Рак - психея, пневма и медицинский конвейер

            Этот полухудожественный рассказ – в основном для тех, кто столкнулся с проблемой рака или вынужден иметь дело с нашей медициной. Правда, иметь дело с ней может каждый, и раковые клетки образуются у всех людей, хотя уничтожаются, если организм работает нормально.

            Я хочу добавить сознательного отношения к данному вопросу, а также – радости жизни. Поскольку физическая депрессия (от самой болезни и от химиотерапии) вызывает психическую – как и наоборот – а это для лечения неполезно. Поэтому мой рассказ будет слегка философски-юмористическим – хотя там, где речь пойдет о социальной критике, это будет смех сквозь слезы.

  Содержание:
1. Быть с людьми
2. Рак в психологии – почему я?
3. Рак в христианстве и биоэнергетике – вопрос вины и энергетического заражения
4. Официальная бюрократия
5. Помощь родных и близких
6. Диеты и бады
7. Что могут экстрасенсы?
8. Лечение звучанием
9. Медицинский конвейер
10. Химиотерапия
11. Путешесвтие
12. Ашрам
13. Альтернатива
14. Оформление инвалидности
15. Своё пространство
16. Демон Танатос
17. Издержки иммунитета
18. Психея и пневма

                1. БЫТЬ С ЛЮДЬМИ

      Это, несомненно, первая рекомендация. Во-первых, у людей можно узнать информацию, до которой в нашей хаотической стране добраться вовсе непросто. О важности диеты, о конвейере официальной медицины и преодолении сопряженной с ней бюрократии, о её последствиях и альтернативных методах лечения. Хотя есть Интернет, где можно найти все, что угодно, – прямо противоположные рекомендации, но по-настоящему доверяем мы только людям, которых знаем лично.

      Во-вторых, общество до сих пор имеет табу на прикосновение к данной теме. Это табу не исчезает, поскольку табуируется смерть – в современном мире мы разучились обращаться с ней, она вынесена за пределы нормальности. Её сакральный смысл (духовный) и уважительное отношение к процессам умирания почти утрачены. Лишь на Востоке, в странах индуизма и буддизма, к смерти остается радостное, светлое и легкое отношение. У нас же трагедия начинается ещё до того, как она произошла. Как пишет философ Борис Марков, мы разучились общаться со смертью, и она одичала.
 
      И поэтому человек с диагнозом рак имеет хороший шанс оказаться во внутренней изоляции. Из-за дикого подсознательного страха смерти, который ныне является социальной нормой, у окружающих к нему возникает совершенно особое отношение. Нет нужды объяснять, что оно не только не поддерживает здоровье человека, но крайне вредно. Мне не нравится даже термин "раковый больной" – ведь сам человек до постановки диагноза обычно чувствует себя здоровым. Небольшие боли да многолетняя хроническая усталость – все, что испытывала я, а часто нет и этого. Если бы не медицинская волокита, отнимающая уйму времени и сил, и не отсутствие информации о поддерживающих средствах в периоды "лечений", "больной" мог бы ещё долго и легко вести здоровый образ жизни. А так за это приходится бороться.

      Чтобы бороться, нужна энергия – а её как раз и не хватает – и это замкнутый круг. Поэтому родным и близким не стоит очень уж призывать человека к героической борьбе за выживание, а нужно просто не обременять его своими проблемами. Надо бы просто говорить, что они его любят, каким бы он ни был и что бы ни делал, а это как раз самое трудное: ведь для этого надо преодолеть эгоизм и даже свой собственный взгляд на вещи, чтобы понять того, кому действительно трудно и пойти ему навстречу. Даже не стоит настаивать: "Ты поправишься", – поскольку этого ведь может не случиться. Особенно, если верить врачам – врачи онкоцентра говорят: "Мы не лечим, мы только продлеваем жизнь". И все же это лучше, чем сокрытие диагноза в советские годы. Лучше оставить неопределенность, которая позволит человеку снять непомерный груз ответственности за свою жизнь и жизнь близких, убрав как свой страх, так и свою героику, чтобы он сам, в своей неопределенности (но при наличии максимума информации) чувствовал и находил то, что его реально, в каждый данный момент, может лечить и спасать.

      Все люди разные, а под словом "рак" сегодня понимается большой комплекс болезней разрастания ткани, вызванных самыми разными причинами. И потому неудивительно, что при отсутствии индивидуального подхода к лечению, никак не удается найти универсального средства от рака. Принятые медицинские модели могут не сработать, это надо понимать – это признают сами врачи. А потому собственный поиск тут необходим. Нельзя слепо доверять официальному конвейеру. От него как раз надо изолироваться, и стараться общаться с врачами, не как с функциями, а как с людьми. Это непомерно сложно, в этом виновата система – куча писанины, по 30 больных на врача, система задает формализм. Но все же в каждом функционере кроется живой человек, и более того, он обязан быть человеком, коль скоро он выбрал такую профессию. Поэтому надо не стесняться задавать вопросы, пока не выгонят из кабинета. Хождение по анализам, инстанциям утомляет, но не бойтесь включать каждого врача в свою проблему – вы в более тонком состоянии, и если вы поможете ему вернуться к человечности, он только будет потом вам внутренне благодарен. Несмотря на социально узаконенную во всех наших официальных заведениях, но эмоционально грязную привычку к раздражению. Её надо преодолевать – собственной человечностью, хотя это далеко не всегда удается. Это важный ракурс первой рекомендации – быть с людьми.

      Это то, чему в данной ситуации приходится учиться заново. Главная же психологическая проблема здесь – это самоизоляция: мысли о смерти заставляют человека покинуть мир живых, не дожидаясь её.

      Это то, с чем я столкнулась прежде всего. Я не очень боюсь смерти, но вышло так, что мое обращение к официальной медицине пришлось на канун новогодних праздников. Была пятница – люди спешили с радостными лицами, тортами, подарками и ёлками, а я с удивлением ощутила себя уже полностью непричастной всей этой суете. Диагноз выкинул меня совсем в другую реальность – в этом поверхностном социальном мире мне места не осталось. Справлять мне было уже нечего. Да и чем жить, если все мои планы, требующие затраты усилий и времени, уже не осуществятся? На мне четыре человека (любящий муж, ещё несамостоятельные дети и пожилая мама), семью держит женщина, но чем же я смогу им помочь? А быть инвалидом, обузой, причиной страданий, воронкой, в которую уйдут все деньги? Лучше уж сразу умереть, чем после длительных мучений.— Но такие мысли возникают на вербальном уровне, им можно сознательно возразить. А хуже – вот эта первичная подсознательная отстраненность от мира здоровых людей. Порождает её – вышеупомянутая непреодолимая граница в нашем сознании между жизнью и смерти – и во многом – официальный медицинский дискурс.

      Дискурс власти, по Мишелю Фуко, заставляющий человека счесть себя больным – то есть частично невменяемым, несамостоятельным, слепо подчиняющимся процедуре, в которой он ничего не понимает, навсегда попадающим в "процент" риска смерти и навсегда покидающим радостную жизнь с её обычными перспективами. Конечно, при недостатке финансирования, врачи не очень-то много чего могут сделать. А "больными" легче управлять, когда они не сопротивляются и не задают вопросов.

      То ли потому что я философ, то ли потому что психологически работаю с людьми, но довольно быстро – сделав анализы и подтвердив все худшее, я поняла, что в таком настрое оставаться нельзя. Мне нужно позарез опять включиться в нормальную жизнь. И вот, на обратном пути из Песочной, заметив на пересечении улочки с Выборгским шоссе кучку выброшенных кривоватых непроданных ёлок (нестандарт), я вышла из автобуса, и выбрав парочку попушистее, пересела на трамвай.
      "Это у Вас две ёлочки или одна?"– спросила меня пожилая низенькая кондукторша в молодежно-яркой курточке и шапочке. "Две,– отвечала я.— Какую хотите?" Старушка смутилась: поняла, что выдала себя, но поблагодарила, и я протянула ёлку потоньше и повертикальней, которую легче нести, себе же оставила куст. Её радость за подарок передалась мне и указала путь. Конечно, этой мой путь – делать людям подарки, но он достаточно универсальный.
      Чтобы сохранить силы и желание жить, надо делать то, что делать приятно. Другие спасаются работой, но это возможно только тогда, когда уже преодолен начальный стресс и достигнута встроенность в схемы лечения. И когда на это не тратиться слишком много сил. Как механическая, так и творческая работа в больших количествах противопоказана – она не оставляет психологического времени внутреннему контролю за своим телом – за лекарствами и самим процессом лечения, а его требуется много, чтобы действительно восстановиться. Но общаться можно с самого начала.
 
      В тот день мы ещё съездили с супругом на презентацию, получили в подарок книги и пообщались, попили чайку с сыром и колбаской (последнее, конечно, при раке не полезно, но помогло прийти в себя).
      Выясняя информацию, в новогодние праздники я занялась болтовней по телефону и в результате сказала о диагнозе кому только можно (а можно, конечно, не всем: есть люди в футляре, которые сами устраняются от жизни, и с ними говорить о плохом не стоит, это только усугубит их и ваши комплексы). Общаться нужно с тем, с кем общаться легко, – с открытыми людьми, и я никогда столько не общалась, по количеству и качеству. Старалась дать, что могу, – а вдруг потом не успею? – уже не будет сил? И, конечно, получила достаточно сочувствия, чтобы продолжать жить. Чтобы перво-наперво ушла отстраненность от людей, их общего потока жизни и то желание смерти, которое в ней коренится.


                2. РАК В ПСИХОЛОГИИ – ПОЧЕМУ Я?

      Я начала с психологии, потому что стресс сперва перекрывает способность мыслить трезво во взаимодействии с нашей медициной, а последнее очень требуется. Ещё немного продолжу о психике: считается, что первый вопрос, который приходит в ответ на диагноз: почему я? Мне кажется, это чувство обиды приходит все же к довольно инфантильным людям (которые наверное чаще всего и наведываются к психологам). Потому что зрелым людям обычно и так понятно, откуда что берется. Всё же перечислю главные причины.

      1. Гормональные нарушения. У женщин рак чаще всего возникает в период климакса, если он по каким-то причинам проходит негармонично.— Семь лет назад до описываемых событий я по настоянию врача и родных сделала операцию по удалению кисты (на всякий случай, хотя никакого намека на рак там не было), удалили её вместе с яичником (так им проще), что сразу вызвало кровотечения и лет пять гормональных сбоев, и климакс лет на 10 раньше, чем был у моей мамы. И вот как раз когда он стал заканчиваться, заболела грудь. Я, конечно, регулировала гормональный баланс – индийским меносаном, потому что наши гормональные препараты давали только большее отклонение от нормы. И я поддерживала физическую форму как могла: ездила на велосипеде, ходила в баню и плавала всё лето, и все же это меня не спасло.
      Надо хорошо знать, что операции в нашей современной медицине финансово выгодны. Ну зачем женщине в 45 два яичника, она ведь больше рожать не собирается? Но в организме ничего лишнего нет, и удаление чего бы то ни было всегда дает дисбаланс эндокринной системы и риск образования рака. Так что в хирургии больше пользы, чем вреда, только в самом экстремальном случае.

      2. Стрессы. Они вызывают сбой налаженной работы организма на том уровне, где мы уже не в состоянии её сознательно наладить. Здесь недостаточно просто успокоиться  и принять все, как есть.— Не от мании величия я решила рассказать о себе, но у меня грудь впервые заболела, когда я с мамой общалась о политике, через полгода после смерти отца, которого по возрасту уже никак не лечили от рака (надо знать, что пожилых у нас просто так не лечат) и которому я никак не могла помочь. Несколько раз и я, и супруг пытались прижать врача на Березовой к стенке (а он был завотделением), и добиться какого-нибудь лекарства, от которого был бы прок, но тот меня выгонял, говоря, что я (дочь) не прямая родственница! предпочитая общаться с мамой, которая по-советски верила врачам, как богам, а бороться ни с кем, кроме меня, уже физически не могла. В конечном итоге мы выяснили в Интернете, какое лекарство нужно (для предупреждения метастаз), и попросили врача его выписать, и в конце концов он согласился. Метастазы уже начались, и мы не стали ждать, пока препарат доставят в поликлинику, купили его сами и стали делать капельницы дома. Но было поздно – вскоре отец умер. Лекарство, выписанное нам с таким трудом, пришло в поликлинику уже после его похорон.
      И одна американская врач, с которой я сейчас общаюсь по моей проблеме, сказала, что рак предстательной железы прекрасно лечится, и когда работающий человек умирает от этого всего лишь в 78 (ещё за два месяца до смерти отец занимался инженерными проектами), то это преступление.— Только вот расплачиваться за него не тому завотделением урологии на Березовой, который тщательно заботится – о своих доходах, а мне, матери двоих детей. И это социальная норма.

      Были, конечно, и другие стрессы. Я буду упоминать дочку – у неё был друг, который не поступил вместе с ней в университет на философский, куда хотел. По глупости расслабился и по привычке вытащил на ЭГЕ мобильник, чтобы время посмотреть в конце экзамена, и его выгнали, не глядя, что он никому не звонил. (ЭГЕ только входили в жизнь, и мобильники почему-то не сдавали.) Мама его устроила в Герцена учиться на преподавателя ОБЖ, год он пытался, но это его мало увлекало. Сдавал этот ЕГЭ на следующий год, но это оказалось тяжелее, и по баллам он не прошел. Это его как-то подкосило. Мама-то делала, что она могла, – отселила его в отдельную квартиру: они с отцом были в разводе, а у нее новая семья и младший сын на домашнем обучении. Она считала, что старший уже должен зарабатывать деньги – тот пошел летом поработать в Макдональс на испытательный срок, и ему – обычная практика! – в конце не заплатили. Осенью стал читать по ночам, сбил режим, бабушка посоветовала сходить к знакомому психиатру, а тот выписал фенозепам, от которого начались депрессии.
      От этого была первая неудачная попытка суицида – попытался вскрыть вены и не смог, после чего его застали дома моя дочка со своей подругой. Она сперва скрывала, почему, пообещав быть дома, уехала на другой конец города (он жил в двух часах от нас), но тут мы сказали, что такие вещи скрывать не стоит. Я позвонила его маме, бабушке и отцу – никто из них не пришел его навестить: говорили, дурачится. Весь следующий год дочка спасала своего мальчика, а мы спасали её. Я делала, что могла – звала его на интересные лекции по философии в университет, приглашала к себе заниматься английским, но он находил повод не прийти. Главный повод был – мама зовет его посидеть с маленьким братом. Он так и не стал моим ребенком – и во время его похорон мне представилось, что он становится маленьким и возвращается к своей матери. Моя Сияна девушка притягательная, и у нее тут ж появился новый друг, который посчитал за счастье и удачу её утешить и помочь (а она после этой истории неудачно упала и сильно повредила сухожилия, так что месяц ходила на костыле). Считать, что эта история не сказалась также и на моем здоровье, я не могу.
      Стрессов было больше – я вспомнила лишь те, которые не закончились хэппи эндом, потому что именно такие истории оставляют губительный след. Я ведь не смогла, среди текущих дел не приложила достаточно усилий, не нашла способа помочь – хотя в полноте существования и среди чудес жизни, вероятно, способ есть всегда. Я не нашла для отца знакомых врачей, хотя и пыталась,– и вот теперь придется их искать для себя самой. Я не смогла вывести мальчика из депрессии – и вот теперь самой придётся с ней сражаться, преодолевая нежелание жить. Логично. Это логика подсознания, призывающая всегда побеждать – побеждать, даже проигрывая,– логика души и духа.

      3. Неестественный образ жизни. Конечно, все мы пьем не ту воду, дышим не тем воздухом, не ложимся на закате и не встаем на рассвете, и в силу общего социального напряжения общаемся раздражительно, постоянно стимулируя друг друга на преодоление и борьбу. Без такого стимула зимой на наших широтах мы просто спали бы. А так ведем ночной образ жизни, и бодрствуем в то время, когда организм должен спать и вырабатывать мелатонин – и вот первый толчок к самоубийству дочкиного мальчика. И мой последний толчок к раку.
      Изменить социальный режим дня не представляется возможным. От него зависит личный. А бывают и дополнительное напряжение – у меня оно было связано с сыном, и супруг счел, что в этом причина всех бед. В пятом классе Ярик не поступил в матшколу 239, хотя решил 14-ть задач из 17-ти и имел грамоты, но было собеседование, где его ничего не спросили и соответственно баллов не поставили, так что баллов он не добрал. Давать деньги на ремонт школы мы не умеем. Зато на наше удивление он поступил в 610 гимназию с греческим и латынью (несмотря на большой конкурс), где стал делать уроки до 12 ночи, занимаясь попутно математикой в кружке 239 и программированием в Аничковом дворце – ведь он технарь, а не гуманитарий. Добро бы не нравилась ему эта латынь – и раздражающие нас двойки за незначительные погрешности – тогда бы мы сразу ушли в средне-нормальную школу, чтобы вновь поступить в математическую. Но когда я тут спросила, пойдет ли он в маткласс по кружку, если его пригласят, он сказал, что не хочет уходить из своей гимназии: "А как же латынь? Мы её ещё не доучили!" – и вообще их физик из ФТШ и биолог Черепанов, что водит их в походы, ему очень нравятся. А по латыни ему не нравится преподавательница, но нравится язык. А греческий ему не нравится как язык, но нравится преподаватель. Мне ничего не оставалось, как только контролировать вечерами его уроки и порой помогать, чтобы лег он спать в 11 или хотя бы в 12, а не в час, вставая в 7 утра, и самой засыпать ещё позже, приходя в себя, а потом просыпаться тоже в 7. Сколько супруг мне ни напоминал, что спать нужно ложится раньше, восстанавливая мелатонин, интересы ребенка дороже. К сожалению, сейчас выбора нет – или до посинения учиться в элитных гимназиях с интересными преподавателями, или вообще ничего не делать в обычной школе, получая пятерки, которые двоек не стоят.
      
