Вечное скитание...

В Е Ч Н О Е    С К И Т А Н И Е



        Ночи  растрачивались  впустую. Еще  недавно, просыпаясь,  она, в  состоянии  полудремы,  находила  ответы  на  мучившие  дневные  вопросы,  и  эти минуты  считала  самыми  плодотворными  в  течение  суток,  а  сейчас  темнота  оставалась  темнотой,  и  ничего  не  происходило.
       Смешно, говорила  она  себе,  столько  дней  ищешь  и  не  находишь в  окружающем  информационном  пространстве  отражение  героического  начала в  современном  человеке  или  его поступках.  Его  нет.  Ни  формы,
ни  имени.  Непостижимо.  В  мире  с  высочайшими  достижениями  в  космосе,  компьютеризации,  генетике – нет  ни  места,  ни  области,  ни  даже  слов,  отражающих  это  героическое.
        Это  ли  не бескрылость  существования?  Эра  безразличия  к  духовным
ценностям.  К  обыденным  человеческим  ценностям.  Разве  что  остается  апостольская  форма  героизма.  Но  тогда  востребован  путь  Будды,  Христа, Лютера.
         Только  их  духовный  героизм  может  разбудить  спящее  человеческое  сознание. Только  они  могут  вбросить  воспламеняющий  материал  в  тлеющий  костер  нашего  существования.  Только  они  способны    обновить  цивилизацию -  хоть  на  короткий  миг  воссоединить  дух  и  материю,  и,  значит,  только  они  -  носители  героического  начала. 
         Но  это  же  боги.  А  люди?  Почему  они  выброшены  на  задворки   величайших  постижений?  Почему  им  даны  только  вспышки  божественных  нисхождений,  а  остальное  время  вынуждены  жить  во  тьме?  Жить,  веками  стараясь  расшифровать  каждую  заповедь,  молитву,  притчу,  перевести  их  смысл  на  интеллектуальный  язык,  язык  повседневного  общения.  Тщетно.  Потому  что  сказанное  ими  не  имеет  никакой  связи  с  нашим  обыденным  сознанием.  Как  будто  боги  говорят  не  с  живыми,  а с  мертвыми.
               
                *         *       *


      -     Как  ты  спала?  -  спросил  тот,  с  кем  она  была  когда-то  счастлива,  а  сейчас  превратился  в  движущую  тень  -  не  больше. Спросил  не  с  участием,  а  с  ноткой  раздражения,  будто  она  была  в  чем-то  виновата.  -  Тебе  не  кажется,  потребность  в  героизме,  доведенная  до  такого  неистовства,  похожа  на  раскольниковский  бунт  или  ницшевского  сверхчеловека.  И  там,  и  там  под  высоким  пафосом  кроются  низменные  устремления.
     -     Не  кажется.
     -     Тогда  пойди,  убей  старуху  или  открой  концентрационный  лагерь.   
     -     Но  почему?
     -     А  потому,  что  все  виновны,  все  бытие  несовершенно.  Но  не  ты.
     -     Знаешь,  что  такое  человеческое  достоинство?
     -     ?
     -     Можешь  не  отвечать.  Оно  имеет  тысячи  проявлений.  Но  главное  -  не  холуйствовать  перед  самим  собой,  перед  своим  неповторимым  бытием,  не  плести  вокруг  себя  кокон  безопасности  из  невежества,  солидарной  глупости  и  агрессивного  нежелания  проснуться.
     -      Ты   не  находишь  себе  места  потому,  что  ушла  из  телевидения.
     -     Ушла  потому,  что  надоело  быть  среди  жонглеров  лжи  и  притворства,  какие  не  снились  самому   высокому   лицедейству.  Ушла  потому,  что  быть  среди  сплошного  вранья  от  самых  высших  представителей  власти  до  самых  низших  и  не  умереть  от  омерзительного   вранья  -  значит  быть  солидарной  с  ними.  Ушла  еще  потому,  что  нигде  так  не  пропагандируется  пошлость  и  заурядность,  а  неуважение  к  людям,  кому  адресуются  передачи,  превыше  беcстыдства. Ты  можешь  быть  там,  я,  извини,  не  могу.
