Сверкающие сумерки Из раннего... Книга Восхождение

СВЕРКАЮЩИЕ СУМЕРКИ

Однажды у Бога родилась дочь, как тысячи и миллионы нас рождаются на Земле.
- И даже я – сын Бога? – спросил Малыш, приподняв голову. Посмотрев на отца, он добавил:
- Так кто же ты для меня?
- Я твой отец. Но я тоже сын Бога.
- Дальше.
- Но, чтобы было ясней относительно тебя, меня и дочери Бога, то хочу добавить, что существует степень концентрации божественных начал. У одного их больше, у другого меньше – только в этом и разница.
- Значит, существует неравенство? – снова поднял глаза Малыш, и глаза их встретились. Боли хватило бы на целый мир, и он подумал, что, может быть, слишком серьезный затеялся разговор. Но выхода иного не было. Нужно было, чтобы он не уснул, хотя бы до прихода Поло. Отец не хотел думать, что будет потом. Только бы не врать сейчас, только бы нашлись подходящие слова, и эти слова были бы спасительны для обоих.
- Нет, мой мальчик, существует только различие. А неравенство и различие – это разные вещи. Понятие неравенства приводит к междоусобицам и войнам, а постижение различия – к согласию и миру. Ты понимаешь, о чем я говорю?
- Да, папа. Ты говоришь о тех, кто затеял революцию.
Странно, подумалось ему. Конкретно о них мыслей не возникало, а Малыш попал в точку. Но и здесь нельзя быть категоричным. Быть категоричным - значит исключить целостное восприятие бытия. Быть категоричным – это снова возвращаться к неравенству и исключать различия.
- Затеявшие не виновны, Малыш.  У них были благие намерения.
- Не знаю, папа. Но мы оказались в аду.
- Мой Малыш, ты же знаешь, все движется к своей
противоположности. И мы снова окажемся на поверхности.
- Я устал, папа.
- Тогда слушай сказку.

«Господи, - подумал отец,- у нас нет лекарств, нет рации. Поло далеко, и я пытаюсь рассказать ему нечто, что накапливалось во мне годами, и это, единственное, что в моих силах. Господи, обращаясь к тебе в такой форме, я не богохульствую против тебя, я люблю тебя и знаю, ты поможешь моему Малышу.»
- Итак, у Бога родилась дочь. И, конечно, обладая всеми волшебными качествами, такими, какими владеют все сказочные персонажи, она ими обладала в высшей степени полно и неуязвимо. И одним из этих ее качеств была ее всепроникающая способность входить в сознание людей, в их чаяния, надежды и устремления.
- Это как радиоволны? – спросил Малыш.
- Да, может быть, как радиоволны. Но это, наверное, более похоже на поле сознания, всепроникающее, неделимое и неотделимое от сознания Бога.
- Пусть будет так. Что дальше?
Она была рождена не просто так, а с миссией – поручением для отдельно взятого народа. Ты знаешь, как начинаются все сказки?
« В некотором царстве, в некотором государстве…» и так далее.
А здесь была миссия к конкретному народу, пережившему годы коммунистического правления, взвалившему на себя все бремя эксперимента.
Малыш не спал, и, казалось, не слушал. Он смотрел на отца и всё, что тот говорил, обращаясь к нему, воспринимал и как открытый текст, и как живительную энергию, а когда становилось совсем плохо, он видел огромные кубические образования, которые наваливались на грудь, и ему становилось трудно дышать. Когда же
отец сказал про дочь Бога, ему стало немного легче, и, ожидая Поло, он стал ждать и ее, и уверенность в ее приходе была более прогнозируема, нежели приход знахаря. Он знал, что отец подыскивает слова и не торопил его. Он знал, что этот поиск необходимых, равноценных истине предложений приведет к изменению бытия, и в эту комнату войдет необычайная реальность, а вместе с нею освобождения от страха не дождаться.
Малыш смотрел в сторону отца. Кубические громады снова всей тяжестью навалились на него, он старался сфокусировать глаза на сидящем рядом с ним отце.
 