      4. Ушибы, травмы и воспаления. В 19-м веке, когда всё было проще, немецкий врач Рудольф Вирхов высказал гипотезу, что рак – ошибочно работающий механизм заживления ран: рак эксплуатирует процесс восстановления ткани. Само воспаление призвано исцелять, создавая новую ткань, но оно может способствовать росту опухоли. Чем успешнее раковым клеткам удается спровоцировать местное воспаление, тем агрессивнее ведёт себя опухоль. А воспаление при этом может быть любое – у меня заметный рост опухоли дала обычная простуда. 
      Бытовые ушибы и травмы мы часто не замечаем, а если и замечаем, то быстро о них забываем. Моя мама, погадав на маятнике, сказала, что мой рак связан со сдвижкой энергетического контура, которая произошла при падении. Я долго думала и вспомнила, что с год назад в гололёд поскользнулась и упала с велосипеда. Ушибла ли я при этом грудь, не помню, но руку ударила сильно, поскольку сломала палец – даже на всякий случай съездила в травмпункт и дней пять походила в гипсе, но через неделю об этом забыла.
      Ушибы и местные воспаления бывают у каждого, не говоря уже о том, что в России бытует обычай кидаться тарелками и буквально исполнять правило: "Бьёт, значит, любит". Стоит помнить, что это может стать причиной смертельной болезни, и любовно восстанавливать энергетический контур родных и близких после каждой драки!

       5. Недостаток энергии и иммунитета. Как астролог, я добавлю пятый фактор – есть резонансные аспекты, отвечающие за болезни. Это не приговор, но неудивительно, если они вдруг сработают.
      Плутон против Солнца – аспект нехватки потенциала – это типичный аспект смерти: по нему умерли и моя бабушка в 92, и мой брат в 25. И даже Шри Ауробиндо оставил тело при этом аспекте – его медицинский показатель при этом был урологический. При этом аспекте мне уже с весны стало не хватать сил – как-то на лекции я почувствовала, что просто нет энергии свободно говорить, и мобилизовать  её я не могу – я стала просто читать презентацию. Летом я не отдохнула – у дочки было поступление в магистратуру. Осенью тело начало подавать сигнал: "Я устало, я не хочу жить" – я, конечно, не обращала на этот тихий голос никакого внимания и приводила тело в чувство обычными способами: ездила на велосипеде, ходила в баню и вытягивала себя за волосы из тихого ленинградского болота.
      Когда осенью я сказала подруге-астрологине об этом аспекте, она спросила: "Как собираешься отмечать?" – "Во всяком случае, не раком",– ответила я. Но из болезней выбор здесь небольшой: потеря иммунитета (как счастливой семьянинке СПИД мне не грозит, но рак ведь тоже вызывается, когда организм от усталости не справляется с нарушениями). Плутон затрагивает и почки – это тоже проявились: как первая боль при первой же химиотерапии. Ещё сексуальность – сексуальное влечение напрочь исчезло одновременно с заметным ростом опухоли. 
      Велосипед оказался не в плюс: одна из причин инфильтратов в груди, что забиваются потовые железы. А баня не так вредна, как считается: она прочищает организм, и сначала образование уменьшалось после неё (парилась я щадяще и грудь прикрывала веником). На Руси лечили рак баней и физическими нагрузками – когда организм начинал добывать из раковой опухоли недостающие ему белки, разрушая её. Но это возможно лишь в обще-экологичных условиях, на природе.
      К счастью, мой астро-аспект бывает далеко не у всех и только раз в жизни – в живущем поколении людей его довелось испытать Рыбам и Овнам (в раннем детстве), Тельцам (в юности), Близнецам и Ракам, и еще "повезет" Львам. Не так страшно, когда этот напряженный аспект один, но хуже, когда напряжение одновременно усилено другими планетами, как в моем случае: Уран с Плутоном – планета небес и планета подземного мира – стояли в напряжении 4 года – в мире они поспособствовали войне на Украине, как в прошлый раз, 80 лет назад, – фашизму и сталинизму. А в личном ощущении этих небесных влияний особенно досталось вторым декадам Рака и Весов (кстати, Путин – вторая декада Весов). Уран отвечает за стрессы, неправильность и сбой программы: у меня он делал точный квадрат весь прошлый год – действительно, такого количества стрессов у меня никогда не было. Резонанс Урана создал сбой программы, а энергия Плутона не смогла её восстановить.
      В новогодние праздники был один день, когда я прекрасно себя почувствовала: воспаление, влияющее на рост раковых клеток, казалось, ушло. Это был день точного соединения Солнца с Плутоном в небе: день, когда у всех много энергии. А вот первая точная оппозиция Плутона к моему Солнца была отмечена тем, что мой диагноз из Т3 превратился в Т4. Нарочно не придумаешь! Но даже этих аспектов для фатальности ещё недостаточно. "Запустил" процесс воспаления и быстрого роста Сатурн, встав в квадрат к моему Плутону (физиологически, это давление энергии, а традиционное название этого аспекта – аспект катастроф). И эти два аспекта повторяться в июле, в районе моего дня рождения. Чего же ждать, как не рецидива? А потом ещё в третий раз будущей зимой. А потом ещё год Плутон образует квадрат к Юпитеру – аспект социальной борьбы и революции, и драматизации событий. Как-то он уже ощущается в моем рассказе, к сожалению,– а ведь я хотела написать ясно, легко и радостно! Но может, это просто последствия химии, и ещё получится?


                3. РАК В ХРИСТИАНСТВЕ И БИОЭНЕРГЕТИКЕ –
                ВОПРОС ВИНЫ И ЭНЕРГЕТИЧЕСКОГО ЗАРАЖЕНИЯ

             Дав таким образом альтернативу психологическим утверждениям, что причины рака, как и всего на свете, надо искать в детских обидах и инфантильных заблуждениях, перейду к религии. Православное христианство на всякого человека – здоров он или болен – возлагает до боли всем знакомое чувство вины. Конечно, не планеты виноваты, а люди. И вину всегда можно найти, было бы желание! Но моё глубочайшее убеждение – на больного раком не надо наваливать груз ответственности и вины за прошлое, также как настоящее и будущее. При интоксикации и сидении в очередях он и так несет такую тяжесть депрессии, что всякий груз надо снять. Я, конечно, готова признать, что по всем вышеперечисленным статьям рак я заслужила. Но человек невиновен, если это его бренное тело отказывается жить в неэкологичных для него условиях. Есть коллективная карма, с которой тело может не справиться. Надеюсь, я её показала.

                Восточные религии не обвиняют человека, если он умирает. Может, в силу концепции перевоплощений – но проблемы в смерти нет. А христианство обвиняет – человек должен жить, хоть ты что! Ведь он живет только раз. Если умирает, да ещё бросая близких, – кто ж ему это простит? Это индус может заняться собой, а у нас ведь коллективная карма!

                "Знаешь, в какой-то момент я ощутила удивительную лёгкость,– сказала я своей подруге-астрологине.— Как в странах Востока: что я ни в чем не виновата. Я могу просто уйти. И с моими близкими ничего не случится. И я поняла, что только так я могу вылечится. Моя ответственность привела меня к болезни, мне нужно её оставить. А с этой тяжестью волнений за все происходящее мое тело не хочет жить." 
                "То есть, ты просто решила отсюда свалить?"– с пониманием отвечала подруга.
                "Да если бы я!"

      Дух и тело в христианстве были разнесены, и диалектика до сих пор такова, что чем больше мы хотим, чтобы правил дух, тем больше правит тело. – "Плоть", по Мерло-Понти: тело как нечто воистину интересное, интереснее самого духа. Темная основа бытия и нашей свободы, если по Шеллингу.

                – О праве на смерть я потом прочла в психологической книге Карла и Стефани Саймонтон "Возвращение к здоровью": врача-онколога, который сам перенёс болезнь, и его супруги-психолога, почему книга и заслуживает доверия. С обсуждением темы смерти в США хуже, чем у нас: она там более запретна. У нас же смерть куда ближе – и человек на всякий случай сразу говорит, как его похоронить.– Это первое, что приходит в голову: не только мне, но и другим, кто столкнулся с возможностью покинуть этот мир в ближайшее время. Однако лучше обсуждать не только этот, но и другие ракурсы смерти!

                В книге Саймонтонов есть и другие рекомендации: по релаксации, преодолению боли и обид (обидчивость – спутник любой болезни, так как человек находится в слабом состоянии, и затаенные обиды легко становятся явными и мелочи приобретают значимость), медитации, визуализации – регулярно представлять, как лимфоциты уничтожают раковые клетки (при этом раковые клетки надо представить мягкими и слабыми, а не в виде цепких ракообразных! а белые кровяные тельца – сильными и умными – например, в виде зубастых рыб или даже образ своры собак – думаю, ещё лучше, волков. Недостаток агрессивности, по мнению авторов, здесь плох, он говорит о беспомощности, как одной из психологических причин рака, – о неумении или нежелании себя защитить. "Сломанности" естественной защиты человека и его организма, отчего она превращается в чрезмерную защиту – рак можно трактовать и так. Здесь аналогия достаточно прямая, и потому рабочая. Ещё интересный образ: рак – глыба льда, которую растопляют лимфоциты-солнышки – образ высвобождения скованной ранее энергии). Хорошо объясняется главный принцип, на котором построена лучевая терапия: нормальные клетки могут восстановить нанесенный им ущерб, а раковые не могут – они слишком слабы.

                Кроме того, полезно понять, какие есть бонусы от болезни (отдых, расслабление, внимание окружающих, уменьшение обязанностей – а для кого-то, может, и наоборот, желание побыть наедине с собой, пожить в более динамичном ритме и усилить требования к себе) и как их сохранить в здоровом состоянии – а это нужно, чтобы психологически отпустить и не притягивать болезнь. В позитиве болезнь заставляет обратить внимание на такие неудовлетворенные потребности, которые не видны самому человеку и тем более его окружению: "больше внимания уделять бессознательному "я", а не тому, чего ждут окружающие". Рак сигнализирует о нарушении связи с ресурсами бессознательного. Психоаналитически здесь возможна работа со снами и беседа с внутренним наставником – сказочным мудрым старцем Юнга. И особенно важны положительные эмоции. Весь их позитив лимбическая система передаёт гипоталамусу, а тот приводит в действие иммунную систему, до того не справлявшуюся с атипичными клетками. Негатив же страха и безнадежности (в том числе и со стороны близких) угнетает иммунную систему, и она перестает им сопротивляться. Эмоции – показатели витальности.

                Ещё в этой хорошей книге говорится о том, что врач должен быть неравнодушен к судьбе пациента, так как если он видит в нем не человека, а лишь носителя заболевания, это мешает лечению – и если это так, ситуацию должен постараться изменить сам больной. Преодолев свою беспомощность в этом, как и других моментах, он откроет новые источники энергии, необходимые для борьбы с болезнью. Это подтверждает эксперимент, приведенный в в другой книге ("Антирак" Сервана-Шрейбера). У крыс, подвергавшихся электрошоку, который они не могли контролировать, развивался рак в два раза чаще, чем у крыс контрольной группы, и в три раза чаще, чем у тех, которые могли его контролировать и научились от него уклоняться. То есть резистентность последних стала заметно выше, чем у контрольной группы. 

                Книга "Возвращение к здоровью" заканчивается на той простой идее, что при правильном переживании такого жизненного события, как рак, ощущение здоровья и энергии, как у онкологического пациента, так и его близких, должно стать намного выше, чем при обнаружении и постановке диагноза. Это элементарная мысль – только такой выход из круга и есть залог дальнейшей нормальной жизни! но как сложно до неё добраться…


                Книга Саймонтонов говорит об ответственности за свое здоровье – и о том, что самоанализ болезни и того, чем сам человек способствует болезни и как он может её лечить, ни в коей мере не должен давать чувство вины – "как можно обвинять кого-то, что, живя в обществе, он полностью следовал его правилам?" Вина саморазрушения "никоим образом не относится к людям, у которых физическое заболевание развилось как реакция на стресс". Реакции такого рода слишком глубоки, чтобы их можно было сегодня считать доступными для волевого управления.
Наша же психология, как и биоэнергетика в отношении вины рассуждает не лучше, чем христианство. Религия подсознательно побуждает избегать больного как согрешившего. Биоэнергетика боится, что как человек с неправильной энергетикой, он "заразен" для окружающих – вот природа таких людей и выбраковывает. Скажу концепцию, которая это подтверждает: рак возникает от закручивания спиралей аминокислот в другую сторону, отчего в клетках и происходит хаос, они не могут исполнять своего предназначения.

                Один пожилой экстрасенс с христианским уклоном, работающий с маятником, сказал мне, что у людей – и даже у вещей, скажем, машин – иногда происходит смена полярности: над головой должен быть плюс, а под  ногами минус. Если это не так, положительные люди отталкивают такого человека, он не вписывается в общество. Земля тоже не хочет иметь "неправильно" заряженных вещей – и такие машины разбиваются. 

                Не знаю, насколько рак заразен энергетически. Но вот скажу про людей, которых я встречала на химиотерапии. Честно говоря, мне они нравились больше, чем люди в каких-то других общественных заведениях. Это, как правило, спокойные и сильные люди, без паники и здоровой долей критики – как моя соседка по палате, в детстве чемпионка по легкой атлетике в лиге юниоров, в зрелости прораб строительства, а ныне на пенсии в курсе того, какие миллиарды сейчас в какие западные банки кладутся, вместо того, чтобы идти на развитие медицины. "Да пусть оставят себе свои миллиарды! – говорит она.¬ Пусть только дадут нам спокойно и достойно жить!".

                И напоследок: онкологические пациенты – это обычно люди в возрасте, которые по жизни напрягались и перенапрягались, делая не меньше, а больше требуемого,– как мой отец. – Это развенчивает распространенный среди психологов миф, что рак возникает из-за того, что человек чего-то по жизни не сделал (не исполняет своего предначертания).– Здесь следствие принимается за причину, что типично для бытового (философски не развитого) сознания: то есть, если приходится ложиться в больницу, вместо того, чтобы выступать на конференции, я, конечно, своего предназначения не исполняю. Без болезни всякий нормальный и творческий человек сделал бы больше. – Но, может, такие не ходят к психологам?
Ещё одна концепция, принимающая следствие за причину, – рак возникает у людей, которые не любят себя. И вправду, насколько же нужно себя не любить, чтобы согласиться уродовать своё тело химиотерапией и операцией!

                Наверное, есть и такие люди, которые не любят себя настолько, что то и другое не вызывает у них никакого протеста. Наверное, есть и такие, которым для того, чтобы раскрепоститься и заняться своим делом, требуется смертельная болезнь. Правда, если существует общество, в котором такие люди не исключение, то оно само смертельно больно. И протянет оно недолго – разве до очередной перестройки с революцией.

                Ну а теперь ближе к делу.

                4. ОФИЦИАЛЬНАЯ БЮРОКРАТИЯ

                Не могу отделаться от чувства абсурда, которое всякий раз возникает у меня при соприкосновении с нашей медициной. Даже при всей доброй воле врачей, которая все больше теряется в усиливающемся бюрократизме социальной системы, к конкретным людям невнимательной, она меньше лечит, чем калечит.

                Поэтому я и не шла в официальные инстанции до последнего. Есть рак или нет, но если есть образование, в любом случае они предложат удалять грудь – а это мой рабочий орган! Нельзя сбросить со счета психосоматику – всё тело человека участвует в творческих процессах. Грудь наполняется жидкостью, когда я пишу, она задействуется, когда читаю лекцию, напрягается, когда хочу что-то дать детям. Хватит с меня удаления яичника, с нарушением гормонального фона (яичники вырабатывают 90% гормонов) после которого я перестала писать книги и перешла на статьи: стало не мобилизоваться на длительный период.

                Моя знакомая компьютерная диагностка меня пару месяцев уверяла, что никакого рака нет. Она хорошая диагностка, и я её люблю как человека. Но к сожалению, она мерила рак по двум параметрам (которые его не показывали) и не знала третьего (рост соединительных тканей), который почему-то не был зашит в её версии программы. Я ей говорила, что чувствую неестественность ткани. Но мне самой хотелось верить, что рака нет: внешне рак груди неотличим от воспаления – мастопатии, и судьба в её лице шла мне навстречу. Она, конечно, побледнела, когда увидела мои анализы, и обратилась к своему учителю по компьютерной диагностике, и тот нужный параметр нашел.