      -      Не  можешь  потому,  что  твоя  воинствующая  инфантильность,  замешанная  на  высшей  правоте,  рано  или  поздно  была  обречена  на  отторжение  всеми,  кто  окружал  тебя.
      -      Знаю.  Ты  тоже  с  ними.
      -      С  ними.
      -      Я  пытаюсь  в  тебе  уничтожить  зло,  ты  -  покончить  во  мне  с  добром.
      -      Ты  просто  невыносима  в  своей  назидательности.  Ладно.  Мне  на  работу.  А  ты?
      -      Поеду  на  дачу. 
               
                *      *      *

          « Спящий  не  выносит  света»,  думала  она,  покупая  хлеб,  сметану,  сыр,  кошке  рыбу. 
          Успокойся.  Может  быть  это  не  свет.  И  он  прав.  И  твой  поиск  -  очередная   заумная  блажь.  Мало  ли  чего  ни  возникает  из  небытия.  Нет  героического!  У  многих  нет  любви.  Многого  нет  у  многих,  и  ничего,  живут.  В  коконе.
          А  у  тебя,  есть  ли  у  тебя  любовь,  подумала  она,  переходя  дорогу,  забыв  посмотреть  по  сторонам.  Услышала  визг  тормозов,  отпрянула  назад,  успела.  Как  хорошо,  что  успела,  подумала,  но  как  невнимательна  и  рассеяна,  и  есть  ли  у  тебя  любовь?  Того,  сжигающего  огня,  нет  давно,  и  той  жажды  прикосновений  нет  в  помине.  А  что  же  есть?  Кокон  из  привычек.  Достал  он  тебя.  Что  есть?  Стабильность  -  раз.  Комфортность  -  два.  И  бесконечные  повторы  одного  и  того  же.  В  словах,  поступках,  мельтешении  дней.  Да,  это  не  любовь.  Но  как  хорошо,  что  ее  нет.
         Ты  что с  ума  сошла,  возразила  она  своему  двойнику,  который  так  или  иначе  возникал  неизвестно  откуда  и  заставлял  устремляться  в  неведомое.
       -     Нет,  не  сошла,  и  ты  лучше  меня  знаешь,  насколько  я  права.
         Да,  подумала  она,  ты  зашла  слишком  далеко,  чтобы  лукавить.  Любовь  -  это  детские  игры,  в  которые  рано  или  поздно  прекращаешь  играть,  она  так   же   неинтересна,  как  куклы,  классики,  вышивание.  Ты  переросла  возраст страхов,  предубеждений,  желаний,  хотя  на  новом  уровне  они,  как  шлейф,  тянутся  за  тобой.

                *      *      *

      В  вагоне  было  малолюдно.  Она  не  смотрела,  кто  рядом,  кто  напротив,  достала  сразу  все  книги,  выбрала  проблемную  и  стала  читать.  Здесь можно  прочесть  все,  что  не  читалось  дома,  и  это  время  считала  самым  благодатным,  без  помех.
       Но  не  сегодня,  подумала  она,  и,  оторвав  голову  от  книги,  пристально  посмотрела  на  сидящего  напротив.
      -    Я  вам  мешаю?  -  спросила  она.
      -    Нет,  не  мешаете.  Но  в  вашем  вопросе  звучит  неприязнь  и  раздражение,  и  мне  следует  уйти. 
      -    От  вас  исходит  какое-то  вопрошание. Беспокойство  передается  мне,  а  это  не  прибавляет  комфорта.
      -    Да,  конечно,  вы  правы.  Я  уйду  в  другой  вагон,  но  только  один  вопрос,  можно?
      -     Давайте.
       -    Вы  знаете  жизнеописание  Эзопа?
       -    Да.  И,  вспомнив,  добавила: «Ксанф,  выпей  море».
       -    Точно.  А  помните,  как  Ксанф  на  рынке  выбирал  красавчика-раба, заглядывал  ему  в зубы,  проверял  мышцы,  а  в  это  время  Эзоп,  уродливый  Эзоп,  в  рубище  не  лучше  моего,  стоял  среди  невольников  и  смеялся  над  философом.  «Чему  радуется  эта  грыжа  с  зубами?»  -  спросил  Ксанф  у  своего  ученика. «Сколько  бы  ни  выбирал,  ты    купишь  меня», -  сказал,  смеясь,  Эзоп.
