     И  только  перед  самой  болезнью  сказала,  что  мне  следует  написать  обо  всех  тех,  кто  остался  в  том  городе,  остался,  уехал  или  умер  -  все  равно  -  обо  всех,  кто  тогда  был  и  останется  ярчайшим  событием  нашей  жизни.
     Давно  знаю  -  смотреть  назад  -  пагубно,  хотя  бы  потому,  что  в  оглядывании  нет  побудительного  импульса  к  развитию.
     Конечно,  вспомнить  с  благодарностью  и  восхищением  каждого  -  это  не  мало  в  системе  утешений,  но  утешение  -  завуалированная  форма  страдания,  и  множить,  идти  с  таким  подарком  к  ним,  таким блестящим,  не  с  руки.
    
      Они  пришли  тогда,  в  конце  пятидесятых  -  начале  шестидесятых  -  первая  волна  -  на  завод, который  нельзя  было  и  назвать  заводом,  город  -  городом  -  ни  одной  асфальтированной улицы,  а  людей  -  трудно  назвать  людьми, по  которым  несчастьем  прокатились  и  революция,  и  отечественная  война,  с  полегшими  именно  здесь  сотнями  тысяч  человек.
     В  городе  царил  мрак  средневековья.
     На  единственной  танцплощадке  молодежь  танцевала под  радиолу  и  кладбищенский  духовой  оркестр.   
     Так  продолжалось  бы  вечно.
     И  вдруг  стране  понадобился  завод  по  производству  оптики,  выполнению  оборонных  заказов,  созданию  новых  приборов.
     За  десять  лет  здесь  поднялись  корпуса  сборочных  цехов  и  линии  автоматической  варки  стекла.  А  в  городе  возникли  проспекты  с  жилыми 
массивами  и  дворцами  культуры.  И  все  сказочно  расцвело.
     Сердцем,  мозгом  и  пассионарностью  всех  преобразований  был  34  отдел  -  отдел  Главного  конструктора.
      Это  там  разрабатывались  невиданные  по  точности  прицельные  устройства,  там  раздались  первые  звуки  эстрадного  оркестра,  там  выплескивались  культурные  программы  всех  праздничных  вечеров.
     А  потом  пришли  мы  -  вторая  волна.  И  все  знания,  весь  опыт,  всю культуру  нам  передавала  первая,  а  мы  впитывали,  постигали  их  изобретательный  порыв,  и  старались  разжечь  в  себе  творческое  начало,  потому  что  только  оно  было  мерилом  ценности  каждого  из  нас,  позволяло быть  достойными  среди  работающих  в отделе.
     Третья  волна  уже  шла  по  накатанной  дороге  и  захлебнулась  в  обыденности  проблем,  а  потом  начался  распад  страны,  и  завод  раздирают  на  куски  и  разворовывают  в  течение  двадцати  лет,  и  не  могут  разграбить  до  конца  -  так  много  успели  люди  создать  за  очень  короткое  время.
   
      Но  я  не  об  этом.  Хочется  сказать  о  разбуженной  творческой  устремленности,  сопутствующей  по  жизни,  где  бы  ни  находился, чем  бы  потом  ни  занимался.  Так  было  со  всеми  той  первой  и  второй  волны,  и,  конечно,  с  Тамарой  Комельковой,  позвонившей  спустя  двадцать  лет.
     Ее  просьба  зацепила.  Вначале  -  протестность, конечно,  -  к  чему  поднимать  проблему  памяти  умерших,  жизни  -  живущих  и  смерти  -  умирающих.  Не  является  ли  это  столь  же  бесполезным,  как  толочь  воду  в  ступе.  Обратись  к  себе,  и  предоставь  других  самим  себе.
     Мы,  представители  второй  волны,  никогда  не  ставим  никакой  жизненной  цели.  Нами  движет  устремленность  по  жизни,  необходимость  решать  поставленные  ею  задачи.
     Зацепило.  Где-то  внутри  все  переиначилось,  и  с  какого-то  момента  почувствовал  -   нужно  помочь  всем,  оставшимся  в  памяти,  кто  в  свое  время  спас  от  прозябания,  наделив  устремленностью  к  творчеству.
А  творить  -  знаю  давно  -  жить  больше  чем  вдвойне.
     С  этого  момента  я  уже  не  принадлежу  себе.  Как  будто  приступил  к  разработке  прибора  в  кратчайшие  сроки,  как  тогда,  когда  о  невыполнении  задания  не  могло  быть  и  речи.
     Cомнения,  справлюсь  ли,  возникали  всегда,  но  ты  опускался  в  лабиринты  неведомого,  в  глубины   собственного  бытия,  держась  за  нить  Ариадны,  и  она,  в конце  концов,  выводила  из  мрака  неведения  к  искомому  результату.
      И  сейчас  нужно  спешить,  и  я  звоню  по  телефону.  И  опрометчиво  говорю  о  старости,  болезни  и  смерти.  А  она  в ответ  отшучивается,  проблема  ее  не  касается,  у  нее  море  позитива,  едет  с  группой  в  Швецию  и  другие  страны.
    -    И  воспринимай,  -  добавила  она,  -  эти  три  мрачных  слова,  если  близко  не  касаются,  как  абстракцию.
     Проглатываю.  Как  всегда  она  пребывает  в  головокружительном  состоянии  победного  шествия  по  жизни.
    Часть  сознания  радуется,  другая,  оставшаяся  снова  в  одиночестве,  печалится  светлой  грустью.
     Конечно  же,  успеха  тебе,  мой  свет,  доброго  пути  и  счастливого  возвращения.
   