                Ошибиться может каждый – это сплошь и рядом происходит в официальной медицине (моя соседка по палате тоже два месяца ходила по врачам, и ей ставили что-то совсем не относящееся к делу, а рак нашли волею случая). Я читала статью – там над русскими смеются, что они посещают всегда нескольких врачей, в отличие, например, от швейцарцев, которые доверяют первому попавшемуся, сколь бы плох ни был диагноз. Я бы не советовала думать, что мы живём в Швейцарии! Уточнять диагноз у нескольких врачей обязательно, каким бы он ни был хорошим. Если что-то беспокоит, успокаиваться ни в коем случае нельзя. Вероятность врачебной ошибки – у каждого первого. Наша медицина – только для очень здоровых людей. И надо хорошо понимать, что никто не отвечает за жизнь человека, кроме него самого.

                В отличие от представителей официальной медицины, которые в случае неверного диагноза не считают себя ни в чем виноватыми, отфутболивая от врача к врачу – ответственность групповая, потому и нет никакой! моя знакомая сочла себя виновной и дальше стала мне помогать бесплатно. По её версии, мой рак был связан с грибковым заболеванием, и в моем случае его следовало лечить, кетанозолом или эфирным маслом можжевельника. Кроме того, она сказала принимать Зостерин (экстракт водорослей для убийства раковых клеток) и АСД-2 (селен+ фолиевая кислота), с ужасным запахом, но очень полезный.

                А сначала, видя, что её гомеопатические горошки эффекта не дают, я обратилась к экстрасенше, с которой была знакома по Рериховскому обществу. Она жила в экологичном Пушкине (где только и могут нормальные экстрасенсы, так это за пределами купола напряжения Санкт-Петербурга) и сперва воодушевилась, что меня к ней прислали светлые силы, показала местные храмы, и нам тут же посчастливилось увидеть путешествующую икону защитницы Руси, волгоградской (некогда сталинградской) богоматери (Боже, защити Россию!).

                Прогресс сперва был налицо – отек исчез, но дальше дело не двигалось, и экстрасенс сказала, что мне все же надо сделать УЗИ, потому что за онкологию она не берется. Снимая симптомы, я надеялась дотянуть до Индии, куда мы с дочкой собирались в её студенческие каникулы, и там уже подлечиться как следует. Ещё и потому, что операция, сделанная при плохих астрологических аспектах, ни к чему хорошему не приведёт.

                Не доверяя обычному формализму, готовому пустить меня в многомесячное путешествие по всем инстанциям анализов (запись к гинекологу, который дает направление к маммологу, который дает направление на маммограмму, с которой надо идти к районному онкологу, чтобы получить направление к онкологу на Песочную), я решила найти какого-то знакомого маммолога. Мне её нашла моя знакомая режиссер балета, но та оказалась в двухнедельном отпуске, и я решила подождать, благо ситуация ещё позволяла. Вот тут-то меня и настигла декабрьская простуда (сын забыл тетрадь с рассказом по английскому, я повезла ему её на велосипеде), когда раковое воспаление стало очевидным.

                Врач была пожилая, и судя по всему, опытная. Но её трагический взгляд на мою грудь перекрывал всё возможное дальнейшее получение информации. Я задала вопросы о рекомендациях, не получила ни одной и поняла, что официальная медицина их не дает в принципе. Единственная рекомендация – ехать на Песочную, что я и так уже понимала.

                Карточка у меня там была, и я решила просто туда записаться. Меня записали, однако нужно было направление, чтобы её разархивировать, так как я там была давно. Сказали, его может дать терапевт своей поликлиники, поскольку онкоцентр относится к нашему району.– Да не тут-то было! Врач, плохо говорящий по-русски, никак не мог понять, что мне нужно, и сходив к заведующему, хотел давать только направление к районному онкологу – а туда запись очень заранее, и до Песочной я туда не успевала. Я пошла к заведующему, тут оказалось всё ещё круче. Он сказал, что у них есть распоряжение о маршрутизации первичных онкологических больных: это ёмкое слово, по-видимому, обозначало то самое многомесячное хождение по инстанциям, которое я уже себе позволить не могла. "А если я не первичный больной?" Этого заведующий понять не мог: на сей счет у него не было письменного распоряжения. Виталий снова позвонил на Песочную, связывая между собой две инстанции, они долго между собой беседовали, и более умные люди в регистратуре на Песочной, сообразив, что тут коса нашла на камень, сказали, что выдадут нам карточку и так – только надо заранее подойти.

                Врач АКО (консультативного отделения), быстро посмотрев меня, как и все врачи, что-то долго писала на компьютере (техника не дремлет), а потом распечатала и протянула мне листки на анализы. Она ничего не говорила, и стесняясь ей мешать, я ничего не спрашивала. У меня ещё не возник настрой на прошибание стенки лбом, с которым, как и с рядом продуманных заранее вопросов надо всегда идти к любому врачу (лучше их записать, потому что долгое сидение в очередях отшибает всякую способность мыслить и говорить). Меня лишь удивило, что рядом с диагнозом "злокачественное образование" не поставлено вопроса, но может сейчас так надо для анализа? На всякий случай я поставила его сама. Еще меня удивило, что она записала меня на через месяц – правда, к заведующему – все же я ей сказала, что опухоль начала быстро расти, и столько ждать? "Нет номерков", – был ответ. Вдобавок праздники – до 11 января онкоцентр не работает. Хотя приглашают на платные консультации, но анализы не делаются. "А УЗИ?" – спросила я (это более безвредный анализ, чем рентген маммограммы, и я хотела в первую очередь сделать его). "УЗИ назначается через комиссию". Не очень понятен смысл – наверное, финансовые заморочки, – решила я. "А биопсия?"– спросила я. "Это назначит заведующий".

                Все эти откладывания побудили меня не откладывая пойти в соседний НИИ Петрова. Там было более оживленно, чем в онкоцентре – может, помещение маленькое, и на УЗИ записывали сразу, и приемная девушка-врач записала в карточку значительно больше, чем врач АКО, и посоветовала тут же сделать биопсию (правда, готова она будет через 10 дней, а в онкоцентре через 5, и я опять засомневалась). Кроме того, в НИИ Петрова операции на доброкачественные опухоли делаются платно, а на злокачественные бесплатно, и поскольку я все ещё надеялась, я спросила: "А если биопсия не покажет онкологии?"– "Покажет",– ответила мне врач: молодые врачи, в отличие от пожилых, не тратят время на сочувствие. "А если я собираюсь в Индию в ашрам, могу я ехать?" – "Это ваш выбор,– ответила врач.– У меня один пациент поехал лечиться к бабке травами, и вернулся без рака, правда с посаженными почками. Но мы здесь по долгу службы рекомендуем только официальные методы".

                Ваш выбор – хорошо сказано. Не имея опыта, даже не будучи врачом, как выбирать? А биопсию я сделать все равно не смогла – она стоила 5 тыс., а у меня с собой оказалось лишь 4 800 – не думала сразу начинать с таких денег.

             На следующий день я поехала в онкоцентр на анализы – на маммограмму и кровь я тоже записалась сразу (кровь, правда, потом потеряли), но позвонили и пригласили на УЗИ – видно, в предновогодний день не было желающих, да и народу было мало, так что я обошлась без очередей – самого тяжелого для меня фактора наших поликлиник. Пожилой маммографист оберегающе-вежливо пригласил меня к себе в кабинет – по его тону я примерно уже представляла, что он скажет, и он стал говорить, что все не так плохо, шансы есть, грудь придется удалить, но опухоль пока локализована (маммограмма показала все пять признаков рака, но она не показывает наличия пораженных лимфоузлов и метастаз других органов). Хотя УЗИ два лимфоузла показало. И узистки, и маммографист говорили, что при такой ситуации оперироваться нельзя, поскольку есть отёк, а сначала надо делать химиотерапию.
                Тут до меня окончательно дошло, что времени терять нельзя. Узнав, что молодой заведующий, к которому мне было лишь через 3 недели, принимает платно в другом отделении (супруг дозвонился), я направилась к нему с просьбой не откладывая сделать биопсию. Он сказал, что в преддверии праздников её делать бесполезно – обрабатываться будет все равно после праздников, но я могу подойти в праздники на платную консультацию и сделать за 7,5 тыс. Все же он внимательно посмотрел руками лимфоузлы и грудь (бесплатно), и подтвердил, что ситуация плохая и грудь пока неоперабельна. "А у меня билеты в Индию с дочкой?"– "Надолго?"– "На месяц."– "Тогда поезжайте,"– ответил он, чем очень меня утешил. Видимо, это ничего не изменит. Не то время все же терпит, не то потом мне будет уже не до Индии. Для хирурга необычно мягкий, он откликался моей настойчивости. "Может, успею сделать химию до поездки?– спросила я.— Только вот к химиотерапевту запись через месяц: к платному – на 26 января, а к бесплатному на 5 февраля. Может, можно раньше?"– "Ну подойдите, когда будет готова гистология, что-нибудь придумаем".

                Лечащие врачи, в общем-то, чаще всего неплохие люди: в том, что они не могут помочь, виновата система. Привычная бюрократия с кучей писанины, количество больных на врача, недофинансирование лекарств и ряд промежуточных хитростей, в которых я ничего не понимаю. Иногда мне кажется, что советские живые очереди были лучше, чем сегодняшняя запись с её месячными проволочками. И карточка занимала меньше времени, чем компьютер. Человек, который учится медицине, изначально движим естественным желанием помочь людям,– таков был студент, приходивший делать мне капельницы гептрала. В нём горело это желание. Он о чём-то мечтал, стремился глубже проникнуть в изучаемые предметы. Потом оно гаснет – у кого раньше, у кого позже. Срабатывает стандарт. Те, чья деятельность не стала полностью механической,– это хорошие врачи.


                5. ПОМОЩЬ РОДНЫХ И БЛИЗКИХ

              Результаты своих походов я сообщила супругу с должным спокойствием. Он отметил мою стойкость, но стал упрекать, что я не выяснила ряда информативных моментов. Я ответила, что на мою стойкость он может далее не рассчитывать, особенно при химиотерапиях, а что касается информации, то в такие места ходят вдвоем, и вместе принимают решения. Стресс его усиливался по нарастающей, и я поняла, что так ему будет спокойнее. Он взял на себя всю работу по записи к врачам.

             Родичам больного вначале психологически хуже, чем ему самому, поскольку они находятся в многомесячном (или многолетнем ожидании). А он-то действует, притом полноценно – во всю мощь своего тела. И ещё потому, что смерть близкого человека страшит и причиняет скорбь куда больше собственной, которая отнюдь не кажется такой реальной, как потеря близкого человека. Ведь трагедии потерь и похорон мы переживали не раз, а реальности своей смерти не знаем, как сказал Жуковский: "Пока мы здесь, она ещё не с нами – когда ж она пришла, то нас уж в мире нет".– Это он цитировал Эпикура.

             Неделю я утешала супруга, но потом почувствовала, что силы мои на исходе. В один момент он обнял меня и зарыдал – не могу сказать, что меня порадовало такое проявление его любви. Я бы предпочла, чтобы он сказал, что все будет нормально, что он справится с детьми и без меня – а я в любом случае останусь с ними. И что я, которая всегда чего-то была ему должна и в чем-то всегда по-русски виновата, теперь ничего больше никому не должна, и ни в чем не виновата, что я могу даже уйти, если захочу. Мне бы так было спокойнее. Ведь я уже все равно не смогу взваливать на себя все дела и ответственность, как раньше. Я стала говорить, что мы должны жить нормальной жизнью – "Скажи что-нибудь ХОРОШЕЕ!" – Но он не мог. Мне нужно было что-то совсем простое, типа: "Я тебя люблю, мы всегда будем вместе", но он искал только разумный выход из ситуации и не находил, и его молчание расстраивало меня.
             Человеку в такой ситуации нужна перспектива, чтобы жить и выжить: экспансия жизни вширь, её продление в светлые дали – поскольку она обрывается, навсегда замыкается в тело, в вечное ощущение его нездоровья. "Скажи, что если я вылечусь, мы поедем за границу. Ну хоть не байдарке…"– но супруг молчал. После удаления лимфоузлов ни рюкзак, ни байдарка мне явно не светили.
             Как большинство наших любимых и близких, он был бы рад поместить меня подальше от мирской суеты в родную кровать, уютно расположиться рядом и иметь полное право не делать ничего сверх выживательной необходимости. К сожалению, выжить в таком настрое нельзя. И в целом – жить ради выживания – на это были способны лишь герои Джека Лондона на Клондайке. В реальной жизни я таких людей не встречала.

             Тем временем наступал Новый год, и по традиции мы ехали к маме его отмечать. Сказать? Не говорить? "Давай скажем не сразу",– предложил супруг. Мы раздали подарки и смотрели комедии по телевизору, но Новый год не клеился. Как истинный Скорпион, мама ловила настроение. Тогда я решила разрядить обстановку и все-таки сказать.
             Скорпионы в экстремальных ситуациях ведут себя прекрасно. Мама только что увлеклась манипуляциями с маятником, пытаясь поправить свое здоровье в дополнение к официальной медицине, которая в нашей стране, в отличие от западных, не считает возможным лечить диабет.    
             "Ничего, мы тебя вытянем,– с воодушевлением ответила мама.— Я тебе сделаю резонансный ряд. А не то будет не один, а четыре трупа." Сияну она все же не включила в этот погребальный список, считая, что дочка уже самостоятельная и останется жить со своим молодым человеком.

             Ряды мамы меня несколько успокоили, что ей будет чем заняться, во всяком случае до моей гипотетической смерти. А 1 января мы снова стали думать.
             Карточка из НИИ Петрова осталась у меня. И когда я прочла в карточке слова: "С диагнозом ознакомлен", мне захотелось выяснить точнее, какой же у меня диагноз. Я позвонила подруге-психотерапевту, которая уже имела дело с раковыми больными, погружая их в транс холистическим бесконтактным массажем, чтобы добыть ценные детские воспоминания как причину всех бед. У меня же она спрашивала советы по трактовке всплывающей при этом мифологии.
             "Т3N2МХ – а, это третья стадия! – сказала подруга с радостью, что может мне помочь.– Ну это лечится. Надо будет, конечно, пройти издевательства врачей, принимать отвар из овса для повышения иммунитета, купить натуральную индийскую зубную пасту, и при химии интегрировать процессы, чтобы не падали лейкоциты и нейтрофилы." Она принялась давать советы, от которых по первости меня стало бросать то в жар, то в холод.
             "Слушай,  может ты приедешь поработать со мной?"– с неуверенностью спросила я. "Сегодня сильно занята,– сказала она.— Ты можешь подъехать завтра." "Нет, пожалуй, не смогу, я как-то не очень себя чувствую, устала". Меня действительно уже трясло, а моя подруга, как истинная Дева, всегда оставалась в очень здоровой форме. Она посоветовала мне сделать пяток капельниц гептрала, чтобы заранее поддержать печень – это действительно хороший совет.   

             Тогда мы позвонили дочке, которая отмечала новогоднюю ночь у своего молодого человека: "Приезжай, ты нам нужна для поддержки". Но Сияна приехала не сразу. Узнав диагноз, Никита спросил: "А как же книга о философах?" – я обещала проводить им семинар по философам разных знаков Зодиака. И они с Никитой долго плакали.

             Не знаю, залог ли это долголетия человека, если его оплакали ещё при жизни? 


                6. ДИЕТЫ И БАДЫ

             А я, пока праздники, стала искать средства приостановить рост опухоли и по Интернету разыскивать методы борьбы с раком: диеты, БАДы и другие противозаконные средства. Все это я нашла, посмотрела ролики, и остановилась на убивающих раковые клетки: куркумине (в 40 раз концентрированнее, чем привычная куркума), кверцитине с бромгелайном (пищевые аналоги – гречка или коричневый рис с ананасом или папаей), и японских грибах для перестраивания иммунитета. Правда, про грибы я сомневалась, коль скоро возбудителем мог быть грибок.

             Наш друг, который в свое время познакомил меня с супругом, связался со своей знакомой из Америки, понимающий толк в медицине, и та нашла научные статьи по поводу эффекта куркумина – правда, про кверцитин таковых не было. Компьютерная диагностика показала, что кверцитин, чтобы был эффект, мне надо принимать 3 раза в день по 3 капсулы (это больше, чем стандартно рекомендуется), куркумина хватит 2-х 1 раз в день. Что ни говорили врачи, из БАДов несомненно невредны жидкий хлорофил (от физической депрессии и для улучшения крови), это аналог проросших зерен (овса и ячменя, рекомендуемых для повышения лейкоцитов и нейтрофилов после химиотерапии) и лецитин (для работы мозга).   

             Все это далее надо было купить, и мы послали Сияну, все ещё сидевшую у Никиты, за проросшими ростками овса и АСД-2 в магазин для животных (для повышения иммунитета – с овсом так скорее всего и надо делать: у нас зерна продаются чаще всего практически невсхожие). А вот АСД лучше искать в аптеках для людей – там он не так противно пахнет. Это селен, который рекомендуется принимать вместе с антиоксидантами – про него у нас знают: знала и моя гомеопат, и подруга, которая перенесла ряд операций на шейке бедра, и недавняя инфо из Интернета про популярного в США врача Питер Глиттона, противника химиотерапии, который рекомендует селен. (А также пептид Луназин – я не пробовала, у нас он вряд ли продается).

             Далее я послала супруга за ананасом, и по ощущению определила, что рис для меня полезнее гречки, но то и другое лучше практически не варить (лишь довести воду до кипения и там оставить крупу – сама разварится). Горячим тоже не стоит питаться – во всяком случае, при агрессивном раке груди, как и раке желудка, – грудь чувствительна к температуре питания.