Вдруг что – то произошло – все рассеялось внутри, и он увидел её.
Она стояла, освещенная солнцем. Голубые глаза, светлые волосы,
Протянутые руки.
- Бежим же скорее, Малыш!
    И вниз по траве, по желтому песку и, как это было всегда, плашмя в озеро, в последний миг расцепив руки.
Но всплеска Малыш не почувствовал.
    В следующее мгновенье шли по эрмитажным залам. От усталости, ненужности всего подступала тошнота. И невозможность выплеснуть на паркетный пол.
    А потом брели по витринным улицам какого – то западного городка сквозь толпу, как на рынке, и, уже теряя её навсегда, он прислонился к киоску, и его вырвало из беспамятства.

Малыш открыл глаза, увидел таз с чем – то желтым, отца и себя, свесившего голову вниз. И снова посмотрел на это желтое, как закат солнца. И этот цвет навсегда будет для него самым любимым из всего спектра красок.
- Ты помнишь Ливорно в субботний день? – услышал он мягкий голос отца, не отличимый от  прикосновения дочери Бога.
- Помню, папа. Особенно рынок, предрыночную площадь, забитую людьми и товаром, и улицы сплошь из витрин.
- Да, да. И в каждом городе было одно и то же. И как мы взяли билеты в Союз на неделю раньше и не могли понять, что же нас гонит домой.
- Да, это было ужасно.
- И только год спустя в Самарканде, на таком душном рынке, откуда хотелось вырваться поскорее, а мы все закупали и закупали продукты для экспедиции, вдруг пришло осознание, что весь Запад, это сплошной рынок. И быть на нем день, неделю и больше, без возможности уйти – не просто невыносимо, это действительно ужасно.


И сейчас мы устремлены туда с лозунгами «к свободному рынку».
- Ты против рынка, папа?
    - Нет, мой мальчик. Я – за. Но нельзя провозглашать только рынок и больше ничего. Рынок и только рынок – это тупик. Страна – это единый организм. И должны присутствовать все компоненты его роста. Невозможно вырастить дерево, наполняя его минеральными удобрениями и водой, но лишая солнца, или наоборот, заполняя его светом, но лишая воды. Экономика, социальность, духовность – все одновременно. Тебе не кажется странным, что ни один пишущий, или говорящий по радио или ТВ не говорит о духовных ценностях нашего народа, накопленных за годы строительства социализма? Такое впечатление, что современный язык не имеет подходящих слов для этого.
    - Конечно, папа. Ты же знаешь, что в наших словарях нет таких прекрасных слов, как раскаяние, сострадание, смирение, добродетель. Да и половина слов Библии – а это, более тысячи страниц прекрасного текста, – вычеркнута из обихода.
    - Не расстраивайся, мой мальчик, никто не повинен в этом. Ведь нет осознания на самом высоком уровне, какое богатство мы, наш народ, накопили за все годы молчания. Писали, говорили, возмущались и бежали за границу самые бездарные. А самые талантливые – а это и есть весь наш народ – молчали и таили в себе всю красоту мира, всё смирение, всю боль и благодать, все ужасы и восторги. Такой безмерный диапазон жизни и смерти, в котором неизбежно должны проявиться иные, неведомые ценностные ориентиры, включая неведомые верования и религии.
- Ты хочешь сказать, наступил кризис цивилизации?
- Да, мой мальчик. Только кризис уже миновал, а человечество этого не осознало, и поэтому не изобрело не только языка, но даже слов и терминов для обозначения явленной эры. Вот потому все затаилось и молчит. Люди просто заняты другими проблемами – политическими, экономическими, но не духовными.
- Ты хочешь сказать, что этой проблемой никто не занят?
- Абсолютно! Таковых нет ни среди лидеров реформ, ни в стане противников.
- Почему?
- Потому что интересы этих лидеров остались теми же, что в 17 – м году. Они не изменили ни своих обычаев, ни своей морали. У них своя родина, они туда устремлены. А те, кто остался, руководят страной. И судьба народа им безразлична, вот почему все богатство нашей страны перетекает на Запад. А мы нищаем с каждым днем и стоим у последней черты бедности. Эксперимент продолжается, как это ни горько осознавать.
- Но почему так беспомощен наш народ? Почему у нас нет своих лидеров?