      -    Продолжать?  -  спросил  сидящий  перед  ней  голосом,  в  котором  был  свет  и  мрак,  умирание  и  воскресение.
      Что-то  трогательное  прозвучало  в  его  вопросе.
      -    Не  надо.  Давайте  о  другом.
      -    Красивый  закат. 
      Он  смотрел  в  окно.
      Она  посмотрела  на  его  одежду.  Действительно,  рубище  -  иным  словом  не  назовешь  -  бомжовский  стиль.
     -    Простите,  я  прочел  авторов  на  обложках  ваших  книг. Здорово.  Они  все  бьют  без  промаха.
     «Бьют,  или  били?», -  подумала  она.
     -    Били,  -  вслух  сказала  она  и  испугалась,  будто  произнесла  нечто  сокровенное  незнакомому  человеку.
     -    Вам  можно  только  рукоплескать.  Это  же  конец  света!
     -    Нет,  -  сказала  она,  -  закат  цивилизации.
     -    Что  вы  понимаете  под  этим?
     -    Невостребованность  человечеством,  практически,  всех  духовных  ценностей.
     -    И  вы   знаете,  в  связи  с  чем  это  происходит?
     -    Нет.  Никто  не  знает.  Все  только  предчувствуют.  Вот,  почему  сказала,  что  те,  кто  писали  эти  книги,  может  быть,  в  свое  время,  били  без  промаха,  но  сейчас  -  только  по  воробьям.
    -    Мы  разрешили  эту  проблему,  -   глухо  произнес  он.
    -    Кто  это  «мы»?
    -    Наша  лаборатория, -  сказал  он  и  усмехнулся.
    -    И  что  же  вы  открыли? -  спросила  она,  совершенно  не  надеясь  получить  ответ.
    -    Все  дело  в  иммунитете.  Растет,  нет,  выросла  популяция  сильных,  выносливых  людей.  Людей,  у  которых  выработался  иммунитет  на  восприятие  человеческих  ценностей.  И  размеры  этой  популяции  -  все  человечество.  Иммунитет  сам  по  себе  ни  о  чем  не  говорит.  Он  указует  лишь  на  то, что,  практически,  все  духовные  ценности  -  чужеродные, не  присущие  земному  существованию  ориентиры  поведения.
     -    Потрясающе!  Ах,  как  гениально  просто.  Кто  вы?
     -    А  вы  хотели  меня  в  другой  вагон!
     -    Кто  вы?  И  где  ваша  лаборатория?
     -    Мне  нравится  одна  притча,  повествующая  о  том,  как  один  маг  и  волшебник,  выигравший  соревнование  среди  других  магов,  способный  по  пылинке  на  незнакомом  человеке  рассказать  всю  подноготную  о  нем,  шел  счастливый  и  довольный  по  песчаному  берегу  реки  и  вдруг  увидел  следы  человека.  Глядя  на  них,  он  не  мог  определить,  нищий  или  царь  оставил  отпечатки  ног.  Спустя  некоторое    время  он  увидел  этого  человека, сидящего  под  деревом.  Но  и  тогда  не  мог  определить,  кто  он.
     «Кто  ты,  нищий  или  царь»? -  спросил  он  сидящего.
     Незнакомец  ответил.  Но  вам  боюсь  сказать,  кто  я,  ибо  точно  пошлете  в  другой  вагон.
    -    Не  бойтесь.  Помните, тысяча  вторая  ночь  в  сказках  Шахерезады  еще  не  наступила.
    -    Помню. Тысяча  и  одна пролетели  незаметно,  как  наше  время  в  пути.      
    Он  замолчал  надолго.  Пауза  затянулась.
    -    Так  сложно?
    -    Нет,  все  просто.  Еду  из  лаборатории,  имя  которой  -  «зона».  И в  ней  провел  несколько  лет.  Что,  снова  «Ах»?
    -    Нет.  Мы  же  говорим  о  вечности.  Вы  необычайный  представитель  этой  протянутости  во  времени.  Сказанное  вами  созвучно  с  тем,  что  искала  и  не  находила.