     Всё.  Пока.  Некогда.  Моя  жизнь  схвачена  поиском  неведомого  знания.
Непринадлежность  себе,  выход  за  границы  собственных  возможностей, запах  крови  открытия,  захлестывание  потоком  мыслей  и  образов,  соприкосновение  с  тайной  бытия  -  этого  намерения  никогда  не  было,  а  воля  никогда  не  желала  порождать,  но  не  сейчас!
    На  миг  становлюсь  Буддой  в  другом  времени,  другой  среде,  другом  мироощущении.  Но  слова  те  же  самые  -  старость,  болезни  и  смерть.
    Пылающее    в  душе  зрелище  этих  состояний  заставило  царевича  покинуть  дворец,  создать  бессмертное  учение  выхода  из  страдания.  Учению  следуют  миллиарды  людей  в течение  двух  с  половиной  тысяч  лет.   Только  избранные  стали  счастливее.   Остальные  только  приуменьшили  боль.
     Поиск  захватывает   целиком,  а  все  что  отвлекает,  перестает  существовать.  Сколько  времени  длится  это  полуобморочное  состояние,  погруженность  в  хаос  неведомого?
    Сейчас,  в  это  мгновение  предстоит  превзойти  его  Подвиг.
    И  вдруг  наступает  прозрение.  Чувствую,  сейчас  я,  всем своим  существом,  представляю  это  превосхождение.
     Только  нужны  слова.  Словами  передать  смысл  постигнутого.  Найдутся  ли?  Но  счастье  открывателя  переполняет  сердце.  Да  что  там  сердце,  что  Южный  полюс  в  миг  открытия,  Эверест?
Нет  страдания,  нет  возникновения  страдания  -  это  чувство  превыше  всего  на  свете.
    -    Ты  слышишь?  -  звоню  ей.  Нет  ответа,  она  там,  в  новогодней Европе  катается  на  лыжах.
     Успокойся,  говорю  себе,  будь  занудой,  ученым  червем,  медленно  и  доказательно  обращайся  с  постигнутым,  чтобы  оно  не  исчезло  так  же  внезапно,  как   и  появилось.  Такое  происходит  на  каждом  шагу.
     « И  что  же,  -  спросит  она,  -  Будда  не  прав?»
     -    Нет,  тысячекратно  прав.  От  него  люди  получили  больше,  чем  пищу,  одежду,  богатство,  материальный  комфорт,  -  получили,    спасающие  их,  нравственные  установки,  получили  религию,  ограничивающую  беспредел   их  низменных  устремлений,  пляшущий  под  диктовку  еще  более  низменного,  неразвитого  в  те  времена  интеллекта.
      Больше  она  не  спрашивает.  Я  молчу,  подыскиваю  подходящие  слова.  Вспоминаю  Шаламова,  его  Колымские  рассказы.
     Нет  ничего  более  страшного,  чем  низменный  интеллект.  Это  с  его  помощью  производились  репрессии  30-х  годов.  Прокуроры,  следователи,  начальники  Гулагов  и  вся  вертикальная  власть  -  сплошь  носители  низменного  интеллекта.      
     И  сейчас  во  власти  стоят  люди  с  инфантильным   интеллектом,  и  страна  двадцать  лет  не  может  построить  ни  одного  предприятия,  а  народ  влачит  жалкое  существование.
     « А  та  первая   волна  в  нашем  городе  -  разве  они  обладали  высшим  интеллектом?» -  снова  издалека  спрашивает она.
    -    Не  знаю,  но  они  обладали  устремленностью  сделать  нас  счастливыми,  обладали  сознанием  Будды,  даже  на  духу  не  зная,  ни  кто  он,  ни  что  он.   Только  устремленностью  смогли  донести  систему  нравственных  ценностей,  где  любой  уровень  интеллекта  мог  работать  во  благо  всех,  даже  не  обладающих  религиозным  сознанием,  генерить  в  нас  лучшее  через  свих  представителей  первой  волны. Да  и  кто  обладал  этим  сознанием  тогда,  или  обладает  сейчас?
     Все  дело  в  устремленности.  Либо  вверх,  либо  вниз.
     Сейчас  все  устремлено  вниз.  В  разрушение,  как  разрушается  наш  завод,  тот  город,  наша  страна.
     Интеллект  -  хрупкий  инструмент,  это  даже  не  инстинкт,  присутствующий  в  человеке  миллионы  лет.
     Интеллект  -  это  надстройка  сознания,  попытка  синтеза  новой  формы  жизни.
     -     Я  поняла.  Все  религии  мира  служили  поводырями  интеллекту,  взращивали  его,  воспитывали  заповедями,   увещевали,  угрожали,  гуманизировали.  И  вот  получилось  то,  что  получилось.
     -    Да,  ты  права.  И  еще  -  устремленность.  Вверх,  или  вниз.  На  созидание  или  разрушение.  На  творчество  или  деградацию. На  добродетель  или  злонамеренность.  Этим  тоже  были  заняты  все  религии.   
Каждый  стремился  либо  в  Царство  божие,  либо  стать  Буддой.  Никто  не  достиг.  Никто  не  стал.  Это  был  прием  мотивации. 
     И  цель!  Устремленность  -  превыше  достижения  цели! 
     Зная,  насколько  ущербен  примитивный  интеллект,  насколько  опасен  и
звериноподобен,  религии  всего  мира  ставили  перед  человечеством,  не  могли  не  ставить  сверхзадачу  подняться  над  своей  природой  и  воспитать  в  себе  сверхинтеллект,  суперсознание.  А  для  этого  необходима  сверхустремленность,  занимающая  без  остатка  все  его  низменные  устремления.      
     Не  убий,  не  прелюбодействуй,  не  лги,  любите  врагов  ваших…
     Только  высший  интеллект  способен  подняться  над  страхом  жизни  и  смерти.  Только  он  решает  проблему  старости,  болезни  и  смерти,  преодолевает  пугающие  инстинкты  самосохранения.
     И  тогда  легко  и  безусильно  постигаешь  великий  закон  Бытия  -  единство  жизни  и  смерти.  Понимаешь,  принимаешь  и  знаешь,  что  никогда  не  было  так,  чтобы  не  существовали  Я  или  Ты;  и  никогда  не   будет  так,  чтобы  кто-то  из  нас  прекратил  свое  существование.  И  тот,  кто  думает,  что  живое  существо  может  убить,  и  тот,  кто  думает,  что  оно  может быть   убито,  заблуждается,  так  как  истинное  Я  не  может  убить или  быть  убитым.  Мы  -  вечны.  Это  придумал  не  я,  это  написано  в  Гите.
      -   А  как  три  проблемных  слова?  -  снова  спросила  она  издалека.
      -   Это  просто  смена  одежды,  наше  извечное  природное  свойство.  Как  листва  на  дереве  осенью,  зимой,  весной,  и  летом.