             Из еды самым полезным мне все же показался свекольно-морковный сок, которым я и так уже завтракала месяца два, ещё надеясь на фиброзную мастопатию (правда, свекольный сок рекомендуют для совсем уж несомненной пользы несколько часов отстаивать, а потом добавлять остальной, но это кто найдет время этим заниматься). Можно и поголодать с таким соком, хотя, конечно, при агрессивном раке сок – не лечение, как показывает мой опыт, а только поддержка печени. Я этот сок пила с лимоном, поскольку у меня пониженная кислотность, но может, стоит ограничиться зелеными яблоками, тут возникает вопрос – хотя лимоны при раке считаются полезными, повышенная кислотность, вроде бы, тоже провоцирует рак. По компьютерной диагностике несомненно полезными оказывались грейпфруты.— Кроме противовоспалительного свойства, цитрусовые помогают печени выводить канцерогены. Так что перестраивать питание особо не пришлось – только суп и мясо сыну стал готовить супруг, а то я, не уделяя должного медитативного внимания процедуре приготовления пищи, механически пробую то, что готовлю.

             Картошка (и бананы – крахмал) и даже обычная капуста были неполезны (при раке полезна брокколи, её антираковый эффект усиливается вместе с помидорами, но её нельзя кипятить, а помидоры, напротив, должны быть подвергнуты тепловой обработке, чтобы выделился ликопен), а горох, кукуруза, чечевица, нут – то, что нужно, для замены мяса (но не в виде консервов с их добавками). Мясо, рыба и даже мои любимые креветки по компьютерной диагностике энергии не давали: слишком повышая интоксикацию. (Хотя в моллюсках, как и рыбе содержится селен, а после химиотерапии считается, что печенка нужна, чтобы восстановились кровь (и для костей мясо нужно), и я всё же их несколько раз ела. Но может, можно обойтись препаратами железа др.) При гормонально зависимых опухолях полезна соя.

             Официальная медицина предостерегает против витаминов, однако против рака действуют витамины С (кислые фрукты), А (красные овощи и фрукты), Е (все растущее) и Д (рыбий жир, омега 3), а также магний (шпинат и миндаль). Много витаминов в морской капусте, и она полезна (фукоидан стимулирует имунные клетки).
Бесспорно вреден сахар и дрожжевой хлеб (коль скоро рак может иметь грибковую природу – но значит, засушенный, бездрожжевой или безглютеновый хлеб есть все же можно). Сахар следует получать из несладких фруктов, как при диабете – и диабетическая диета – то, что в первом приближении можно рекомендовать потреблять в онкологической больнице. В вишне есть глюкаровая кислота, способствующая удалению ксеноэкстрагенов. Синие ягоды (черника, голубика, ежевика), а также клюква и корица содержат антоцианидины, способные принудить клетки опухоли совершить самоубийство. Малина, земляника и грецкие орехи включают элаговую кислоту, способствующую детоксикации и блокирующую рост кровеносных сосудов (снабжение опухоли) и преобразование канцерогенов в токсичные вещества. Противодействует образованию новых сосудов апигенин, содержащийся в петрушке и сельдерее. Полезны чеснок и лук – заменители антибиотиков, регулирующие уровень сахара в крови.

             Считается, что не допускают рост кровеносных сосудов опухоли катехины, содержащиеся в зеленом чае – но кофеин вреден, и убивает раковые клетки ресвератрол, присутствующий в красном вине, – однако алкоголь вреден категорически. Мята, базилик и розмарин включают терпены, уменьшающие распространение раковых клеток (в розмарине карнозол, помогающий убивать раковые клетки при химиотерапии груди). Сведения об этих полезных веществах – во многом из книги Давида Серван-Шрайбера "Антирак. Новый образ жизни".   

             Что касается двух известных раковых диет, то питаться одной лишь гречкой в условиях полного холодильника и ленинградского климата мне показалось мало возможным. Но если добавить фрукты и салат, то это терпимо. Салаты рекомендуется заправлять оливковым маслом холодного отжима (вроде в Греции, где выращивают оливки, люди раком не болеют) – хотя у меня даже это масло плохо усваивалось и как-то я ему не верила. Подсолнечное масло вкуснее, но оно должно быть нерафинированное. Подсолнечное масло обычно не советуют, потому что в нем больше жиров омега 6, чем омега 3, а без компенсации жиров омега 3 они как раз и приводят к раку. А омега 3 есть в оливковом, льняном и рапсовом масле. И вторая диета – творог с льняным маслом, но готовить его вручную муторно, а покупать – будет куча примесей, вреда больше, чем пользы. Да и творог переваривается хуже, чем овощи и фрукты.

             Надо добавить, что когда я делилась информацией о диете в онкоцентре, я обычно не встречала поддержки. Ибо воистину важно, чтобы еда была вкусной и не превращалась в мучение, поскольку есть-то особо не хочется (а порой – дико хочется, при раздражении желудка химией, и тут съешь все, что угодно, нарушив все диеты).
В целом, при общих рекомендациях, я за поиск индивидуальной диеты, и здесь в какой-то мере надо положиться на свой организм (но не на привычки), потому что в конечном итоге, никто кроме самого человека не почувствует, какие вещества лично ему необходимы для поддержания баланса сил.

             Также БАДы – понятно, что заинтересованы в них те, что их продает, и в больнице я прочла объявление, призывающее, если кто-либо обратился к вам с предложением их купить, приглашать полицию. Это объявление мне не понравилось: хотя в случае агрессивного рака, как мой, это не панацея и заметного эффекта я не увидела, все же поддерживающее действие они оказывать могут. Ведь после того, как закончилась химио- и лучевая терапия, официальная медицина не рекомендует ничего. А тут-то, на фоне истощенного организма, как раз и развиваются метастазы. Диета и бады здесь могут помочь.

             Ещё есть препарат амикдолин – В17. Во время отравления от химиотерапий его, по-видимому, не стоит применять – всё же это синильная кислота: та же, что в косточках яблок и абрикосов, и в миндале. Но в остальное время, думаю, можно. В Америке он категорически запрещен, но в России есть клиники, где им лечат.
Ещё есть препарат артемизинин – для того, чтобы не дать образоваться вокруг опухоли кровеносным сосудам, прекратив её снабжение. В США он есть, а у нас нету. Посему идея хорошая, но до операции я её на себе проверить не успела. (Дай Бог, чтобы и дальше не пришлось!)

             Есть перспективные исследования по изготовлению вакцин, использующие дендритные клетки человека, чтобы повысить его Т-лимфоциты, которые помогают созревать В-лимфоцитам, которые становятся фабриками по производству антител, и сами являются убийцами чужеродных клеток. У нас эти вакцины изготовляют в Гатчине – и, конечно, можно попробовать сделать 5-10 уколов по 10 тысяч. Правда, моя американская знакомая врач, которая сама работала с дендритными клетками, сказала мне – цитирую: "То, что делают в этой сфере российские товарищи,– это перевод Шекспира на язык родных осин. Реально такую вакцину может позволить себе во всем мире лишь горстка чрезвычайно богатых людей". Ну а вдруг наш врач М.В. Филатов, который этим занимается, имеет талант Маршака?

             В отношении соды я не разобралась. С одной стороны, сода антиоксидант, но одно – содовое промывание крови (капельницы), с другой – если пить соду, идет защелачивание организма, которое и так происходит при раке. Рекомендуется гасить соду кипятком и потом пить с молоком – но молоко не для рака груди.
То же самое с перекисью водорода. Я её люблю использовать (в частности, при стоматите), но слишком простые средства при раке у умного человека вызывают сомнение сразу. Слишком уж стойкая эта болезнь.

             И алгоритма, как не только лечить, но и вылечить рак, нет – это надо понимать. Поэтому нужно постоянно формировать его, на каждом этапе. То, что помогло сегодня, может оказаться недейственным завтра. (Так было у моего отца – через год приема гормональных препаратов и грибов вешенки все пришло в норму – показатели рака нулевые. Через два он умер в обычных мучениях.) Поэтому успокаиваться нельзя.


                7. ЧТО МОГУТ ЭКСТРАСЕНСЫ

             Дальше я сказала супругу, что переживать далее невыносимо и, что бы он ни говорил, я позову новогодних гостей и, чтобы переключиться, покажу им фильмы про путешествия на Кипр и в Шри Ланку. Люди, у которых меньше проблем, не замечая, снимают тремор стресса, когда к тому возникает плохая привычка.
Первым пришел любящий деревья профессор Лесотехнической Академии, с которым мы познакомились на Ладоге. Ярик тогда только родился, и Виталий с Сияной без меня плавали на байдарке, а Евгений с супругой на катамаране. Я позвала их вдвоем, как самую спокойную знакомую семейную пару, но Татьяна не пришла – ремонт, переезд детей и т.п. Тогда я позвонила другой семейной паре, и в ожидании сказала Евгению, что у меня проблемы и предложила посмотреть, что он увидит: он видит ауры людей, хотя никогда не занимался лечением профессионально. Он увидел нечто ужасно закрученное над головой, нечто типа ранца за спиной, типа накидок над плечами (лимфоузлы) и над грудью, конечно, тоже. "Ну ты даешь!" – тихо удивился он такой неправильной конфигурации.

             Узнав диагноз, он попытался улучшить ситуацию, предложив мне обратиться к какого-нибудь Богу ("Пусть будет Брахма, неизображаемый бог йогов",– сказала я), и сымпровизировал общую молитву. После этого над головой ситуация стала более правильной – вероятно, потускнели воспоминания от походов по врачам. Но убрать воспаление в груди он не мог.

             Евгений поучил нас самих видеть ауру на темном фоне: при движении тела наблюдается смещающийся контур энергии: "Вообще-то это все могут видеть". И предложил, в качестве эксперимента, обратиться к своему знакомому – народному целителю, который работал с маятником, и христианскими молитвами тоже – как раз тому, что переворачивал полярность зарядов тела. Утопающие хватаются за все соломинки – и я действительно сходила к нему, в преддверии следующего штурма официальной медицины, чтобы скрасить бездействие ожидания конца праздников и набраться сил. И воспаление с болевыми симптомами, которое для меня служило сигналом роста опухоли, ушло. Правда, на следующий день, когда сделали биопсию, оно проявилось снова.

             Человек был пожилой, в активном возрасте много работал на военных объектах, и сначала долго объяснял мне свой метод, чтобы пробудить доверие, – без которого, как известно, человек человеку помочь не может. В этом он преуспел, смягчив мое отношение к маминому мракобесию с маятниками и странными молитвами, в которых меня коробили квазихристианские вставки в традиционные тексты. Мне всегда казалось, что эклектика – это недостаточно творческий подход. У народного целителя тоже были интересные молитвы – кстати, значительно более содержательные. И я с удовольствием просила прощение за себя и за всех, нарушающих экологический образ жизни. – В частности, за нашу медицину.
Как и книга, по которой училась колдовать моя мама, целитель решал вопросы родовых проклятий и грехов прошлых жизней (про меня, правда, сказал, что в прошлой жизни грехов у меня нет, хотя в этой достаточно), предложив в одиночестве помолиться минут 20 перед аккуратным развесистым иконостасом с разнообразными иконами, считая это важной частью своей работы. Но главное, что он делал как экстрасенс – закрывал энергетические дыры и поднимал энергетику. Он вычислил геопатогенную зону под моей кроватью (вообще-то под нашим домом идёт линия метро) и предложил положить туда зеркало, и наладил энергетику в нашей квартире – на расстоянии. И пока он колдовал, мой супруг сделал генеральную уборку. И дочка тоже ощутила энергию и уют в квартире. Вернувшись домой, я увидела её как бы отмытой. Может, это была восстановленная энергия моего сердца.

             Что же касается самого рака, в груди он обнаружил штук восемь каких-то сущностей, которых он убрал, и поверил, что и рак убрал тоже. К несчастью, я поверила этому не настолько, и биопсия на следующий день показала "молодые", "незрелые" клетки, которые считаются показателями рака. Все же я уверилась, что продолжительностью и повтором таких процедур лечить можно. Потому что для лечения важно – чтобы человек был энергетически защищен и не в том стрессе, который накладывает на него посещение наших медицинских заведений. "Тонкое" тело действительно может вылечить плотное. Но результат и вправду зависит от веры – от включенности.

             Воздействовать на энергетику – больше, чем на физиологию – также стараются методы компьютерной диагностики и гомеопатии (заряженные горошки, где о вещественном воздействии уже речь не идёт). Учитель моей диагностки показал совсем уж любопытный метод коррекции судьбы: лазером отсканировал разрыв на моей ладони линии жизни (как астролог опять добавлю, что это не обязательно смерть, при том, что дальше линия продолжается), и подобрал "записи" тех мест, энергетика которых резонирует с этим разрывом. Среди таких мест, в частности, оказалась Стена плача – правда, индуистские святыни там "записаны" не были. Кроме того, на Западе уже распространяются приборчики самолечения, нормализирующие всю энергетику тела (китайская методика) – у нас в продажу пока не поступили.

             Ещё меня занесло в наш буддийский храм – его настоятель, Джимба-лама лечить рак не отказывается. Потому что лечит он не рак, а дисбаланс организма в целом. Несколько часов сидишь в очереди, потом он минуту смотрит пульс и веки, и называет пару порошков – на утро и на вечер. Через месяц приходишь, и он их меняет. Всё же рекомендовать это можно лишь как дополнение к официальной медицине, если рак имеет быструю скорость роста. Потому что через месяц ведь человека может уже и на свете не быть. С другой стороны, что в происходит в организме, он видит. И одной знакомой моей подруги после нескольких курсов химиотерапии он сказал: "Больше не делайте химиотерапию, или я уже не смогу вам помочь". Как-то надо бы совместить эти взаимоисключающие методы…
 

                8. ЛЕЧЕНИЕ ЗВУЧАНИЕМ

             Виды Кипра очень похожи на наше Чёрное море, и я показала его любителям отдыхать в России, а Шри Ланку на следующий – тем, кто путешествовал со мной в Непал. Праздники вполне удались, даже супруг мне не мешал, приходя в себя. На третий день я безапелляционно сказала ему, что мы идём в гости, где мы были последний раз лет 15 назад. По счастью, он ещё недостаточно пришел в себя, чтобы сопротивляться тому, что не казалось ему разумным. Но тут был разумный аргумент – у человека были знакомые в сфере официальной медицины – он работал как психотерапевт с раковыми больными. С 80-х у него дома раз в неделю был приемный день, как некогда и у нас.

             Широкоплечий и грузный, он по молодости походил на медведя, и ребятишки в раковой больнице прозвали его Балу. Он работал со звуком, и у него было много звучащих индийских чаш и других редких предметов. Он писал сказки, и у него дома было много кукол и нарядов, в которые он любил наряжать гостей. И даже рыцарские латы. Ярик увлекался рыцарями – даже сделал себе шлем из бумаги, и я не лицемеря сказала Балу, что давно хотела показать его мансарду своим детям. Нетелефонный разговор я отложила на потом.

             Наша счастливая семья, к которой присоединился молодой человек Сияны, в полном составе, несколько раз переодевшись в разнообразные наряды, произвела на хозяина уютное впечатление. Виталию очень шла черкеска и бурка, Никита, надев колпак и плащ, превратился в зеленого гнома, Сияне Балу выдал платье, шляпку и зонтик барышни прошлого века, а мой наряд и так был красив – я просто набросила университетскую шапочку. Ярик, конечно же, оказался в латах рыцаря.

             Как для астрологов, Балу достал для нас скатерти с изображением созвездий и фаз Луны. И когда мы расслабились, сфотографировались и попили чаю, я сказала: "А ведь мы пришли к Вам по делу". Я вела себя естественно, но сейчас вижу, что именно в естественном поведении всегда кроется психологический эффект. Мой диагноз рушил идиллию моей семьи, которой Балу уже начал любоваться. И хотя он уже еле ходил, вдобавок ещё сломал руку в гололед, это дало легкий импульс к активному действию. Ценитель всего тонкого, Балу не мог допустить разрушения столь красивой гармонии – он действительно захотел нам помочь. "Очень бы не хотелось, чтобы Вы шли по общей линии,"– сказал он мне.
             Мы и сами сказали о проволочках – что хотим ускорить процесс, поскольку опухоль растет на глазах.
 
             Балу когда-то вместе работал с человеком, который ныне стал директором онкоцентра,– расстались они, правда, не так чтоб хорошо: когда трое больных покончили с собой после того, как врачи сообщили им диагноз, это вызвало конфликт между психотерапевтом и представителем официальной медицины. Через знакомых Балу нашел его телефон, и позвонил ему – и тот сказал мне подойти по окончании праздников прямо к нему в кабинет.

             Обрадовавшись, Балу предложил поработать с его звучащими чашами. А как психотерапевт, он сказал, что ему доводилось видеть людей, которые уходили спокойно. И я в ответ на это вспомнила то легкое и светлое отношение к смерти, которое наблюдала только на Востоке. Там похороны и трапеза по умершему, на которую мы с Сияной как-то случайно попали в Тайланде, и вправду похожа на праздник. Там смерть психологически не обременяет. "Я не очень боюсь смерти,– добавила я.— Но мне пока нельзя умирать".