    -    Странно.  То,  о  чем  мы  говорим  никому  не  нужно.  Вы  единственный  человек,  кто  услышал  меня  и  так  мгновенно  понял.
    -    Как  вы  подошли  к  этому?
    -    Нам  показалась  некорректной  точка  зрения,  что  люди  все  равны.
Различный  энергетический  уровень  рождения  делает  нас  разными. Мы,
скорее,  похожи  на  пчелиный  рой. Там  четкое  разделение  функций – пчелы-носители  нектара,  сторожа,  уборщики,  разведчики.  Каждый  занят  своими  обязанностями  в  зависимости  от  уровня  взросления.  Людей  же 
заставляют  выполнять  чуждую  им  работу.  Попробуй  заставить  Пушкина  стоять  у  токарного  станка  -  умрет.  И  вот  все,  неспособные  работать,  выпадают  из  общества.  Мы,  сидящие  в тюрьмах,  самые  слабые  из  всего  населения.  Да,  прижатые  к  стенке,  вынуждены  совершать  преступления, или  бороться  со  своими  комплексами.  А вы,  сильные  и  правильные,  каждый день  сажаете  нас  в  тюрьмы  за  то,  что  мы  не  доросли  до  взрослого  уровня.  Мы  похожи  на  общую  массу  людей,  но  другие.  Нам  не  подходит  ваша  мораль  и  нравственность,  как  не  подходит  она  и  вам,  потому  что  ценности  создавались,  ориентируясь  на  нас.  Вот,  почему  происходит  неприятие  их  ни  вами,  ни  нами.
     Она  слушала.  Он  говорил  тускло,  бесстрастно,  монотонно. «Не  герой,  -  подумала  она, -  как  хорошо,  что  не  герой,  а  то  сердце  разбилось  бы
 вдребезги».
     -    Надеюсь,  это  версия?  И  не  отсюда  растут  ноги  вашего  открытия?   
     -    Одна  из  версий.  Как  вы  догадались?
     -    Нельзя  планетарную  проблему  вывести  из  фрагмента    тюремного
бытия.  Потому  что  мораль  и  нравственность  идут  рука  об  руку  в  поведенческом  регулировании  людей.  И  всегда  нравственность  требовала  в  человеке  усилий  для  преодоления  своего  агрессивного  начала.  Без  усилий,  без  преодоления  не  бывает  нравственности.  Любовь  матери  к  ребенку  не  подпадает  под  категорию  нравственности,
потому  что  она  безусильна. Тюрьма  вас автоматически  вводит  в  поле  истинного  страдания  и  вырабатывает  нравственность  со  знаком  плюс  или  минус.  Заставляет  взрослеть.
     Она  посмотрела  в  окно.  Мимо  проносились  телеграфные  столбы  и  чахлые  деревья,  утопающие  в  болотистой  местности.  Типичный  пейзаж  ленинградской  области.
     «Вот  так  и  человечество  бредет по  колени  в  страдании,  а  когда  вода  смачивает  только  ступни, забывает  о нем  и  называет  счастьем».
     Она  откинулась  на  сиденье,  расправила  плечи  и  закрыла  глаза.
     -    Я  усыпил  вас, не  так ли?
     -    Наверное,  это  усталость.
     -    Но,  пожалуйста,  не  спите. Тысяча  вторая  ночь  не  наступила.
     -    Да,  не  наступила. И  нам  предстоит  послушать  еще  одну  сказку.  Рассказывайте.
     -    Это  печальная  сказка.  Вы  читали  английского  писателя  Перси  Сноу?
     Как  много  у  нас  точек  соприкосновения,  подумала  она.  Но  в  ответ  отрицательно  покачала  головой.
     -    Так  вот,  он  пишет  работу  «Две  культуры»  о  месте  физиков  и  лириков  в  судьбе  человечества.  Был  проведен  опрос  известнейших  людей  планеты,  и  они  дали  ошеломляющий  результат  -  в  двух  мировых  войнах,  в  немыслимой  жестокости  концентрационных  лагерей  косвенно  повинны  самые  великие  гуманисты  трех  веков  -  Вольтеры,  Толстые,  Ролланы.  Это  ли  не  печально?  После  опубликования  книги  прошло  около  пятидесяти  лет,  и  жестокости  на  земле  стало  не  меньше.