- Они все уничтожаются либо покупаются - все до единого.
- А остальные? А народ?
- Он ориентирован на иные ценности, неведомые остальному миру, например, нестяжательство. Привыкнув жить в нищете, довольствуется малым. Но стоит порадеть за интересы своего народа, сразу же навешивается ярлык националиста.
- Ты все время исповедовал идею терпимости и примирения, а сейчас высказываешь предпочтение.
- Понимаешь, Малыш, мне впервые хочется постоять за крайности. Крайности национализма, например, как антитезы той власти, что правит нами. Если исповедовать принятие всех форм бытия, то почему должны отсекаться негативные проявления? Ведь они тоже неотъемлемы от сущего.
- Даже воровство, убийство, и нарушение всех евангельских заповедей?
- Может быть всё, о чем нельзя помыслить без содрогания. Даже это. Все формы бытия имеют право на существование. И сейчас, как никогда ранее, нужно осознать текущий процесс, как саморегулируемый, а запрещать изгонять любые проявления людей – значит вступать в конфликт с природой. Чтобы стать такими, необходимо подняться на высокий духовный уровень, а мы за эти годы утратили даже то, что имели.
  Он вспомнил ту экспедицию, когда после восхождения на вершину Хан – Тенгри, они, в безделии, ожидали вертолет, а его все не было и кто – то спросил: - неужели нужно ждать годы, десятилетия, чтобы восстановить утраченный генофонд, и только тогда начнется духовный рост нации. И все впали в уныние.  Пришло озарение, что дело совсем не в генофонде, - в природе такого понятия нет, а просто невежественный посыл для очередного оморачивания людей, тогда как духовность присуща человеку, и неотделима от него, как кровообращение. И стоит только дать людям хоть немного тепла, как духовность проявится в каждом, и во всех. Так весной выглядит голая земля, кажется, все мертво, но пригреет солнце, и все цветет вокруг.
 И не нужны для возрождения духовности ни новые Толстые, ни старые Беловы, ни годы из выпестовывания. И с этого момента исчезла печаль, и стало так хорошо, будто и впрямь пришли эти благословенные времена.


Отец заварил чай из разных трав и оглянулся на мальчика. Малыш спал. Подойдя к нему и тронув за плечо, потом потеребив и убедившись, что он не спит, протянул чашку.
- Потерпи, Малыш. Ты отключился только на мгновение. Здесь я просто потерял бдительность.
- Ты помнишь Татьяну Егоровну? Это её чай. Из Прибалтики, Карелии и тех горных склонов, куда она попадала летом.
- Да, папа. Она рисует. Такие прекрасные женщины так не рисуют, а она, видимо, исключение из них.
Отец почувствовал, что впервые не может применить к ней слово «прекрасная», как слишком одностороннее. Женщина была совершенна в своей неповторимости. Все люди уникальны, но она была наделена неповторимостью и непохожестью на других, как никто. Просто излучала свет, тепло, доброту, как парное молоко, хлеб из печи или цветущий яблоневый сад. И было еще более удивительным, что она писала в стиле шисюр. Её ученики, занимавшие первые места на всех детских выставках страны, даже не подозревали о существовании такого стиля.
 Может быть, вместо Поло придет она, и тогда нам будет значительно легче, подумал он, хотя Поло, как знахарь, был неуязвим во всех отношениях. А может,они придут оба. И тогда Малыш будет спасен.
- Ты так и не приступил к сказке.
- Да, мой мальчик. Всё обдумываю и не знаю, о чем поведать.
Как всякая сказка, она должна быть поднята на такую высоту, чтобы каждый из нас мог ощутить ужас или восторг. В ней должны присутствовать герои. И она должна звать вперед, прочь от повседневности. Но наш мир настолько стал иным, что не отыскать ни единой нравственной ценности снаружи.
Мальчик смотрел на отца и не мог отвести глаз.
Не зная, что произнесёт в следующее мгновенье, отец чувствовал: с ними происходит нечто необычайное.

- Помоги им девочка.
- Ты видишь, они не произнесли ни одного ложного слова.
- А сейчас в тупике.
- Это кажущийся тупик, мой Отец.
- Я вижу, девочка.
- Они переступят через него, и двинутся дальше.
- Да будет так.