             Я легла на ковер, а чаши расставили по периметру, и Балу, как дирижер, показывал кому  в какую чашу ударять. Я действительно попала в глубокое медитативное состояние – может, ещё и потому, что были все свои. Потом Балу предложил другую медитацию: взявшись за руки, позвучать, а потом в тишине услышать звук – типа пения ангелов. Слухом мы не услышали, но примерно поняли, что это такое.   

             После медитаций мы перешли к индийской теме, и оказалось, что Балу знает Свами Брахмдева, к которому в ашрам я собиралась. Меня поразило, что творчески-духовный человек, который сам умеет медитировать, воспринимает Свами как что-то запредельное – я ведь всегда запросто общалась с ним. Но может, лишь собственная духовная высота дает видеть высоту другого. А русские в образ чужестранцев склонны добавить ещё интеллектуальную вертикаль, которой, к сожалению, по-видимому, отличаются только они сами. "Кстати, тебе Свами ответил,"– сказал Виташа: я написала ему по email.

             После звенящих чаш Балу, ответа Свами Брахмдева, который, конечно же, призывал имеет доверие к божественному промыслу, и небесного соединения Плутона с Солнцем мне стало так хорошо, что даже на момент показалось, что проблемы больше нет, она ушла, и я могу вернуться к обычной жизни.— И я тут же с ужасом ощутила, что моя "плоть" (по Мерло-Понти) – изнанка свободы духа (по Шеллингу) не хочет этого. Как будто бы прежний образ жизни был ей уже скучен, по сравнению с пережитым страданием, а будущие зверские мучения, которые она ещё не постигла, открывают путь во что-то заново интересное, освобождающее от усталости жизни. Час от часу не легче!!! Я не хочу выздоравливать?! Такое откровение повергло меня в ступор, однако он вскоре сменился олимпийским спокойствием. Да я же и так знала, что легко не отделаюсь! Астрологически, ещё два года… А что душа не может не исчерпать ситуацию до дна, так то моя природа… Духовные процессы часто имеют подобную изнанку.


                9. МЕДИЦИНСКИЙ КОНВЕЙЕР

             Директора мы просто попросили решить проблему побыстрее. Кроме того, я пыталась сказать, что таблетки почти не принимаю, даже антибиотики при необходимости мне помогают за два дня, а не за пять, веду я практически вегетарианский образ жизни, и возможно, моему организму не нужно обычного убойного количества лекарств. Как-то я попала в больницу, где мне на всякий случай давали антибиотики неделю – после этого я месяц встать не могла. На это директор не среагировал и ответил, что в моем случае как раз потребуется интенсивная химиотерапия. Но в отношении скорости он помог: позвав врача-ассирийку, которая носилась по больнице как электровеник – мы еле за ней успевали.
             Она даже выдала нам справку для Аэрофлота, что лететь в Индию мне не разрешается (оказалось, можно дать и более мягкую формулировку: не рекомендуется), так как в период поездки мне надо лежать в стационаре, И нам, к моему вящему удивлению, вернули деньги за билет эконом-класса – а он считается невозвратным. Как-то была история, когда у женщины, собиравшейся со мной ехать в Индию, случился инсульт, и несмотря на все справки о её параличе, денег ей вернули лишь одну шестую суммы.
             Конечно, справку пришлось несколько раз переделывать, и ожидать врача тоже пришлось немало, потому что бегала она одновременно по ряду дел сразу. Всё же она, не откладывая, взяла биопсию и дала задание другому врачу выписать направления на недостающие анализы. Как можно скорее мы на них записались – прямо в больнице, хотя и по телефону. Это удалось – в понедельник после праздников народ ещё не раскачался. Мы записались и на понедельник, и на вторник, и на среду, чтобы все анализы были до комиссии – которая проходит лишь раз в неделю, по пятницам, и уговорили врача нам эту комиссию на пятницу назначить.

             Всё это я сделала, ежедневно по снежной темноте январского утра мотаясь за город (бедные старички и старушки!): рентген в трех ракурсах, исследования желудка и всех прочих органов, кардиограмму (ЭХО пришлось делать платно, для ускорения процесса) и проверку на метастазы на фоне радиации – остеосцинтографию – анализ, который меня напугал. Не потомоу, что врач обращался ко мне очень вежливо, по имени-отчеству – хорошо напоследок почувствовать себя человеком! в потому, что в кабинете было написано, что после этого сутки нельзя общаться с людьми, сажать на колени детей и спать с супругом – и действительно, у дочки и мужа возникала от меня боль в груди. А у меня было даже слишком хорошее настроение, побудившее пообщаться по телефону ещё с рядом знакомых – радиация дает возбуждение. Супруг был доволен – нам удалось вписаться в систему и значит, все в порядке. Но я не поддерживала его уверенность, не  испытывая особой радости по поводу начавшего разрушения моего здоровья.

             Кроме того, с нашей медициной никогда нельзя расслабляться. Даже в налаженной ситуации медицинский конвейер может встать в любой момент. Перед самой комиссией, когда мы отправились платить за химический анализ в филиал анатомического блока – удачно расположенный прямо рядом с надписью "Морг" – выяснилось, что биопсию исследовать не удалось. Как-то там они сдавили клетки. "Ну я понимаю, когда им мало материала, но когда много?"– ругалась наша врач. "Ну и что делать? Брать биопсию снова?" – Врач колебалась. Понятно, пока мы пытались уяснить, в чем проблема и что делать дальше, отношение было такое, как будто это мы во всем виноваты. Я позвонила директору – в нашей стране по-прежнему всё решает один человек. "Я же вас поручил – что Вы хотите?"– спросил он. "Скорости,– ответила я.— Как я понимаю, в моем случае откладывать нельзя". Мне и самой было неудобно надоедать, но звонок оказался не лишний. Все же бюрократический препон "комиссии" я прошла без биопсии, после чего врач снова её взяла, и химический анализ, к нашему удивлению, оказался готов не через пять дней, а в следующий же рабочий день – понедельник, и даже денег за него с нас не взяли. Сказали: это по полису.

             С готовым анализом мы снова подошли к директору (а не к химиотерапевту, к которому запись была за месяц), и тот сразу позвонил, чтобы меня положили в стационар, выяснив, есть ли нужное убойное лекарство, и к нему ещё два препарата. Как мы выяснили у нашей американской знакомой, лекарство оказалось хорошим: герцептин – это препарат нового поколения, влияющий на раковые клетки больше, чем на все другие (а большинство препаратов без различия убивает всё подряд). Хотя для Америки это уже тоже вчерашний день. По идее, в случае быстрого роста опухоли (HER3+), я и так должна была всё это получить в максимально короткие сроки. Но если бы я положилась на официальную бюрократию, я попала бы в больницу месяца через два, и было бы уже поздно. А так подождать больницы пришлось лишь ещё три дня – но и за этот срок, после биопсий и рентгенов, опухоль успела вырасти на глазах: и химиотерапевт, посмотревшая нас в понедельник с диагнозом Т3, при поступлении в больницу уже поставила диагноз Т4.

             Хорошее здоровье и относительная молодость – активный обмен веществ и даже закончившийся климакс – играют здесь не на пользу, а во вред. Считается, что гормонально зависимые опухоли лечатся лучше. И в старости рак протекает медленнее: старики и старушки годами принимают гормональные таблетки, и считается, что это помогает. Правда, моего отца не стало за два года. Но он был активный человек, растрачивающий себя ради других.

             О медицинском конвейере надо добавить, что платная медицина у нас не лучше, чем бесплатная. Во-первых, как мы поняли, в НИИ Петрова герцептина просто нет. Во-вторых, платные врачи все же обязаны думать о зарабатывании денег, и ещё поэтому они не могут полностью переключиться на интересы больного. Поскольку разные знакомые рекомендовали хороших врачей, на всякий случай я ещё проконсультировалась в независимом центре, хирург которого когда-то работал в Чечне. "Ну, конечно, самолечение! – сказал он, видя, что много денег он с меня не получит.— Что же Вы хотите? У Вас очень плохой рак. Самый агрессивный. В природе существует естественный отбор".— "Да я ещё не собираюсь умирать, у меня сыну 13,– сказала я.— И потом, метастаз ведь не нашли?" – "А я вот не уверен, что их нет,– сказал врач.— Этот рак у Вас давным-давно. Остеосцинтиграфия не все показывает".
             Как мы потом поняли, все-таки желательно было сделать КТ, но его в онкоцентре нам не назначили. "А почему?"– спроили мы потом. "Очередь большая",– был ответ. На самом деле там просто сломан аппарат, и несколько месяцев починить его не могут. В НИИ Петрова – платно – мне рекомендовали его сделать, но не объяснили, зачем, а выбрасывать 10 тысяч просто так? Когда мы поняли, что надо было бы сделать, уже не было смысла, так как на фоне химии результат неясен.

             Что же касается естественного отбора и ленинградцев по рождению, родители которых – дети войны и блокады, как мои, это, отчасти, правда. Всё же главная причина рака, которую "выдает" астрология,– это нехватка энергии. Ослабление организма и потеря иммунитета. Химиотерапия ещё более лишает сил, открывая дорогу развитию рака в других органах,– поэтому легко развиваются метастазы. И это замкнутый круг.

             Вот потому решать эту проблему надо бы как-то иначе. На Западе методы уже разрабатываются: индивидуальные вакцины, убивающие именно рак, а не весь организм. А убойное количество лекарств – это для физически сильных, для тех, кто может доказать своё право жить "естественному отбору". Я и мои дети, обычные ленинградцы, – физически не сильные, да и у супруга здоровье барахлит. И естественный отбор – это нынешнее социальное понятие волчьих законов индивидуалистического бытия (не хочется обижать волков, которые нежно заботятся о волчатах). В человеческом обществе право жить не зависит от силы – это понимали уже неандертальцы, которые, как показывают археологические раскопки, заботились даже о калеках от рождения. Мы, кроманьонцы, во многом переняли их культуру. Да, видно, не до конца. Потому что суть человеческого общества – оно может сохранить то, чего не сохраняет природа. Оно стремится к бессмертию. Но это уже духовный подход.


                10. ХИМИОТЕРАПИЯ

             В ночь перед больницей мы плохо спали. Больница – никак не мое место, я вообще не представляла, как я там буду спать. Правда, когда-то у меня были способности везде быть на своем месте – картинка градуса восхода в моем гороскопе "Индейцы быстро строят шалаши и ставят лагерь – способность чувствовать себя как дома при любых условиях". Рано или поздно придется больнице стать на время моим домом – зачем же себя терзать? этот бледный, лишенный нашей яркой домашней энергетики комфорт все же лучше, чем никакой. По дороге я сказала супругу, что если он не найдет средств похоронить меня по-христиански, а отправит в крематорий, пусть дочка развеет пепел в Ганге, чтобы следа моего здесь не осталось. 

             Пока я собиралась, супруг как обычно мне мешал своими советами. Он даже предложил мне взять с собой какие-то христианские псалмы – но у меня было вовсе не то настроение. Покаяться я ещё успею при дальнейших химиях, принимая все просто потому, что отвергать уже нет сил. А сейчас все ещё ничего. Но иконки Иоанна Кронштадского (бывая на Петроградской, я зашла с монастырь с его мощами) и Всецарицы (помогающую при раке, которую мне вручила мама) все же взяла – с их маслами, которые я сперва не знала куда применять. Но вообще-то надо смазывать лицо – всем, чем угодно, потому что сереющая и обвисающая кожа производит наиболее неблагоприятное впечатление на окружающих, как и на самого её носителя. На вторую химию я купила для этой цели акулий жир с ламинариями.

             Что стоит брать в больницу – так это ксероксы всех анализов, потому что всегда может статься, что где-то что-то потеряли, и виноват будет больной. А без анализа крови на инфекции в больницу не положат. К счастью, в онкоцентре стоит аппарат для ксерокопирования. У меня анализ крови теряли два раза, но я всякий раз показывала ксерокс, и ложилась в больницу по нему.

             Перед химией мне позвонила моя знакомая психотерапевт, по Интернету прислав результаты своих исследований: она добилась того, чтобы при психологической работе по время химии не падали лейкоциты и нейтрофилы – количество которых обычно опускается до нуля. Правда, диагноз там был помягче – Т2N0. Она предложила поработать. Я прилегла на скамейку в наиболее пустом углу лабиринтов больницы – строил её, говорят, какой-то сумасшедший, и без компаса там ничего не найти, но закоулков достаточно: как нарочно для психотерапии.

             Психотерапевт предложила ощутить, что где болит, и представить свой детский образ, как-то с этим связанный. После гастроэндоскопии и предподготовки к химии я ощущала неприятности в желудке (может, так вот рак желудка и возникает после операций! поэтому надо обязательно принимать омез: одно из тех редких лекарств, которое всё-таки официально назначают). И мировой синхронизм дал мне вспомнить себя в больнице в возрасте шести лет, поделывающей малоприятную процедуру глотания зонда для анализа печени.
             Поисследовав тот возраст и удостоверившись, что в больницах мне спокойно – я там стандартно отдыхаю от домашних стрессов, дальше мы поместили эту шестилетнюю девочку туда, где мне хорошо,– и я тут представила берег Ганги, тепло камней на берегу, оленей и синих птиц. Галина задавала наводящие вопросы: "Какие они? Представь себя оленем, птицей. Как это все ей помогает?" Плотная мягкая кожа оленей и копыта защищали их от этого мира; птицы прятались в листве, а девочка танцевала на берегу реки, закручивая вихри энергии. Под конец мы пригласили эту девочку ко мне домой, познакомили с моими близкими и рассказали ей, что у меня всё в порядке – и муж, и дети. Детям она понравилась – они смогли с ней пообщаться. Муж смотрел на неё с жалостью и общаться с ней не мог.

            Ещё моя психотерапевт предложила представить мой агрессивный рак как агрессивного зверя. "Пусть будет медведь,"– сказала я, особо не фантазируя. И мы попытались с ним договориться. Это важно – любить свою болезнь. Иначе как же получишь к ней доступ?

             А потом Галина спросила о своих насущных вопросах: с другими людьми она работала с героическим архетипом – герой спускается к змею за сокровищами. Мне это было по теме: Плутон против Солнца – как раз тот образ подземного мира, откуда надо их добыть. Так что и я заодно представила образ сокровищ – все они показались острыми, ранящими руки. Я ничего не могла унести с собой из этих богатств. Меня не порадовала такая моя ранимость, проступавшая также в образах оленей и птиц.– И она проявилась-таки: при первой химии как боль в костях, а при второй – как сердечная аритмия, пронзительность дыхания. Как-то надо интегрировать этот героический архетип!

             Я тогда представила химиотерапию как образ мёртвой воды: она зарубцовывает раны тела, чтобы потом живая вода его воскресила. Стопроцентное попадание!   

             Пока я лежала с капельницами: "Вот уже гирлянду навесили",– как говорила моя соседка по палате,– телефон беспрерывно звонил. Я даже не смогла помедитировать о том, чтобы химиотерапия принесла мне пользу, а не один только вред – потому что ведь врачи ничего не гарантируют. "А может опухоль не уменьшиться, а увеличиться?" – "Может. Но надо надеяться…"

             Случаи здесь бывают разные. Когда мы отмечали у Балу старый Новый год, давая астрологические прогнозы, один его приятель рассказал про своего знакомого, которому сделали 8 капельниц, а потом сказали: идите, молитесь. И он так рассердился на нашу медицину, что вылечился травами. В других, более частых, случаях лечение убирает опухоль в одном месте, но она при этом разрастается в другом, и это фатально: усталый организм с ней уже справиться не может. Это происходит не только в нашей, но и в западной медицине (Израиле, Германии) – отчего я ей тоже не доверяю: у нас свой конвейер, там свой, и большой вопрос, можно ли на ходу что-то переиграть? Может, проще об этом договориться в своей стране, чем в чужой.
 
             У нас сейчас западные стандарты. Сейчас стандарт – делать химиотерапию до операции, чтобы был заметен её эффект. До победного конца. Решающий аргумент – отнюдь не то, как организм переносит химию. Пока опухоль не вырезана, видно, как яд влияет на неё, потом это будет совсем уже не определить. Но, с другой стороны, если очаг уже небольшой и можно убрать его  оперативно, зачем мучить организм? Западный стандарт предполагает всё убить до конца, но в течение курсов ХТ и, главное, потом заняться активным квалифицированным восстановлением организма. Наша система медицины последнего не предполагает.

             При агрессивном раке стандарт – шесть процедур, но бывает, организм просто не выдерживает так много: так, сестра нашей знакомой умерла после пятой химиотерапии, не дожив до шестой. И я её понимаю. Это надоедает – умирать по частям. Хотя её сестра говорила, она шла на химию как на праздник – вот этого я уже не понимаю. Правда, её мама была онколог, потому назначения были более точные и за результатом был контроль. А обычно люди выписываются "под наблюдение районного онколога", то есть рекомендаций по всем болящим органам не дается никаких и результат не оценивается никак. Разве пальцами врача – а так ли он помнит всех своих больных на каждом этапе? Даже если лекарство помогло сначала, дала ли эффект 2-я химия? 3-я? 4-я? Это ведь не самоочевидно. Делается лишь анализ крови, который решает, можно ли давать следующую порцию яда. И обычно с каждой процедурой самочувствие ухудшается – хотя организм адаптируется к нанесенному удару и в следующий раз может выдавать совсем другие симптомы, с точки зрения современной медицины непредсказуемые.