     -    Больше, -  как  эхо  отозвалась  она.  -  Скажите,  а  есть  ли  позитив  в  этом  мире?  Я  читала  Сноу.
     -    Как  много  у  нас  точек  соприкосновения!
     У  нас  одни  и  те  же  слова,  подумала  она.
     -    Кто-то сказал  -  культура  -  это  эволюция  ересей.  Духовные  ценности,  какими  бы  высокими  ни  казались,  но  приводящие  к  двум  мировым  войнам  -  не  имеют  права  на  существование.  И,  естественно,  у  человечества  вырабатываются  механизмы  неприятия  и  отторжения.  Согласны?
     -    Да.  Но  только  они  и  позволяют  людям  подняться  с  колен,  заставляют  пристально  всматриваться  в  свои  пороки  и  агрессивность.
     -    Но  по  большому  счету,  это  грошовые  ценности,  позволяющие  высоко  носить  голову  над  страждущей  толпой.  Но  ты  все  равно  находишься  в  стаде,  и  степень  возвышения  не  очень  велика.  Проблема  выхода  из  него.  Как?  Ориентируясь  на  что?  С  кем?  Для  миллионов  нет  ответа.
     -    Вы  знаете?
     -    Может  быть.  Но  что  волновало  вас  в  последнее  время,  откуда  готовность  к  таким  сложным  вопросам?
     -    Это  тест?
     -    Пусть  будет  тест.  Желание  прикоснуться  ваших  глубин.
     -    Волнует  отсутствие  героического.  Не  могу  найти  ни  в  чем,  и  ни  в  ком.  Оно  исчезло  с  лица  земли.  Век  тому  назад  люди  были  романтичны  -  делали  открытия  в  ядерной  физике,  шли  к  Южному  полюсу,  восходили  на  Эверест,  поднимались  в  Космос.  Сейчас  тоже  многое  делается,  но  восторженность  исчезла.  А  с  нею -  ощущение причастности  каждого  к  всечеловеческому.  Нет  восторга,  нет  героического.  Взамен  -  бескрылое  одиночество,  незащищенная  единичность.
     -    И  что?
     -    А  то,  что  во  мне  болит  разрушаемая  величайшая  ценность  единства  со  всем  мирозданием: вы  -  это  я.  Я  -  это  вы. На  этом  единстве  строится  и  любовь,  и  сострадание,  бесстрашие  и  героизм.      
     -    Героизм,  внешний  героизм  -  это  не  высшая  ценность.  Ваша  проблема  в  том,  как  выйти  из  стада. Как  оказаться  по  ту  сторону  добра  и  зла.
     -    Нет,  об  этом  не  думала.
     -    Потому  и  существует  проблема.  Вы  переросли  обыденность  и  потому  должны  уйти.
    -    Куда?
    -    В  поиск  своего  предназначения,  в  ту  внутреннюю  сосредоточенность  и  ясность,  единственно  позволяющие  найти  истинные  ценности.  Героическое,  повторюсь,  ценность  внешняя. Ценность  внешняя  -  слабый  отголосок  вашей  внутренней  потенции, «если  бы  кто-нибудь  в  битве  тысячекратно  победил  тысячу  людей,  а  другой  победил  бы  себя  одного, то  именно  этот  другой  -  величайший  победитель  в  битве».  Только  в глубинах  каждого  из  нас  простираются  архипелаги  неведомых  истин,  и  только  немногие  ими  интересуются  и  открывают  завесу  неизвестного.
    -    Как  жаль,  мне  это не  дано.
    -    Это  дано  каждому.  А  вам  в  большей  степени,  чем  полагаете.  Немногие  могут  увязать  категорию  внешне  героического  с  внутренним  постижением  единства  бытия  и  небытия,  жизни  и  смерти,  неотделимости  себя  от  других.
    -    Хотелось  бы  верить,  но  столько  лет миришься  с  заурядностью,  что  исчезает  внутренняя  мотивация  этой  веры.