- И так, - продолжал отец, - внутри оказалось всё: земля и небо, деревья и цветы, университеты, театры, библиотеки. Боль, страдание, восторг и равнодушие.
- И любовь, - добавил мальчик. – И рождение, и смерть, и все заповеди Христа.
- Да, мой мальчик. Внутри оказалась Вселенная. Каждая ситуация может привести к разложению или созиданию. Чтобы выжить, чтобы как то спастись от тотального насилия, нашему народу пришлось отвернуться от внешнего и заглянуть внутрь себя.
- Как суфии?
- Да, Малыш. Они потому в жарких пустынях носят шкуры, чтобы в конце концов, когда станет невыносимо от жары, найти холод в собственной сердцевине, в своём центре. И эта находка их преображает. Они становятся иными. Так случилось и с нашим народом.
- И каков характер этого преображения? – спросил мальчик. – Я думаю, на этот вопрос ты мне не ответишь, папа, – сказал Малыш и улыбнулся.
- Отвечу. Ты слишком маленький, а мне уже пора знать это, хотя мгновение назад не мог предположить, что на вопрос есть ответ.
- Я не смеюсь. Я знаю, что ты ответишь, а моё сомнение –
 предчувствие непредсказуемого ответа. Ведь он будет на грани фантастики или за гранью правды.


- Все значительно проще, мой Малыш. Всё проще. И мне хотелось бы сказать об этом тоже просто, но я не могу, не нахожу подходящих слов, но смысл таков. Преображение нашего народа в том, что он от веры или безверия в Бога перешел в совершенно  иное состояние – знание Бога. Как Христос приняв страдание и боль, познал свое божественное происхождение, так и наш народ за годы насилия и страдания познал Бога. Он не стал верующим, он стал знающим. Он  может сказать: «Я знаю». И это знание – ключ к тому, что уже наступило – новейшей эре или новейшей цивилизации.
- Ты мой настоящий отец, я горжусь тобой, папа, - тихо сказал Малыш и заплакал. – Ты мой настоящий отец, - повторял он снова и снова.
- Если ты даже не произнесешь ни единого слова, сказка уже рассказана, это больше, чем сказка. Ведь этим ты даруешь неведомое могущество, непобедимость целому народу, указуешь путь, надежду и спасение.
Он вдруг увидел, что мальчик сидит, подняв руки над постелью. И вдруг пришло осознание, что он стал поправляться.
- Опусти руки, скорей опусти руки, сынок.
- Не хочу. У меня, кажется, ожили и ноги, и все стало подвижным и легким. Еще немного и я встану.
- Не надо спешить, мой мальчик. Ты просто возбудился и на эмоциональном всплеске протащил свой двигательный центр.
- Нет, папа, я тоже часть народа, и мне необходимо быть здоровым. И я буду. Ты ведь тоже слышал разговор Бога со своей дочерью… Ты знаешь, что чудеса в сказках происходили от глубинных сил – от Бога. И здесь не нужно ни стремиться, ни не стремиться, если так предначертано, что помешает, приостановит, что повернет вспять?
- Здесь не все так благополучно, сын мой. Меня волнует половина населения страны, которая будет принесена в жертву надвигающимся формам примитивного капитализма. Их нищета, их несостоятельность, опозоренное равенство перед богатством другой половины, или кучки новоявленных хозяев. Их бессеребренность, их гордость быть нищими, внутренняя невозможность тянуться к богатству, к куску хлеба – да, но не больше. Вот им – этим учителям, инженерам, служащим – этим миллионам и миллионам нужна ниша.
Нравственная, великая, как христианство.