      -   Ты  очень  серьезен.  И  мне  хочется  плакать.  -  сказала  она  по  телефону,  прилетев  и  прочитав  все  по  почте.
      -   Но  почему,  почему?  Неужели  не  убедительно  мое  переживание?
      -   Больше, чем  убедительно.  Меня  уже  не  устрашают  ни  старость,  ни  болезни,  ни смерть.  Нет  ничего  важнее  и  прекраснее  этого  знания.
      -   Так  в  чем  же  дело?
      -   Беспокоит  другое  извечное  природное  свойство  -  нацеленность  только  на  себя:  дышать,  комфортно  спать,  вкусно  поесть,  сходить  в  театр,  общаться  с  людьми,  и  все  это  объединено  одним  словом  -  брать,  брать,  только  брать.  В  этом  я   неотличима  от  любого  животного.  Их  миллиарды,  но  каждое  существо  живет  порознь  друг  от  друга.  Понимаю,  нами  движет  инстинкт  самосохранения.  Но  в  нем  заложена  угроза  каждым  каждому.  Как  бы  любима  другими  ни  была,  доля  фальши  присутствует  всегда  и  во  мне,  и  в  них.  Может  быть,  отсюда  -  вселенский  непокой?  А  та  первая  волна  ничего  не  взяла  для  себя,  но  отдала  все  до  последнего  дыхания.  Как  это  было  возможно?  И  как  мне  быть  похожей  на  них?
      -   Ответ  на  вопрос,  как  делиться  с  другими,  как  давать,  а  не  брать,  как  обмениваться  положительной  энергией,  как  подниматься  выше  и  выше  в  своем  развитии,  -  уже  заключен в  самом  вопросе  -  давай,  обменивайся,  поднимайся.  Ты  обостренно  почувствовала  необходимость  подняться  еще выше.  Но  ты  и  так  жила,  подчиняясь  и  чувству  сострадания,  и  ощущениям  каждодневного  творчества,  и  любви  к  ближнему.  Попытка  синтеза  новой  формы  жизни  коснулась  тебя  в 
большей  мере,  чем  других,  и  поэтому  не  казнись,  мой  свет.  Это слезы 
 
сострадания  к  ним,  себе,  нам.  Слезы  преодоления  бездарности  бытия  и  победы  духа  над  низменностью  существования.  Без  них   нам  и  вправду  не  выжить  в  это  время.