    -    Вы  говорите,  исчезло  героическое  начало  в  человеке.  Есть  поговорка: «Тысяча  лет  -  существует  город,  еще  тысяча  -  пустыня  или  лес». Конечно,  это  утрата.  Но  есть  более  значимые  потери.  Это  забвение  чувства  бесстрашия.  Оно  сродни  с  героическим.  Но  бесстрашие  -  не  всплеск  -  оно,  как  и  безусильность,  кстати,  тоже  канувшая  неизвестно  куда,  фундаментальные  качества  бытия.  Сейчас  же  человек  боится  жизни,  боится  смерти,  боится  болезни, старости,  любого  негатива.  Бесстрашие  -  это  высшая  форма  принятия  любого  проявления  бытия. Бесстрашию  знаком   закон  движения  причин  и  следствий  -  они  движутся  по  кругу.  Сейчас  ты  беден,  нездоров,  произошла  утрата  близких,  но  наступит  миг,  и  ты  станешь  здоровым,  сильным,  и  все  будут  восторгаться  тобой,  а  ты  ими. «И  это  пройдет»,  -  вы,  наверное,  знаете  эту  притчу?  Знаете? -  переспросил  он.
     -    Конечно,  знаю.  Знаю  все,  что  ни  скажете.  Только  у  вас  несравнимо  высокий  уровень  обобщения. Мое  героическое  -  фрагмент  вашего  бесстрашия.  Может  быть,  вы  и  для  любви  найдете  более  достойное  место?  Так  жалко  ее,  затоптанную  в  грязь  обыденного.
     -    С  любовью  произошло  то  же  самое  -  она  забыта.  Только  сексуальная  составляющая  осталась  на  поверхности.  Но  там,  где  она  не  забыта,  у  истоков  Бытия,  ее  предназначение  превыше  всего  на  свете. Только  настоящий  человек  обладает  чувством  любви  и  бесстрашия.  Бесстрашие  делает  его  неуязвимым,  а  любовь  -  любящим  все,  что  ни  происходит  с  ним.  Помните,  у  Кастанеды  -  «Воин  не  верит,  он  должен  верить».  Настоящий  человек  и  любит,  и  должен  любить.  Долженствование  вменено  в  обязанность  как  высший  инстинкт
Программой.  И  тогда  про  него  можно  сказать,  что  он  не  сгорит  в  пламени,  не  утонет  в  пучине.  О  такой  любви  люди  даже  не  помышляют,  а  то,  что  принимают  за  любовь  -  это,  доведенная  до  крайности,  эксплуатация  инстинкта  продолжения  рода.
      Она  слушала.  Насыщалась  даже  не  знанием,  а  присутствием  этого  человека,  и  чувствовала  в  себе  не  прежнюю  пустоту,  а  бездну  неведомых  постижений.  Он  приоткрыл  дверь  в  кладовую  неисчерпаемых  возможностей,  позволил  легким  движением  неизвестной  красоты  открыть  неизбывные  красоты,  ценность  и  глубину  ее  бытия.
     «Открытие  другого  делает  невозможным  существование  друг  без  друга»,  вспомнила  она  строки  русской  писательницы,  живущей  в  Америке,  пять  минут  общения  с  которой,  навсегда  сделали  их  неразлучными,  хотя  больше  не  виделись  никогда.
     Такой   ты  еще  не  была. Такой  неизвестной,  возвышенной  даже  для  самой  себя,  думала  она.
     -    Вы  не  слушаете?
     -    Не  слушаю?  Я  впитываю  все  слова. Каждое  мгновение  преображает,  высвечивает  пласты  уверенности,  легкости,  свободы  и  вашего бесстрашия.  Не  слушаю?  Я  стала  зависима  от  вашего  присутствия.
     -    Странно.  Стараюсь  говорить  блекло  и  монотонно,  чтобы  не  превысить  порог  страстности,  чтобы  ни  вам  не  болеть,  ни  мне.  Вы  единственный  человек,  с  кем  говорю  из  обители  моего  одиночества.
Только  оно  позволило  выработать  в  себе  множество  состояний  перехода  от  бездны  страдания   до  высочайших  взлетов  наслаждения. И  хочется  поделиться   этим  знанием,  но  нет  никого,  кто  мог  бы  этого  желать.  Никого.  Желать  так,  как  вы.  Хотите  подарю  вам  самое  бесценное  -  вход  в  нирвану?
     -    Почему  мне? -  обмерла  она.