Он помолчал.
- Слушай же сказку. И сотворил Бог человека по образцу своему. И прошли тысячи лет с тех пор, как с дерева добра и зла были сорваны плоды. И был рай и изгнание из рая. И было процветание на земле, и был потоп. И снова цвела земля, и снова понадобился Христос, чтобы спасти человечество. В этом мире все движется к своей противоположности. Добро и зло сменяют друг друга. Духовное и материальное в извечном конфликте. Это взаимное перетекание похоже на движение маятника. Христос толкнул маятник в сторону духовности, и к средним векам дух проник в сердце каждого, но потом Галилей толкнул его в другую сторону, и к двадцатому веку все заполонило меркантильностью. А ведь должна присутствовать какая – то пропорция. Не хлебом единым жив человек.
- Но папа, наполнение людей той или иной противоположностью не зависит от них. Как приливы и отливы. Идет волна и наполняет все изгибы и впадины земли. Ведь это – энергия, и ей свойственно течь по неведомым для человека законам.
- Ты прав, мой мальчик. Но люди алчны. Им все время чего - то не хватает. Мир каждое мгновенье находится на вершине бытия, а люди устремлены куда то еще. Им бы удовлетвориться каждым мгновением, они же алчут. Так были взлелеяны не присущие природе лозунги, написанные на знаменах всех революций. Равенство, Братство, Труд, Любовь и другие. И это было, как нарыв. Вся цивилизация превратилась в нарыв из этих лозунгов.
- Ты снова против равенства?
- Я против взлелеянных, не присущих природе лозунгов. Ведь НТР развенчала все эти утверждения на любом уровне. В природе ничего этого нет. « Самая лучшая доля – это доля раба», - сказал Демокрит. А кастовость? Помню, мы разрабатывали военные приборы. На моей доске висел лист бумаги без единой линии на нем. Подходили и спрашивали: - что, не получается?
Да, не получалось. Просто я был занят выходом из тупика. Накануне прочел сетования Арджуны перед Кришной – братоубийственные войны приведут к смешению каст и хаосу. С тех пор над миром прокатились тысячи войн. Произошло смешение всех каст. Кровь нищего неизбежно присутствует в крови царя, а владыки – в нищем. И потому неуютно царствующему во дворце. Кровь нищего гонит его под заборы. А нищета стремится во дворцы. Никто не дома. Все лишены приюта, вот почему никто не может быть здесь и сейчас, на вершине бытия, весь мир оказался бездомным. Это случилось. Это произошло. Но есть же, говорил я себе, должен быть выход из создавшегося тупика. Должны быть в природе общие, присущие абсолютно всем людям ценностные ориентиры, которые могли бы примирить в каждом из нас вопиющие противоречия.
Только на пятый день на листе появилась первая линия. Я нашел. Я был счастлив, я нашел – это так просто, быть добрым, человеколюбивым, смиренным, отзывчивым. Уже позже – это стало Богом, быть сознательным в Боге. Невозможно совершить любой проступок, если запрос идет сквозь присутствие Бога. Но это стало потом. А тогда, когда мы готовили противотанковое оружие, когда я еще не прочел ни строки из Библии – открытие было счастьем.