             Правда, известно, что герцептин дает реакцию на сердце, и доксурбицин дает реакцию на сердце, потому их вместе (и с таксофеном) мне вдруг решили не делать, хотя сначала собирались давать все три. "Мы же не хотим сразу сделать Вас инвалидом,"– сказала химиотерапевт в ответ на наш вопрос. Спас меня, по-видимому, случай: при одновременном приёме этих лекарств кто-то умер от сердечной недостаточности. Все же я легла на химиотерапию на следующий день после моего точного аспекта смерти! Впрочем, может, я и фантазирую, и не так поняла причину смены схемы лечения: я не в курсе врачебных тайн.
 
             Это о мёртвой воде – но кроме мёртвой, должна быть живая. Потому телефон звонил, и я делилась новостями. Кроме друзей, позвонила организатор астрологической конференции – конференция оказалась рядом с моим домом, и я согласилась выступать, вкратце обозначив содержание доклада и обещав прислать тезисы и резюме потом, потому что я за городом, где нет Интернета. Это важно – чувствовать себя в струе жизни. Да, конечно, я могу быть не в силах выступать. Ничего, дочка выступит за меня, если супруг будет неспособен. Сияна по моей просьбе сходила с Яриком на разбор заданий и апелляцию по олимпиаде, и он, всегда слово боящийся сказать, отвоевал два балла и прошёл на второй тур!

             Химию предваряет антирвотное, и симптомы проявились только ночью – я проснулась в третьем часу, и до утра промаялась, принимая захваченные таблетки. На самом деле можно позвонить медсестре ночью, и можно заранее сделать снотворный или антирвотный укол. Но медсестры сказали, чтобы все уколы сделали до 23-х, и я не решилась звонить, будучи не в состоянии ругаться. А антирвотные препараты – возбуждающие, с ними особо не поспишь. Так что укол я сделала уже утром, придя в себя, – после чего отправилась к своим студенческим друзьям-хористам отмечать Татьянин день. Я сообщила медсестричке, что ночевать не приду, а на уколы вернусь утром. Утренняя сестричка попалась хорошая, и выдала мне один укол на дорожку.

             По пути я зашла в гости ещё к одной знакомой, перенесшей ряд больниц и пять операций по другому поводу, душевно там пообщалась, сделала укол и пошла петь песни. Это меня очень зарядило (хоть вина я, конечно, не пила, зато поела салатов: омез я ещё не принимала, и аппетит был зверский). И я по заснеженным улицам вернулась домой пешком, за полночь, – Виташа только спросил спросонья: "Я тебе не нужен?", потому что уже спал от усталости, приняв на себя хозяйственную нагрузку за дом и детей.


                11. ПЕРЕЛЁТ

             В больнице нормальное состояние человека поддерживается, проблемы обычно начинаются дома. Как следует прогулявшись в субботу, продышавшись морозным воздухом и с хористами попев мелодичные народные и оптимистичные песни советских времен (любимая у нас – "В буднях великих строек" – мы её всегда вспоминаем), в воскресенье я не испытывала проблем. Вернувшись в больницу, я устроилась спать и проспала даже ужин (и хорошо, потому что там давали картошку с мясом, а и то, и другое при раке неполезно). Побаливали почки (кровь в моче), но я захватила с собой из дому фитолизин. Болела и печень, и вернувшись домой в понедельник, мы пригласили медбрата из Педиатрического института рядом с нами сделать капельницу гептрала.

             Но ночью начались проблемы хуже – стали болеть кости, спать я уже не могла и мешала уснуть супругу – у него опять глаза наполнялись слёзами, глядя на меня. Пока он под утро не сообразил сделать мне укол диклофенака, на что я согласилась – хоть это и лишняя химия. Я всегда любила супруга за его чувствительность, но тут она зашкаливала, и он ушел спать от меня в другую комнату: "Я не выдержу, у меня будет инсульт".

             Мне не улыбалось страдать у него на глазах – для женщины в этом есть что-то унизительное. Но ежеминутно не обращаться к нему за помощью – этого я тоже не могла. Вдобавок, чувствуя усиливающиеся боли и в груди и в лимфоузлах, как последствие интоксикации, я вовсе не была уверена, что химия поможет. Опухоль станет меньше, лишь если интоксикация не увеличит инфильтрат, и с ней нужно справиться с первую очередь. Как? Обменные процессы у меня всегда прекрасно шли в Индии – куда лучше, чем в России, особенно в ашраме. Так пусть Шива, выпивший яд калакуту при добыче напитка бессмертия, выпьет и тот, которого во мне достаточно – и в прямом, и в переносном смысле!

             Растерянность супруга сыграла мне на руку – я отстояла свое право восстановить силы в Индии: смыть стресс предыдущих месяцев и вернуться к следующей химии уже в хорошей форме. В панике, что я не доеду и вообще не вернусь, Виташа умолял меня не ехать, обещая ежедневно гулять со мной в парке, или даже переселиться к моей маме, если он мне мешает. Пусть я навсегда останусь индивидом, только бы была рядом с ним.

             "Ты мне не можешь помочь,– сказала я.— Я поеду туда, где мне могут помочь. Мне там будет хорошо. А ты должен этому радоваться". И ещё я шутя добавила: "Я ведь люблю тебя больше, чем Свами. Поэтому я вернусь. Не смогу не вернуться".

             Виталий уступил моей непреклонности – хотя я и сама не очень представляла, как я доеду. Он сделал полис – на случай болезни, а также и возвращения тела на родину,– и стал собирать в дорогу обезболивающие лекарства. Как сопровождающая со мной поехала дочка – как раз студенческие каникулы, так что ее планы практически не поменялись. Визы у меня были, билеты мы купили за день до вылета (это оказалось на 20 тыс. дороже, чем те, что я покупала в ноябре,– но если бы не пролёт с первой биопсией, билеты можно было бы не менять). Мы позвонили знакомому астрологу-водолею, и тот с утра пораньше, с шутками и прибаутками, подходящими для данной ситуации, добросил нас до аэропорта – как раз начиналась эпидемия гриппа, и ездить в общественном транспорте было опасно: при ядах теряется иммунитет. 

             Супруг сделал мне три укола: диклофенак (от костей), убихинон (детоксикация) и ондаксетрон (антирвотно-возбуждающий), и все это я захватила с собой, и кетанол (обезболивающий) на всякий случай. Виталий очень боялся, вдруг уколы не пропустят, и дал мне с собой эпикриз с диагнозом из больницы. Но никаких особо проблем в самолетах у меня не было – единственно, что в Шереметьево мы не нашли тележки перевезти вещи из терминала Д в терминал F, а это далеко. Но вещей я много не брала. Самолёт опоздал на полтора часа: обнаружилась техническая неполадка, и его, уже со всеми пассажирами на борту, чинили – мои плохие астро-аспекты явно давали о себе знать! Перед выходом из самолета на ночь глядя я снова сделала уколы.

             К несчастью, скоростное делийское метро (полчаса от аэропорта до вокзала) уже закрылось, и пришлось добираться на такси больше часа. На ночной поезд мы не успевали, и я купила билет лишь на 5 утра. Отправление поезда тоже на пару задерживалось – но лежа на железной скамейке, среди самого грязного в Дели вокзала (Олд Дели), и чувствуя, что всё у меня болит, я ощущала такое запредельное блаженство, которого мне никогда не доводилось испытывать в России! Было ли то воздействие Индии? Мне стало радостно, как только я поехала по ночным улицам Дели (к счастью, без пробок), сбрасывая весь груз, который в России не давал мне спокойно и счастливо жить.

             Наконец наш поезд пришел и мы легли спать. Я взяла билеты в вагон с кондиционером, но ночью не было сил с ним разбираться, и утром мы проснулись в душной ситуации, отчего мне стало опять нехорошо. Я попросила Сияну открыть мне уколы, и сделав их лежа, некоторое время размышляла, встану я или не встану,– а поезд уже подъезжал к Харидвару.
             "Вам помочь? Что-то нужно?"– спросила индуска моего возраста. "Рикшу,"– сказала я. "Auto?" На перроне она подозвала моторикшу, благо он там сразу же обнаружился, запросив целых 350 рупий. "300 ОК'?"– привычно спросила я, но индусы внимательны, и он, конечно, видел, что долго торговаться я не смогу, и не согласился. Тогда я вручила ему наши сумки, и вскоре дребежжащая кабинка, подскакивающая на каждой выбоине дороги, легко преодолела те 15 км, которые отделяли нас от ашрама Ауровеллей, названного так в честь Шри Ауробиндо. 


                12. АШРАМ

             Индуске-Пудже на ресепшене я не дала начать заполнение документов и сказала: нам сначала нужно поесть. "Обед уже закончился, скоро будет чай,"– ответила она, а я возразила: "Чай мне нельзя, у меня рак и я падаю с ног, приготовьте нам чего-нибудь, или мы сами приготовим". Последний аргумент обычно действует, и хотя Пуджа сказала: "Мне нужно спросить у Свами" – обед нам тут же принесли. Мы с Сияной уселись на коврик – в столовой есть столы и стулья, но при усталости традиционно азиатские низенькие столики лучше. И попробовав эту божественно вкусную еду, я полностью восстановила все свои силы – Свами Брахмдеву, чей титул переводится как "святой", а имя как "бог Брахма"– не составило труда исполнить моё первое желание.

             "Вы хорошо выглядите",– с удивлением сказала Пуджа, когда мы вернулись из столовой. Она сказала, что Виталий писал в ашрам, доехали ли мы и как мое здоровье, и она ответила, что все в порядке. В подтверждение этого я попросила девочек нас сфотографировать и послала ему фотографии, которые бы его успокоили, – и супруг ответил, что они его порадовали.

             Вскоре появился и Свами, но когда я попыталась рассказать о ситуации, он сказал: "Не думай об этом (в смысле: не притягивай). Если ты хочешь прожить дольше". "Возможно, я хочу умереть быстрее,– ответила я.— Я не люблю физических страданий". "Отключи ум",– сказал Свами. Он видел, что все воспоминания ввергают меня в нашу нездоровую ситуацию, и ум мешает настроиться на правильную волну. Причем до такой степени, что весь мой визит он не желал разговаривать со мной словами (лично, чтобы я настроилась на иную, медитативную, волну).

             В ашраме жила моя знакомая, которую я учила индийской мифологии в первое в наше первое пребывание в ашраме 18 лет назад,– а сейчас она, вырастив уже детей, приехала на два месяца.
             "Меня всегда спасали сумасшедшие шаги,– сказала я ей.— Вот и сейчас – может, это мой шанс". – "Видишь, какая ты сильная",– отвечала Оксана: ведь с духовной точки зрения Бог не посылает человеку такое испытание, какого тот не мог бы выдержать. Но если бы в нашей жизни это всегда было так! Каждый человек в чем-то силён, а в чем-то нет. Знание делает человека сильным, но в той сфере, где его нет, он чувствует растерянность. "Я не выдержу, Оксанка,"– сказала я, и заплакала.

             Проблемы действительно были: бессонной ночи с болями оказалось достаточно, чтобы нежелание жить вернулось снова. Оно, конечно, было бессознательным – но в своем пограничном состоянии я имела достаточно хороший контакт с подсознанием, чтобы увидеть в этом явно плохую преграду к выздоровлению. Из-за резкости и неестественности внешнего вторжения ядов в мой организм – неготовый к такому, несмотря на всю психотерапию, в глубине души я испытывала нечто вроде того, что испытывают люди, перенесшие грубое насилие, пытки или войну. Они уже неспособны жить как прежде: как все люди, ничего такого не испытавшие. Оттого возникает бессознательная растерянность, как они вообще могут вообще жить.
             Возможно, это одна из причин того, что люди не вылечиваются, – подумала я: бессознательная невозможность жить мешает им. С этим надо что-то делать! В стиле психотерапии я представила её в виде сухой старухи с черными костями и всячески её ублажала, пока кости её не стали белыми, а потом замуровала в белый мрамор ашрамного храма.

             Надо сказать, это было легко – потому что физические боли: в почках и костях – Свами убрал за пару дней, и уколы больше не понадобились, даже на обратном пути. Интоксикацию я почти не ощущала – лишь легкое, почти приятное головокружение. Организм прочистился настолько, что потом химиотерапевт даже удивилась: мочевина меньше нормы! Боли в лимфоузлах и груди тоже прошли, и опухоль сразу стала мягче – и ко второй химиотерапии она уменьшилась почти вдвое. Такие частые симптомы химии, как кровь из носа (утончаются сосуды) и стоматит (больно есть) возникали, но тут же проходили, как по мановению руки. "Спасибо, что позволил мне провести эти 10 дней в раю, а не в аду, – написала я Виташе.— Это не преувеличение." "Ашрам на фото и вправду похож на рай,"– откликнулся он.

             И мне, конечно же, донельзя захотелось больше не мучиться, и остаться в ашраме до полного исцеления. "Официальные методы лечения – это не мой путь. Я не вправе разрушать организм, если не умею сама восстановить его,– пыталась я сказать Свами.— Я бы лучше предпочла лечиться тут, да супруг не поймет: слишком много усилий вписаться в нашу медицинскую систему!" "С телом у тебя все в порядке,– отвечал Свами.— Отключи ум, слушай своё сердце". И когда я послушала сердце, я услышала в нём, конечно же, любовь к супругу, а потому невозможность остаться тут надолго. Ашрам для всех становится родным домом – Свами умеет это сделать. И все же я не могла все время психологически быть там, порой выпадая в иное, более моё пространство.

             В ашраме над каждой комнатой написан девиз. Свами поселил нас с Сияной в комнату с девизом "Благодарность"– видно, по тону моего письма понял, чего мне – как и любому в такой ситуации – не хватает. То есть, благодарность судьбе за прожитую жизнь ("Дай Бог каждому так прожить, как я жила!") и благодарность миру, что он пока дает мне существовать (не факт, что я это заслужила, как и всякий человек, живущий вразрез социальной реальности), у меня были. Но к ним ведь следовало добавить благодарность Богу за тот опыт, который я переживаю, и за любой его подарок – даже такой, как рак. И благодарность нашей медицине, что было совсем уж для меня неприемлемо.

             "Проблема в том, что на Западе очень неэкологичные методы лечения. Лечение хуже болезни. Оно разрушает, не восстанавливая. И это – моральная проблема,"– сказала я на сатсанге (общей беседе).

             Я не сразу решилась поделиться своей проблемой со всеми окружающими. Но там была колумбийка, которую я знала раньше, не говорившая по-английски, и я общалась с ней при посредстве девушки-аргентинки. "Прекрасный выбор!"– сказала та, когда я поведала, что сейчас приехала в ашрам между химиотерапиями. А ещё с одной женщиной я поговорила уже под конец, сказав, что через пару дней, к сожалению, уезжаю, хотя и не хотела бы – и объяснила, почему. "Спасибо за доверие",– сказала тогда она, и это открыло мне путь.

             "Доктора имеют частичное знание, поэтому результат частичен,– ответил на это Свами.– Ваш выбор – обратиться к тому, кто обладает полнотой знания (в смысле: к Богу - Divine)". А любимое слова Свами Брахмдева – consciousness – сознательность, и Сияна спросила: "А можно ли сознательностью лечить?"

             "Мы относимся к болезни, как к чему-то плохому, однако природа хочет нас чему-то научить". В индуистском ключе он говорил о мире как об игре Бога, и в ответ я спросила:

             "А если я не хочу играть в ту игру, которую предлагает мне Бог?"

             "Никогда не говорите: не хочу!"– произнес Свами. Видно, я затронула его за живое – он произнес на эту тему целую речь. Конечно, он прав: это и есть – неблагодарность.

             И все же, что касается благодарности Богу, с этим было не все ясно. Конечно, исполняя моё желание, Господь всегда следил, чтобы я не скучала, но было б ясно, если бы я была экспериментирующим над собой врачом. Если бы у меня хотя бы был интерес к медицине – но медицина мне неинтересна как совершенно излишняя сфера жизни. Это вообще не моё. Может, я очень жестокий человек, раз такие испытания? Но христианская любовь к страданию настолько мне чужда, что я даже сторонник эвтаназии. Я во всем люблю тонкие, нежные и мягкие методы, а грубость химии, начиная с аспирина, и железобетонность нашей официальной медицины считаю в лучшем случае рудиментом эпохи Просвещения. Кому нужно частичное вылечивание, не позволяющее человеку жить во всю силу! заставляющее забыть о жизненной полноте, делающее его неполноценным винтиком механизма – ибо на большее он уже неспособен! отключен ряд жизненных функций, о которых он успел забыть!

             Я столько лет бежала от ленинградской депрессии – зачем? чтобы она вошла в дурную привычку из-за химических средств? Откуда я раздобуду радость жизни в подавленной энергии болезни, если мне её и в здоровом-то состоянии не хватает? Добро бы я ещё Бога хотела постичь – так ведь, с одной стороны, я, в общем, и так с Ним знакома, а с другой – у меня и других дел невпроворот!