     -    Потому  что,  кажется,  мы  всю  жизнь  сидели  за  одной  партой,  читали  одни  книги  и  были  устремлены  к  одной  цели.  Столько  точек  соприкосновения  -  непостижимо.
     -    Нет,  не  надо,  -   она  успела  придти  в  себя,  -  Нирвану,  как  и  истину  невозможно  ни  подарить,  ни  продать,  ни  купить  -  это  остужение  лихорадки  стремления,  Вы  и  так  что-то  похожее  передали. До  встречи   не  знала,  что  творится  со  мной,  а  сейчас  эта  поездка  и  вы  смогли  сделать  невозможное.
     И  вдруг  она  осознала  его  слова.  Это  он!  Он  подарил  невообразимое состояние.  Неужели  такое  возможно?  Не  может  быть!
     -    Знаете,  я  повторюсь.  Нам  нельзя  находиться  на  одном  уровне  страстности.  Вас  захлестывает  необычайность  происходящего.  Успокойтесь,  вам  скоро  выходить.
     Она  глубоко  вздохнула,  отгоняя  морок,  и,  уже  не  стесняясь,  стала  всматриваться  в  его  лицо,  стараясь  запомнить  навсегда.
     -    Вот  и  закончилась  сказка,  и  все  остались  живы,  -  сказал  он.
     -    Не  кончилась.  Мне  предстоит  пережить  все  сначала  в  новой  жизни.
     -    Еще  одна  подсказка.  Не  бойтесь.  Ничего  не  бойтесь.  Жизнь,  смерть,  нирвана  -  три  независимых  формы  существования.  Это  то,  что  случается  с  человеком,  куда  он  входит  без  возврата.  Что бы   ни  случилось  -  хорошее  или  плохое  -  из  нирваны  выхода  нет.
     Электричка  медленно  двигалась  вдоль  платформы. 
     Люди  столпились у  выхода,  ожидая  остановки.
     Она  встала.  Он  сидел,  отвернув  лицо  к  окну.
     Она  села.
     -    Не  беспокойтесь.  Со  мной  все  в  порядке,  -  сказал  он,  чуть  улыбаясь.  -  Если  испытываешь  страдание  от  одиночества  -  это  в  тебе  земное.  А  если  наслаждение  -  небесное,  убеждаю  я  себя.  Сегодня  судьба  так  выбросила  кости.  Завтра  она  выбросит  иное.  Но  и  мы  будем  другими,  не  так  ли?
     -    Так,  -  сказала  она,  -  но  вы  для  меня сегодня  -  Превосходнейший  в  мире,  и  будете  праздником  на  всю  оставшуюся  жизнь.
     -    Вы,  повторюсь, недооцениваете  себя.  И  праздник,  и  Превосходнейший  -  это  глубинная  сердцевина  вашего  существования.  Она  и  только  она  озабочена  самореализацией.  Вот  почему  вы  так  восприимчивы  и  чувствительны.  По  сути,  вы  слышите  и внимаете  только  самой  себе,  разбуженному  своему  светло-возвышенному.  Только  себе.  До  новой  встречи.  И  еще,  простите,  я  вас  люблю.  И  всегда  любил.
     Она  протянула  руку,  прикоснулась  к  его  одежде,  улыбнулась  и  вышла  последней.
               
                *      *      *
 
     Как же  я  была  самонадеянна.  Слишком  полагалась  на  свою  исключительность.  И  только  прикоснувшись  к  безмерности  другого,  начинаешь  понимать,  насколько  незначительна  вне  самомнения.  Успокойся,  только  в  момент  постижения  своей  ничтожности  начинается,  собственно,  рост.
     Да,  каждая  эпоха  рождает  своих  героев,  а  нынешняя  обходится  без  них.  Печально?  Конечно.  Но  тревога  обернулась  покоем,  из  которого,  как  говорит он,  выхода  нет.  Дай-то  Бог.  Хотелось  бы  верить.
     Странно,  почему  утрата  привычного  знания  возносит  до  небес?  В  чем  прелесть  новизны?  Может  быть,  она  позволяет,  пусть  иллюзорно,  но  идти  в  ногу  с  изменяющимся Бытием.  Или  расширить  горизонты  ускользающей  истины?      