- Ты – это я, - сказал мальчик, сжав кулачки в приветствии.
- Мы отклонились от сказки, Малыш. И так случилось, что прокол нарыва, этой накопленной чаяниями, вернее, вожделениями всех веков, цивилизации, произошел в 17-м году в нашей стране.
Это было не наказание. Это было испытание. Ни одна нация не выдержала бы этого, не вынесла бы на себе все грехи мира. Ни одна нация не сохранила бы себя, и вот сейчас восстаёт из пепла.
- А что ждет тех, кто окажется за бортом, кто познает нищету и унижение в  новом образовании?
- Вот им и нужна ниша. Им, только им нужна помощь. Но совершенно иного характера, чем это предлагается правительствами. Главное они уже имеют – они потеряли всё. И вот сейчас, как никогда ранее, необходимо донести до каждого человека, достучаться к каждому сердцу, что эта утрата всего и есть истинное богатство. Донести вопреки существующим воззрениям, что оставшись ни с чем эти люди стали богаты внутренним содержанием, как никто.
Донести и одарить каждого высшей ценностной категорией – бедность – это достоинство, бедность, бессеребрянность издавна были принадлежностью самых великих Богов и философов, - Будда и Христос, Диоген и Сократ – цвет человечества.
А здесь – народ. Целая нация. И каждый неповторим. Каждый бесценен. Каждый – высочайшее рождение. И еще – беден. Бедность нужно завоевать. Быть бедным – это неизмеримо труднее, чем быть богатым.
- Ты думаешь можно достучаться?
- Не можно, а нужно, потому что в этом заключена высочайшая правда.
- А Бог?
- Да поможет нам Бог.
- Дальше.
- Что дальше, Малыш?
- Вопросы этики. Чем будут руководствоваться в своем поведении люди новой цивилизации? Чьи заповеди и установления будут их поводырями?
- Успокойся, Малыш. Человек неизменен уже тысячи лет. И до сих пор он – загадка и тайна, и недоступен в постижении. Так и Библия, и другие религиозные книги, в осмыслении неисчерпаемы. И нет никакой необходимости искать новое. Особенно нам, не прочитавшим в них ни страницы. Так что здесь все в порядке.
- Тогда сказку, папа.
- Хорошо, мой мальчик.
- Нет, лучше скажи, виновны или нет зачинатели революции. Было ли это преднамеренное зло или нет?
- Зачинатели не виновны. Просто ошиблись с народом. А цели действительно были благими. Хотели создать материальный рай, как это произошло в Америке. Но наш народ оказался слишком духовным, чтобы обратить себя в материальную веру. Как ни старались, не получилось. Не получится и сейчас, как всем хочется. Просто мы обречены на бедность. Но наша бедность – самой высокой, духовной пробы.
- Значит, грядет равенство различных: бедные материально, но богатые духом с одной стороны и богатые материально, но бедные духовно с другой?
- Да, мой мальчик. И это будет зародыш гармоничного мира, в котором будут восстанавливаться утраченные первозданные нравственные ценности.
- А маятник?
- Он будет качаться, но с минимальной амплитудой, близкой к золотой середине.
- Что такое золотая середина?
- Это примирение, согласие или принятие каждым из нас двух противоположных начал, которые всегда находились в конфликте между собой, принятие духовности и материальности, добра и зла, жизни и смерти так, как принимаем день и ночь. Ведь все без исключения имеет право на существование. Бог дал это право. Так кто же мы такие, чтобы идти вразрез с его деяниями?
- Невежды.
- Были невеждами. Но грядет новая цивилизация, где воцарится мир и согласие.
- А что же сказка?


- А сказка такова. Дочь Бога, незримый ангел, разнесет благую весть по белу свету каждому из нас, вернее нашим ангелам, и уже через них мы узнаем о деяниях и поступках, которые надлежит совершить каждому из нас во благо себе и другим.
- Значит, не страшны грядущие перемены, какими бы страшными они не казались?
- Главное – не терять, не забывать своей духовной принадлежности. А отсутствие материальных благ переживем. Переживем и будущую зиму, как пережили минувшую. Только не забывать, что мы безмерно богаты духом.
- А церковь? Какое она занимает место в мире?
- Она извечно права. А сейчас – тысячекратно. Интуитивно в своих проповедях она не прячет, как раньше, свое знание за покровом таинственности, а снимает одежды и обнаженная, в величайшей аскезе предстает перед народом, становясь самим народом, являясь им. Так что с церковью все в порядке, Малыш.
- Так что нужно делать всем и каждому?
- Ничего не надо делать. Ни делать, ни стремиться делать, ни мечтать о деле. Ни одна заповедь не призывает человека к мечте. Ни одно действие не строилось людьми на прогнозировании Библии. Все вершилось изо дня в день, из момента в момент. Впервые мы свободны, в какое бы рабство и зависимость не попали. Наш дух неуязвим. Единственная в мире ценность – наша духовность, а с нею мы неуязвимы.
- Ты устал, папа?
- Очень. Слишком высокая напряженность выдавливает из меня слова, которые никогда не выходили на поверхность.
- А я, представь, нет. Ты, видимо, передал мне всю свою энергию.
И я чувствую, Поло не понадобится.
- Только не спи, только дождись его, Малыш.
- Ты беспокоишься, что я умру?
- Да, конечно. Ты даже не умрешь, а уснешь и не проснешься.
- Но ведь самое страшное позади, так мне кажется.
- Поло говорил об этом улучшении, может быть ты стал поправляться, но лучше не рисковать.
- Скажи, пожалуйста, а к смерти может быть применен принцип золотой середины?
- Конечно. Жизнь и Смерть – опять две полярности. И люди хватаются за одну и с ужасом взирают на другую.
- А как же иначе?
- Иначе? Ты знаешь, как приветствуется рождение каждого существа. Приветствуется Мастер – Ангел или Бог приходит и забирает эту жизнь. И здесь люди стенают, трепещут, не хотят. А ведь этого Ангела тоже нужно приветствовать. Ведь это же Ангел, твой Бог! Всё в тебе трепещет и вопит от страха, но что – то должно приветствовать, что – то должно благодарить за эту встречу, ведь любая встреча с Богом – благословенна, а эта последняя – тысячекратно.
- Найдутся ли силы в человеке для такого приветствия?
- Человечество многое утратило в своем развитии. Это качество культивировалось древними, как составляющая нравственности. Все можно воспитать в себе, Малыш.
- Значит, и я не буду бояться смерти?
- Это, наверное, лучшее, что ты воспримешь от меня.