             Сатсанги проходили в библиотеке, где на досуге я открыла книгу Сатпрема про опыты Матери Мирры, и прочла, что для неё в самих клетках звучала радость – разум клеток не хотел умирать. Она обнаруживала в нем стремление к бессмертию. "Придется, видно, тоже этим заняться",– улыбнулась я и стала искать в себе физический источник радости. Может, такова моя задача – донести её хотя бы до своей семьи: ведь физическая депрессия и раздражимость от химии, при раздражительности остальных членов семьи, грозила сделать нашу жизнь невыносимой.
             На вечерних чтениях, где мы по очереди зачитывали понравившиеся нам цитаты текстов Матери Мирры, моя знакомая нашла такой фрагмент: "Этот восхитительный, чудесный смех, который рассеивает любую тень, любую боль, любое страдание! Вам нужно лишь войти поглубже в себя, чтобы найти внутри солнце, позволить себе наполниться им, и следом – не что-нибудь, а каскад гармонического, сияющего, солнечного смеха, который не оставляет ни одного угла для тени и боли". Оксанка мне потом записала его на открытку ручной работы с символом ОМ и подарила.
 
             "Как восстанавливать силы?"– спросила я у Свами Брахмдева на сатсанге.
             "Есть два источника,– ответил он.— Один – при помощи стихий: еда, питье, воздух и т.д. Но есть и другой – делать то, что приятно".
             И я решила делать то, что мне нравится: ездить по индийским городам, общаться с друзьями, делясь своими фото в Фэйсбуке, и петь свои духовные песни в звучащем храме ашрама, с прекрасной акустикой. Свами посоветовал мне проводить там как можно больше времени и петь ОМ. Там тоже было пару звучащих чаш, как у Балу, и резонанс в центре зала выдавал совсем уж космический звук: мне казалось, что пою не я.
             "Мы уже там пели с Сияной свои песни",– ответила я Свами. "Лучше петь ОМ,– сказал Свами.— В твоих песнях есть твой ум, который довёл тебя до рака". С другой стороны, песни я писала давно, в них моя молодость и красота! И я стала записывать в храме свои песни на видео.

             Свами, наверное, не понимал, почему я не следую его рекомендации отключить ментал: сижу с компьютером на скамейке и возвращаюсь мыслями домой, вместо того, чтобы сосредоточиться на здоровье и жить здесь и сейчас. Под конец даже решил, что не могу – ведь я всю жизнь жила умом. Я понимала, что это мешает ему мне помогать. Но я – скорее не хочу, чем не могу: теоретизирование – это наш образ жизни, наш способ действия, возвышающий нас над реальностью. Наш коллективный способ мысли: моя жизнь, мой опыт не имеет ценности, если я не могу ими поделиться.

             Да, человек должен уметь полагаться на себя, мыслить позитивно и делиться лишь хорошим – а меня тянет говорить о том, о чем говорить не принято. И всё же в результате возникает то русское водолейское единение, которое так или иначе я всегда стимулировала в ашраме: на тех же сатсангах – ведь мне легко задать вопрос, когда другие молчат. А ещё, в день, когда Свами был занят делами, я показала свои фото других краев Индии, и в ответ на это колумбийцы тоже показали – мотопутешествие от Южной Америки в Центральную и до Аляски.   

             Обратная сторона коллективизма – ценность индивидуальности. В Индии с этим нет проблем: там эго меньшего размера, чем у нас, и люди друг с другом не сталкиваются, никому ничего не приходится доказывать. Индивидуальность расцветает, хотя осознание "я" может при этом спать, не порождая никаких комплексов. Для нас же индивидуальность важна – мы только ею выживаем.
"Когда у меня есть энергия,– сказала я на сатсанге,– я ничего не боюсь. Но когда её нет, возникает страх. Когда не работает ни ментальная, ни витальная (эмоциональная), ни физическая сфера, человек теряет себя". Русские поняли, что я говорю об опасности потери индивидуальности, но для Свами Брахмдева такой проблемы не существовало.
             "А кто теряет? Человек ведь не ментальное, ни витальное и не физическое. Никогда не надо себя с ними отождествлять! Пока работает ум, человек и обращается к уму. А вот если не работает, приходится обращаться к Богу",– улыбнулся он, и все мы смеялись.

             Через пять дней я уже настолько окрепла настолько, что смогла съездить с Сияной в Ришикеш, где мы решили купить звучащую чашу. Мы начали звенеть в те более легкие литые чаши с разнообразными рисунками, что стояли на улице, выбирая тембр,– и продавец, увидев заинтересованность, как обычно, пригласил нас с магазин и предложил более дорогие: блестяще-медные, ручной ковки – и они стоили своих денег. Ещё с полчаса мы выбирали – Сияне откликался один тембр, мне другой, более глубокий, и, не в силах выбрать, мы купили сразу две, благо они помещались одна в другую. "Папа переживёт,"– сказала Сияна. Главное, чтобы наша ручная кладь не превысила 10 кг,– чтобы не связываться с багажом.

             Я выбрала Сияне какие-то шмотки – я это делала быстрее, чем она, иначе от их изобилия мы бы упали от усталости, не дойдя до храмов и ашрамов. Ларек с аюведическими лекарствами тоже есть на первой же улочке с магазинчиками для туристов. Пожилой продавец в шапочке и безрукавке, пощупав мой пульс и посмотрев зрачки, спросил, все ли у меня в порядке с пищеварением (химия ещё действовала, и ощущение отравления чуть давало о себе знать). Взглянув на дочку, он также увидел её главную проблему. Зачем люди учатся у нас в медицинских институтах 6 лет? И после этого все равно не могут правильно поставить диагноз? После чего мы купили лекарств (а также масел и палочек) на 6 тыс. рупий – все же они тут в несколько раз дешевле, чем у нас. В ашраме-то можно не принимать лекарств для печени или желудка – но вот после следующей химии!
             Затем мы на лодке переплыли на другой берег Ганги, где проходила пуджа. Пока мы заходили там в храмы и ашрамы, она началась. У реки был постелен ковёр, где сидели иностранцы вперемежку с индусами, а дети-брахманы разного возраста в ритуальных одеяниях пели и играли на инструментах, подключая иностранцев к ритуальному действу. В прошлый раз это тронуло мою маму, сейчас трогало дочку, и я была счастлива – правда, бледность на фотографиях выдает, что я все ещё держалась на силе воли (хотя Свами, конечно, помогал). Во время пуджи солнце село, и мы доехали в ашрам затемно, пропустив и обед, и ужин – но Свами в тот день зажег костер из собранных опавших листьев. Свет от лампочки в дыму делал видимой ауру её лучей, создавая ощущение продолжения праздника.

             Через день мы съездили и в Харидвар – надо было поменять деньги и купить обратный билет на поезд. Мы опять задержались: деньги менял только главный филиал государственного банка, располагавшийся в поле в нескольких км от центра города, и вся процедура заняла часа два.  Гораздо удобнее менять в Ришикеше в ювелирных магазинах. Молодой рикша – парень не промах! увидев кучу денег, сразу попытался с нас содрать полторы тысячи. Я сказала: 400 рупий за 4 часа и пошла прочь в ответ на его отказ, он догнал нас, и я, чтобы он быстрее отвязался, дала 500, но об этом жалею. Сначала, до открытия банков он повозил нас по храмам.
             В преддверии Харидвара вдоль дороги, которая идёт по берегу Ганги, стоят ашрамы. Интересный зеркальный храм Паванохам – зеркала многократно умножают изображения богов, и они теряются в бесконечности. В другом ашраме храм изображает гору: и обходя богов, надо пару раз проползти на карачках по импровизированным пещерам и пройти по воде, другой дороги нет. Это встречается не так редко – просто в Европе храмы имитируют священные рощи, где проходили церемонии (греческие капители изображают деревья), а в Индии отшельники, начиная с Шивы, жили в горах. Сияну позабавили такие храмы, хотя ей пришлось преодолевать своё чувство клаустофобии и боль в колене, которая, конечно, в ашраме прошла. Это пример того, что индусы ближе к телу – о чем я уже писала в своих рассказах об Индии.
             Ещё один, совсем новый храм был семиэтажный: туда поднимался лифт. На верхнем этаже были главные боги, ниже герои, потом – ипостаси богов, а ниже – ипостаси богинь: в основном, супруги Шивы: там даже была богиня-попугай Минакши, с юга Индии. Под ними святые (мужчины), на следующем этаже – легендарные женщины (из которых я знаю лишь отшельницу Миру бай, в честь которой назвалась сподвижница Шри Ауробиндо, Мать Мирра). А на самом нижнем этаже – политические деятели (Махатма Ганди). Никого не забыли!
             По канатной дороге мы поднялись в храм на горе и посмотрели Харидвар сверху. По дороге, правда, у меня пошла из носа кровь (сосуды утоньшаются, и подымается давление), и молодой продавец из лавочки по дороге, где я присела, тут же дал воды, открыл бутылку местного питья с лимоном и сказал, чтобы я некоторое время ничего не ела (индусы, как более близкая к телу нация, более в курсе медицинской техники безопасности) – а мы до того съели на улице салат с проросшей чечевицей, и я несла с собой в пакете нарезанные кусочки ананаса.
             Пока Сияна выбирала сережки, Ганга оказалась перегорожена – начиналась вечерняя пуджа. И волею судьбу нам пришлось посмотреть и этот праздник народной веры, где народ повторял за микрофоном знакомые песнопения. Сияне он тоже понравился – здесь было все более по-настоящему, чем в Ришикеше, хотя там – все более наше. Один из мостов через Гангу во всю длину украшал светящийся лук – символ Рамы, и довольная Сияна сфотографировалась на фоне такой манифестации своего знака Стрельца.

                13. АЛЬТЕРНАТИВА

             За неделю тело пришло в норму, и я смогла наконец погрузиться в медитацию. И вот, за три дня до отъезда я почувствовала, как можно убирать рак. Наверное, это была работа Свами, которую я всегда ощущала, но и мое сознание – сам поток ашрама – мне что-то показал. Вечером я пришла в очень хорошее состояние, но с утра возникла тревога: осталось только два дня. Ещё бы несколько дней, чтобы как-то закрепить результат! Когда я брала билета, я просила Виташу отсрочить следующую химиотерапию дня на 4, хоть на два: врачу было всё равно, перерыв от 3-х до 4-х недель, не обязательно жестко три! Но он не согласился.

             А теперь – видеть шанс вылечиться без операции и стать по-настоящему здоровой! И отказаться от него, согласиться калечить свой организм?! Зачем я сохранила его молодым и сильным? Чтобы возраст догнал меня за считанные месяцы? превратиться в поседевшую сморщенную старуху с инвалидностью по почкам и сердцу? кому я такая нужна? я все равно не смогу жить без своей красоты и энергии! мне нужно качество, а не количество жизни! почему Виташа этого не понимает – ведь он творческий человек, и знает, что такое духовные процессы! Почему он верит в химию – ведь от таблеток я не вижу эффекта, а от энергетики – самых разных людей – эффект сразу есть! Что сделала с супругом его паника перед системой, что он не колеблясь приносит ей в жертву мою жизнь! Я впала в отчаяние, и полдня слёзы сами катились из моих глаз: всё напряжение, которое копилось предыдущий месяц, нахлынуло на меня. И конечно, медитировать я уже не могла.

             С точки зрения психологии, часто происходит срыв, когда достигается желаемое. Хотя нельзя сказать, чтобы это было нормально. Чтобы успокоиться и прервать этот неконтролируемый поток слёз, я сходила на Гангу – построили плотину, и тот рукав, что был ближе к ашраму, совсем обмелел, его можно было перейти по колено. По песочным прериям с колючими кустарниками я дошла до второго рукава и настроившись, искупалась, представив, что смываю здесь весь мой рак. Но всё же это было не то. Плацебо, а не лечение. Не работа. Психея, а не Пневма.

             "Я не настаиваю, чтобы ты возвращалась,– сказала Сияна.— Папа тут тебя не достанет. Ему не добраться сюда". "Да если бы и добрался, пришел бы в себя,– ответила я.— Но я не могу не вернуться. Он сочтет это предательством. Он не поймет. А там Ярик – я не могу его бросить".— "Ярику нужна живая и здоровая мама",– возражала Сияна. Но я боялась, что супруг наделает глупостей. "Вот не было бы Ярика – лечись, как хочешь,"– говорил он. Но и в этом случае он умолял бы меня лечиться официальными методами.

             В этом есть что-то иррациональное. Ведь когда я, обрадовавшись, что поездка всё же может получиться, завела разговор об Индии, он заявил, что я подымаю такую суету, что если я вылечусь, мы разведемся. Я усмехнулась, что ревность тут неуместна, и поскольку мы в наших отношениях перешли все границы, то будем вместе и после смерти. "Вот это лишнее!– сказал Виташа.— Хотелось бы отдохнуть". А я видела, что если он меня потеряет, он потеряет всякий смысл жизни, он опустится в серую бессознательность – при том, что со мной этого не случится, в случае его смерти: я потеряю только красочность и полноту существования. Поэтому всегда подразумевалось, что первым уйдёт он. В России принято, чтобы первым умирал мужчина,– это социальная норма. Наши мужчины не могут жить без своих жён. Это индийские жены просят, чтобы смерть сперва пришла за ними,– но я их понимаю.

             Я написала Виташе из ашрама, призывая почувствовать, что мне надо, а не ему, моему, а не его телу, прося идти мне навстречу – чтобы я выжила. Но какая-то преграда чудовищного упрямства не давала ему меня понять, и он реагировал с обычным недоверием: "Организм ошибается, чего ему надо". Он мерил все на свои ощущения, вместо того, чтобы открыться моим, которые ведь были здесь несомненно первичнее! Может, так влияет среда? Мужчины от неё более зависимы – их разум несвободен от социального приказа. Это их внутренний критерий, их бессознательный ориентир. Женщина свободнее, когда она живет любовью и семьей.
             Супруг не считал, что у меня есть право на свою жизнь,– она принадлежит семье. Это так – но сам факт, что супруг не предоставил мне выбора, для выздоровления не полезно. Если моя жизнь не принадлежит мне, она для меня теряет ценность. Мне становится всё равно – жить или умереть. И я готова умереть, чтобы доказать любимому экзистенциальную истину своей свободы.

             Не знаю, мог или не мог Свами Брахмдев вылечить мой рак без оперативного вмешательства – это зависит от моей включенности – от моей веры, а в ашраме она у меня безусловно была. Раз нужная концентрация на проблеме один раз получилась, далее требуется только время и спокойствие. Но чего Свами не мог, так это делать за меня выбор. А мой выбор был сделан, хотя в нём развезался ад, пылала трагедия всей моей жизни – конфликт между долгом любви и долгом духовности. При нашем стрессовом образе жизни в России нужной концентрации мне не достичь – даже и с помощью. "Прости меня, Боже, прости, Свами, я не могу быть здесь и решить проблему рака так, как это следует делать по-человечески. И всё-таки помоги…"

             В стиле русских душевных отношений я бы очень хотела, чтобы Свами сказал: ты можешь остаться. И может, тогда бы я плюнула на всё, сменила бы билет и осталась – до конца визы или на тот срок, пока чувствовала, что идёт исцеление. Но я хорошо понимала, что Свами этого не скажет. Для него тела – только коробочки (boxes) для духа. Если уж надо чем-то жертвовать (что по большому счёту лишнее), йог пожертвует телом ради духа, а не наоборот. Даже моим телом ради моего духа– хотя сама такая постановка вопроса неверна. Истина не содержит двойственности.

             В восточной философии это так – для Свами естественно воспринимать так, удивляясь моим ментальным заморочкам. Это в экзистенционализме истина – между двух крайностей: двух возможностей жизни, каждая из которых является возможностью смерти. Истина внутреннего выбора, который нельзя совершить – он принципиально не может быть сделан. 

             И Свами даже не вышел меня проводить, когда мы уезжали,– даже не попрощался с Сияной, хотя та очень хотела. И я уезжала почти в слезах, с русской обидой: я не столь уж привязана к ашраму, что надо нарушать правила гостеприимства! И так приходится всю жизнь опираться лишь на себя – даже когда опираешься на других! Или привычная мне ментальность, с её двойственностью, и вправду настолько разрушительна для тела, что он хоть так решил её переключить? Все индусы перестраховщики…


             Обычно я всегда чувствовала энергетическую поддержку Свами на обратной дороге и ждала её – но тут я её не ощущала. И хотя в поезде мы как-то выспались, понедельник в Дели оказался днём редкого невезения. Я хотела показать Сияне огромный храмовый комплекс Акшардам – шедевр резьбы из камня, построенный в 2005, но хранящий атмосферу веков. Но ментал не сработал: я забыла, что по понедельникам он закрыт. И ещё я хотела купить тибетское лекарство – и как назло оказался тибетский Новый год, и все их аптеки на замке. Одна была возле Лотосного храма – уже и туда построили метро, три года назад его ещё не было! но и он оказался закрыт. Мы зашли к кришнаитам в ИСКОН неподалеку, и Сияна, поев на завтрак прасаду – несколько больших и вкусных пирожных – приободрилась. Но я, теряя волосы в Делийском метро и чувствуя, что усталость берёт свое, не радовалась, пока мы гуляли по парку Химаюна и даже по раскопкам древней Индрапратхи, созданной пандавами – героями Махабхараты (раскопано там пока мало). А в зоопарк рядом мы опять не успели – прямо перед самым носом в 4 часа он закрылся на впуск, хотя работал до 6-ти, Сияна стала ругаться, но индусы уже успели повесить замок на вход, и она доказать ничего не смогла.