     И  как  легко  отпала  проблема  героического.  Каким  невообразимым  знанием  обернулась  она.  Вместо  нее  ты  нашла  сверх  того,  что  искала  -  творящего  истину,  а  это  куда  значимей  всего  того,  что  заполняло  жизнь.
     Хочется  петь,  Впервые  за  десятки  лет  из тебя  рвется  песенное  настроение.  Петь,  резвиться,  делиться с  кем-то  осязаемой  радостью.
     Делиться  с  кем-нибудь.  С  кем?  А  у него  неразделенная  ни  с  кем  истина.  Подруга,  съешь  лимон.  Ты  струсила,  Ах,  как  ты  испугалась  этой  встречи.  Как  ловко  рулила,  чтобы  не  зацепиться  -  «Не  герой.  Как  хорошо,  что  не  герой».  А  вдруг  он  -  твой  родник,  мечтаемое,  свет?  А  ты  прошла  мимо,  и  сейчас  идешь  прочь,  напевая.
     Успокойся.  Сегодня  бытие  так  выбросило  кости.  Ты сделала,  вернее  твое  тело  сработало  по  заведенному  алгоритму,  как  и  должно  сработать  материальное  творение.  Ведь  ему  вполне  комфортно  вдали  от  духовных  постижений.
     Ах,  как  хорошо,  что  не  опустилась  до  позорного  чувства  влюбленности,  не  разорвалось  сердце.
     Знаю, что  сказал  бы   он  в  ответ  на  мою  влюбленность:  «Творящий  истину,  не  нуждается  в  сострадании».
     А если  бы  я  была  настойчивей,  он  улыбнулся  бы  и  сказал:  «Я  не  могу  приблизиться  к  вам  потому,  что  исчезнет  гармония  мира.  Сейчас  нас  трое  -  вы,  я  и  то,  что  между  нами  -  может  быть  это  ожидание  встречи,  а  может  быть  это  та  любовь,  которая  может  жить  только  на  расстоянии,  и  ей  не  нужны  прикосновения.  Прикосновения,  добавил  бы  он,  убивают  все  -  и  любовь,  и  мечту,  и  душу.
     Да,  ответила  бы  я,  но  от  прикосновений  рождается  все  -  и  трава,  и  цветы,  и  деревья.  И,  может  быть,  родилась  земля  и  возникли  солнце  и  вселенная.
     «Женщины  всегда  практичней  нас.  Но  поймите,  то,  что  рождается,  подвержено  тлению  и  смерти,  и  концу.  А  я  говорю  о  вечности.  Ведь  о  ней  вы  грезили  все  эти  годы.  И  она  была  смыслом  вашего  существования».
     Помолчи,  приказала  она  себе.  Еще  немного,  и  ты  станешь  им,  а  он  тобой.  При  таком  раскладе  ни  к  чему  вам  встречи.  Их  и  не  будет,  больно  уколола  она  себя.
     Она  не  шла,  летела,  не  видя,  не  слыша,  не  ощущая.
     Приподнятость  сулила  цель,  как  это  всегда  бывало  раньше.  Но  цели  не  было.  Ты  сама  себе  и  восторг,  и  цель, и  средство,  и  опора.
     Цели  нет.  И  нет  опоры,  подумала  с  тревогой она.
     Не  волнуйся.  Мне  найдется  применение  на  этом  свете.  Во  первых  -  научиться  ходить,  как  новорожденная  в  неведомом  пространстве  нирваны.  Сначала  первые  шаги,  потом  постижение  речи,  правильное  мышление,  обретение  взрослого  знания.  Но  самое  главное  -  научиться  видеть  свет  солнца,  отраженное  сияние  луны,  быть  неотличимой  от  ветра,  воды  и  облаков.  Свет  духовного  солнца.  Это  ли  не  решение  проблемы  занятости.  И  хватит  ли  оставшейся  жизни  на  все?  Но  это  не  должно  волновать.  Ты  перестала  ездить  в  горы,  и  думала,  все, конец,  завершено.    
     Но  предстоит  вечное  скитание  твоего  духа  в  беспредельном.  А    это,  куда  более  захватывающее  путешествие.  Путешествие  в  бездну  покоя  внутри  себя.  Покоя,  состоящего  из  борьбы,  счастья  и  слез.