- Спасибо, папа. Мы коснулись практически всех вопросов бытия и позабыли такое главное, как любовь.
- В светском или религиозном понимании ты хочешь знать мое воззрение? Если в религиозном понимании, то практически все, о чем мы здесь говорили, попадает под понятие любовь. Любовь – это когда мы каждое действие, мысль или слово контролируем с оглядкой на Бога.
- Тогда твое светское истолкование.
- Любовь – это когда ты цветешь в присутствии другого человека. И при этом самая великая любовь умирает мгновенно. Конечно, на человеческом плане.
- Почему умирает?
- Потому что не хватает сил бросить свою жизнь в жертвенный огонь любви. И, чтобы спастись, она умирает. Но у каждого это происходит по – своему. Поэтому такое множество толкований. И еще – тебе рано об этом знать. Я бросил несколько слов в твою память – ведь задача отца состоит в том, чтобы иметь свое мировоззрение и передать его ребенку так, как это делаю я сейчас. И знаешь, зачем?
- Зачем?
- Чтобы ты переступил через мой опыт, чтобы ты имел возможность через что – то переступить и пойти дальше. Может быть, в противоположном направлении. Но это будет твой путь. Путь отца. А я выполняю свой долг. Долг отца.


- Чего ты больше всего опасаешься?
- Уже ничего. Раньше боялся своей многоликости. Ведь каждый из нас состоит из тысячи граней – добра и ненависти, щедрости и жадности, трусости и смелости, достоинства и подлости, и множества других качеств. И каждая грань – это живое существо во мне с правом на существование. И когда оно появится, во что перерастет – непредсказуемо. Раньше я боялся этой непредсказуемости.
- А сейчас?
-  Сейчас тоже, но значительно меньше. Потому что приемлю любую трансформацию – значит так необходимо Богу или Бытию. А ведь они – самые великие мои ценности. И если буду помнить о них – ничто не страшно.
- Для тебя Бог и Бытие – это едино?
- Да. Любое проявление Бытия – это проявление Бога.
- Ты счастлив?
- Да, конечно. Я самый счастливый человек на Земле.
- И всегда так было?
- Нет, Малыш. После сорока. А до этого не было даже любви.
- Но что – то же было?
- Было,- он замолчал, не зная ответа. Времени на раздумье не было, он торопился, чтобы не снизить одержимость, а вместе с нею связь с ребенком. – Было, - продолжал он, - полудрема – полуявь. А в минуты большей сознательности заполнение пустоты книгами, театрами, музеями в той неистовости, которая могла бы взамен даровать мудрость. Но когда было прочтено и увидено многое из мира самого высокого искусства, оказалось, что это просто путь погибели, путь в никуда. Путь к самоуничтожению из – за бессмысленности всего накопленного. Оказалось, что люди называют духовностью то, что даже не пахнет ею. А раз так, то к сорока годам был заполнен ложными ценностями. Той светской духовностью, которую каждый художник, каждый поэт или артист генерит в себе в виде какой – нибудь страсти, любви, ненависти, страха, покоя, добра и зла – всех человеческих проявлений. Ты видишь, здесь присутствуют слова – «любовь», «добро», «покой». Но они в любое мгновение готовы превратиться в свою противоположность и отражают только всевозможные формы насилия. Малыш, все книги, все картины, всё проявленное искусство – это зарегистрированные формы насилия, насилия и только насилия. Истинные покой и тишина остались вне поля зрения минувшей цивилизации. И потому они живут в мире истинной духовности, которой тоже не осталось места в этом мире.
- Но почему так, папа? – спросил Малыш.
- Потому что забыт закон целостности бытия. И невежество всех веков борется против одной противоположности в угоду другой. В итоге получилось нечто уродливое, и это уродство называют искусством, духовностью и другими ценностными категориями, например, красотой.
Малыш молчал, руки его лежали поверх одеяла, он смотрел невидящим взглядом куда – то в пространство.
- Что с тобой, Малыш, ты чем-то озабочен?
 

- Скажи, а твоя ценность включает признание бога зла? Ведь, если это так, значит, найдена еще одна нравственная универсалия.
- Да, Малыш. Ангел добра и ангел зла – это тоже дети Бога. И отрицать одного, значит наносить ущерб целостности существования. Больше того, необходимо с той же силой молиться как одному, так и другому. И только тогда мир предстанет в своей гармонии.
- А сказано – не молись богу и маммоне.
-Это был приём хоть как-то отвернуть человека от стяжательства и повернуть в сторону духовности. Потому что он знал: даже крайняя категоричность, крайняя нетерпимость к стяжательству не отвратят от накопительства.
- Спасибо, папа. Но ведь ты не против искусства? Весь мир вовлечен в него, а значит, оно необходимо.
- Да, Малыш. Конечно же, я не против. Я против воззрения на искусство как деятельность, способную привести человека и самореализации. Искусство – это ступенька в познании бытия, но не вершина. И относиться к нему нужно, как к ступени, не более. А мир, о котором ты говоришь, абсолютирует его, молится ему, стремится к нему, как к вершине человеческих достижений, и превращает его в тупик. Ты думаешь, почему в нашем мире абсолютно отсутствуют мудрые люди? В этом повинно искусство. И не столько оно, как его абсолютизация.
- Но почему же, папа?
- Я повторяю. Потому что люди останавливаются на этой ступени и не идут дальше. Они даже не подозревают, что все виды того, что мы называем искусством, далеки от духовности. Искусство – это суррогат духовности. И этот суррогат направлен только на создание, умножение и сохранение материальных ценностей. Посмотри на всех великих художников, поэтов, музыкантов: в конце пути они в проигрыше. Они упустили. Они стали великими умельцами, но ни один из них не стал мудр. Потому что они всю жизнь молились только одному виду проявленного бытия –искусству. Молились, по сути, только материальной грани этого бытия. И не подозревали, что оказались внизу, прожив вполовину. Это с великими. А что творится с нашими обыкновенными стариками? Ведь и среди них нет мудрых. Мудрость уничтожена искусством. А ведь следующей ступенью должен следовать отказ от материальных накоплений. И только вслед за этим отказом придет то, ради чего была потрачена вся жизнь. Мы подбираемся, Малыш, к самому неразрешимому вопросу всех веков – цели существования каждого из нас. Это есть обретение мудрости. Мудрость – это тоже ступень на пути к самореализации. Но внизу должны оказаться и быть отринуты все ценности твоего деятельного мира – будь то писание книг или поиск математических формул. А, если этого не происходит, если ты цепляешься за них, то проиграл или жил впустую, будь ты поэт, художник, музыкант, доктор наук или министр.
- Но каковы атрибуты мудрости?
- Они просты и естественны. Это смирение, невозможность осуждения, отказ от любой формы деятельности. Это видение вселенной не только снаружи, но и внутри себя. Это слияние двух вселенных и, наконец, обретение цельности существования. Это так просто.
- А что потом?
- И тогда наши старики будут впервые включены в привнесение блага молодым. Через молчание поступит информация из той области, куда они придут после смерти. И находиться рядом с ними будет также прекрасно, как в ясную ночь под звездами.

- Довольно, - ласково сказал Он, - пусть придет Поло.
- И пусть на их землю спустится выздоровление.
- Как бы они не сопротивлялись, пусть будет так. А ты будешь с ними.

- Он зажег свечу. Поправил одеяло. И тут оба вздрогнули, услышав стук в дверь.

 Санкт - Петербург.
1993 год.