             Правда, логика мне не отказывала: Свами работает как чистый проводник, а я ведь выражала пожелание научиться восстанавливать силы сама. В прошлую поездку, на обратном пути, когда энергии у меня было много больше, чем это нужно для туристского путешествия,– я, мысленно оставив её здесь, пообещала себе, что достану её из-под земли, если потребуется. Пришло время достать!
А Сияна, пока рикша вёз нас до очередной достопримечательности, вдруг сказала: "Надо что-то делать с ложью". "?"– удивилась я. "Здесь всё по-настоящему, не как у нас,– пояснила Сияна.¬— То, что говорится, это на самом деле. Имеет под собой жизнь. И потому оно сразу воплощается в действие. А у нас слова ничего не значат. Очень большой отрыв…". Видно, так было в древних обществах: слово означало действие. В Индии это отчасти сохранилось.

             На ходу мы перекусили салатом и водой с лаймой, и к вечеру отправились к гробнице Низами, которого в Дели почитают как мусульманского святого. Мужчины заходили в эту красивую, отделанную золотом гробницу, женщины сидели за пределами, и многие читали сложенные тут же стопкой книги – наверное, Кораны. Всё равно, какими молитвами возникает духовная атмосфера,– когда она действительно возникает, в неё попадаешь легко.  Прислонившись к расписанной позолоченной колонне гробницы, я помолилась суфийскому поэту, чтобы хотя б в России эмоциональных срывов у меня больше не возникало. После чего мне сразу стало легче, и энергетика восстановилась. Особенно, когда мы поели раздаваемый тут же после службы плов с курицей: мусульмане мясо едят, в отличие от индуистов,– и закусили купленными помидорами и фруктами. И стали слушать суфийские баджаны – музыка более эмоциональная, страстная, чем созерцательные пуджи индусов. Мужчины образовали квадрат вокруг исполнителей, женщины сидели на ковриках поодаль. Колоритный старик, ходя по рядам, ритуально помахивал над исполнителями и слушатели мусульманским зелёным знаменем.

             Мы могли долго там сидеть, слушая песнопения, но всё же заранее забрали вещи (мы оставляли на ближайшем вокзале Низаммудин) и за полчаса на экспрессе доехали до аэропорта. Там в ожидании самолёта пообщались с двумя другими любителями Индии: один был молодой житель близ аномальной зоны где-то на Урале, другой – сыроед-предприниматель из Ленинградской области. В данный визит в Индию он окончательно разочаровался в ашрамах: у нас свой путь. А Сияна стала в ответ делиться тем, насколько интересные опыты в ашраме у неё были. Главное, ушла заслонка с сердца – преграда любить, возникшая после смерти её мальчика, и возникла нежность к новому кандидату.

             Самолет был в 5 утра, и пройдя все формальности, в аэропорту удалось прилечь на коврике и чуток поспать. Народу много не летело, так что и самолете мы тоже отдыхали лежа. Виташа встретил меня в обычной суете, не понимая, что груз до машины можно доставить на созданной для этого тележке и всё пытаясь надеть на меня шапку. Всё же он увидел, что я куда более спокойна, чем он, и в лучшей форме. Дома я ещё имела силы показать фото друзьям, которые нас довезли, и посмотреть их альбом о любимой Венеции, где наш знакомый проводил лучшие часы своей жизни, распевая песни на гондоле. Супруг же говорил замогильным голосом, словно в комнате уже покойник. На следующий день был анализ, через день – вторая химия.


                14. ОФОРМЛЕНИЕ ИНВАЛИДНОСТИ

             Индия, где я всегда считала неприличным ходить без украшений, оставила мне желание наряжаться, и на вторую химию я поехала в приличном виде, в длинных серьгах и любимых малахитовых бусах (стоило подойти к директору проконсультироваться). Волосы ещё были, хоть и поредевшие (выпадать они начали ровно на 16-й день, как и у моей соседки). Потом я купила парик с черными волосами до пояса – настоящая ведьма! Карнавальный вариант – только такой и остаётся! Я всегда мечтала иметь длинные волосы, но это не в ленинградском климате. Живи я в Индии, может, такие у меня и были. С зубами хуже: несмотря на индийскую зубную пасту, они тоже приобрели несмываемо-черный цвет. С этим можно что-то делать уже потом – сначала надо посмотреть, останутся ли свои. А не останутся – будут красивые белые протезы.
             Повесив свои волосы на китайскую ширму, я поняла, что воспринимаю их уже как часть себя – и вспомнила опыты переноса сознания в искусственную руку и даже искусственное тело, когда человек начинает воспринимать их своими. Что доказывает частичную независимость сознания от тела – во всяком случае, пока человек жив.

             Важно в такой ситуации сохранить самоуважение – об этом американский фильм "С помадой на губах", который нам сразу посоветовала посмотреть моя знакомая психотерапевт. Сразу Виташа не смог, и мы тогда посмотрели другой фильм "О мой Бог!": про то, как человек, магазинчик которого оказывается разрушен случайным маленьким землетрясением, подает в суд на Бога. Страховая компания отказывается ему заплатить, так как землетрясение возникло не от человеческих рук, но вписано в разряд деяний Божьих. И тогда он подает иск Богу – ну а конкретно, его представителям разных вер – благо в Индии их много. Его чуть за это не убивают, но тут является Кришна, который спасает его, демонстрируя на мотоцикле чудеса эквилибристики, и начинает ему активно помогать выиграть дело, разоблачая лицемерие светских органов и религиозных течений.

             Есть хороший индийский фильм "Ананд" – про ракового больного, веселившего людей почти до самой смерти. А любимая моя индийская комедия – "Братан Мунна". Она направлена против формализма официальной медицины – бюрократии, которой и в Индии хватает (со времен англичан). С ней удается справится лишь "братку"– бандиту, привыкшему осуществлять неформальную власть в обход закона, по правде ситуации. В конечном итоге его правоту вынужден признать даже глава больницы, всячески противящийся намерению братка жениться на его дочери – докторе с университетским образованием, – но, как и во всех индийских фильмах, торжествует любовь.

             Впоследствии мы с супругом всё же смогли посмотреть и американский фильм о проблеме рака, из которого я поняла, что в Америке все определяющие болезнь анализы делаются один день, а не два месяца, и больной сам может выбирать схему лечения: химия или операция вначале, частичное удаление органа или полное. Но может, русским людям все это не нужно? Они привыкли слепо повиноваться. Это я достаю врачей…

             Желая понять, какие из 8-ми возможных лекарств, которые применимы в моем случае и во многом назначаются наугад, дадут наибольший эффект, по компьютерной диагностике я выяснила, что гербицин с доксурбицином для меня эффективнее, чем с таксофеном (хотя сам доксурбицин плохо переносится, но я была в хорошей форме). К сожалению, химиотерапевт, увидев результат, не стала ничего менять в схеме лечения. Как лечащий врач она не решала – решали заведующий и директор, а он оказался в командировке. Хотя мы всем стремились дарить книги или составлять гороскопы, чтобы перейти на комфортный нам стиль общения (и хирургине, посылавшей нас на анализы, даже директору – прогноз на онкоцентр), это человеческое общение быстро прерывалось, замыкаясь в рамки официального формализма. Давала о себе знать привычная спешка и медицинский дискурс власти – которому не был подвержен, пожалуй что, только директор. Непросто переменить иерархию социальных ролей на равенство человеческого взаимодействия!

             Пока мы ждали врача, с нами сидела хрупкая девушка в ожидании заведующего. Её мужу сделали операцию, поначалу не заметив рака, и вот на второй химии уже потребовались обезболивающие – начались метастазы. В районной поликлинике не выписали, узнав, что предстоит больница: сказали – в больницу со своими лекарствами нельзя. В больнице не назначили. Она пришла умолять, чтобы их сделали. Врач послал к заведующему, заведующий заверил, что все будет в порядке, и после некоторых проволочек она была на вершине счастья. "Детей жалко,"– сказала она мне, пока мы ждали. "Вы хороший человек, Вам люди помогут,"– ответила я. Что тут ещё сказать? Конечно, такая женщина легко найдёт человека, который станет отцом её детей. Это видно. Отца можно заменить, это мать нельзя. Но она ведь не хочет другого…

             При подготовке к химии я, чтобы развлечься, почитала Макса Фрайя – выбрала для этой цели "Мой Рангарёк": личный, а потому нестандартный вариант конца света, и опять же любимая мною мифология, некогда сакральная, сейчас профанируемая, но все ещё способная помочь людям в реальной жизни…

             С утра перед химией в храме больницы была служба Иоанна Дамаскина: праздник в честь него, Василия Великого и Григория Богослова. Мы с Сияной долго и упорно проходили их по средневековой философии: Василий Великий символически интерпретировал Шестоднев: как Бог вначале сотворил Небо и Землю, и что такое "вначале", и как ему удалось сотворить всё остальное. Григорий Богослов, ещё до "Исповеди" Августина, начал традицию христианской психологической интроспекции, написав сочинения с очень красноречивыми названиями: "О моей жизни", "О моей судьбе" и "О страданиях моей души". А Иоанн Дамаскин сочинил ту самую литургию, которая исполнялась. Стоило её послушать и почтить их память!

             В храм пришло лишь три человека, и трое было певчих, и священник спросил меня: будете исповедоваться? Да,– согласилась я, тем более, что с утра ещё не ела: время завтрака и ужина удачно совпадает со временем службы.

             Священник был пожилой старичок небольшого роста (не воспринимаю слишком рослых и здоровых мужчин в этой роли: мне кажется, они не на своем месте), в красивом изумрудно-зеленом одеянии, и особо ничего не спрашивал. В раковой больнице все и так понятно. "В чем каетесь?" – "В унынии – радости не хватает мужа в нормальное состояние привести". "Причаститесь, почувствуете легкость,"– ответил он.
 
             Надо сказать, что кашу я все-таки заранее взяла (желудок раздражают лекарства перед химией), хотя оставила на потом. От службы я, конечно, получила удовольствие – даже вспомнила, как пела в Никольском – возникло желание самой попеть, но в любом случае на это не было сил. Тут простоять бы! К счастью, есть скамейки. Моя соседка по палате (в юности чемпионка по лёгкой атлетике) по этой причине не ходила в храм, но я её убедила, что можно и посидеть – всё лучше, чем ничего.

             Она проявилась как раз перед моей химией: после 3-й химии у неё были проблемы с анализами,  врач сомневался, стоит ли делать 4-ю. Та была за то, чтобы делать, пересдав анализы после выходных, и я быстренько выяснила у моей знакомой психотерапевта, какие продукты нужны для повышения тромбоцитов и т.д.
После литургии я сочла, что к химии подготовилась хорошо – интегрировав все, что можно. "Ладно, Боже, я сыграю в предложенную тобой игру. В физическую депрессию до безразличия ко всему – и в любовь обретения радости жизни. В смерть и воскресение клеток. Только по своим правилам,– сказала я и стала писать этот рассказ.— С точностью до наоборот. Минуя страдание. И ещё – человека ведь красят разные состояния – чур, я всегда буду красивой!"

             После ашрама обмен веществ шёл ещё активнее, и после капельниц худо стало сразу (уже утоньшены сосуды – давление, надо брать от него лекарства). Я попросила соседку открыть окно, и видя, что я не подаю признаков движения, предпочитая окунуться в забытье, она это сделала, несмотря на свою нелюбовь к сквознякам. И сама потом пошла гулять, в ожидании сына, который отвезет её домой на выходные, пока она числится в больнице до следующего анализа (так больнице выгоднее с точки зрения финансирования).

             Впрочем, через некоторое время зазвонил телефон, и я приободрилась, чтобы не пугать мою подругу, и она сказала, что у меня хороший голос. Но будучи ещё в полубессознательном состоянии, пожаловалась ей на супруга, не давшего мне остаться в Индии! "Трусом оказался, на проверку",– решила та: мы много лет с ней вместе занимались асанами, и она, как и я, против антибиотиков и прочей химии. Вдобавок у неё знакомая умерла при химиотерапиях. Правда, ничего толком она мне про этот случай не рассказала: та уже только плакала в трубку и не могла ничего говорить.

             Но это мне было уже всё равно: нельзя требовать от людей лишнего героизма, и я ведь тоже только хочу, чтобы эта история как можно меньше сократила жизнь моему супругу. И вообще всё мне было уже всё равно, кроме конкретных жизненных мелочей, заполнявших собою всё психологическое пространство. Я больше переживала, что супруг уже пристроил родившегося у нашей кошки котенка: трижды Скорпиона, родившегося на рассвете в новолуние, не дав даже попрощаться с ним ни мне, ни Ярику!
 
             Ещё звонил приятель, который познакомил нас с супругом: никогда бы не подумала, что у этого вечно саркастически настроенного лингвиста может оказаться столько сочувствия!
 
             Время ужина побудило меня встать и я, шатаясь, пошла гулять: продышаться воздухом. Я тихонько стала подымать упавшие игрушки с аллеи ёлок, украшенных под Новый год – вот такая физкультура! слушая записанные на телефоне песни Окуджавы Гребенщикова: "И давит меня это небо и гнёт – вот так оно любит меня…" Они лучше других подходили под тяжесть тела и соответственно души – сам Гребенщиков был бы тут мимо. Как мантры, я слушала их по многу раз. А потом заглянула в окна больницы, как когда-то в детстве заглядывала в окна домов, и ощутила любовь, даже к такой моей жизни, как эта. Небо подхватывало меня на руки, осыпая искрящимися в фонарях снежинками. "Это твой подарок, Боже?– подумала я.¬ Зачем мне это? Я же и так всегда знала это чувство всеобщей любви!" Может, лишь совсем ненадолго забыла в общении с врачами и спорах с супругом…

             В Индии небо, наверное, осыпало бы меня лепестками цветов – как Бхишму, которому боги за его жертву даровали возможность умереть тогда, когда он сам этого захочет… Как говорил Свами, красота жизни в том, что она знает, как вас надо любить…

             А споров хватало, потому что на следующий день вахта, по распоряжению какого-то должностного лица, из-за карантина отказалась выпускать меня на улицу к моей школьной подруге. Ну ладно, её не впустили! А она принесла мне перекись для остановки кровотечений из носа (которой не было в больнице), и фитолизин от крови в моче. Я обошла вокруг, воспользовавшись другим лифтом, но стража заметила: "Вы нас обманываете и нарушаете!"
             Я не обратила на это внимание, погуляла с подругой, зашла в храм, и к ужину вернулась, и тут меня не захотели впускать обратно. Я заявила, что обращусь к директору, когда он вернется из командировки: "Вы что, не понимаете, какие люди тут лежат?! Нам гулять надо!" Вахтерша, на самом деле будучи на моей стороне, стала звонить должностному лицу, что больная устраивает скандал и грозит нажаловаться директору. Утром все двери были открыты – гуляй-не хочу, и придти мог кто угодно. Правда, когда из дома вернулась моя соседка по палате ближе к вечеру – это было воскресенье, её тоже не хотели пускать, хотя она сказала, что выходила ненадолго. Она тоже покачала права: "Если Вы нас не выпускаете, должна существовать служба передачи посылок. Где она?" – да, неслучайно мы с ней попали в одну палату!

             Споры продолжились, когда за мной приехал супруг: я полчаса доказывала, что хочу платно сделать УЗИ (которое назначается через комиссию), чтобы реально оценить влияние химии на уменьшение опухоли: будет ли прогресс после второго цикла? Врач назначила только маммограмму – я её сделала, но не поняла зачем: анализ вредный, способствует росту раковых клеток, а показывает только область микрокальцинации – попросту говоря, застойное явление, которое косвенно указывает на рак. Эта область с декабря стала на миллиметры больше, но в целом не изменилась – да и не могла: организм-то себя чувствовал не лучше! чтобы растворять кальцинаты в таких условиях. УЗИ же не вредно и показывает сами опухоли.
            Супруг не понимал, зачем: мол, врачи и так все видят руками. Однако мнения их были разные: в частности, относительно поражения лимфоузлов. Всё же я настояла на своем и получила цифры: 34х32 превратились в 20х15, лимфоузлы тоже уменьшились на 1 см, но отнюдь не пропали, хотя заведующий уже их не нащупал. Он сказал, что опухоль уже операбельна, но по разнарядке все равно они проводят 6 циклов химиотерапии. Я хотела бы остановиться на 3-х-4-х: два до и два после операции. Ведь ещё 5 недель облучения – нельзя же, в самом деле, надеяться только на Бога, что он все сосуды восстановит? Но супруг боялся сокращения финансирования, считая, что нужно делать герцептин, пока его назначают. Тем более, что как мы выяснили потом, во второй раз количество его уже было вдвое меньше (хотя заведующий сказал, что будет столько же).

             После трех капельниц антирвотного и этих споров возбуждение моё было такое, что супруг сказал, что поедет на другом автобусе. Эмоционально мне и вправду следовало положиться разве что на Бога, потому что сердце уже давало сбои. Доехав домой, я добралась от душа до кровати и на 12 часов забылась в полном блаженстве. Правда, в 5 утра проснулась и стала обдумывать бюрократию предстоящего получения инвалидности.

             Как рекомендовала мне соседка, этим следует заняться уже сразу после 1-й химии, пока есть ещё силы (если, конечно, не ехать в Индию или ещё куда). Врачи об этом не сообщают – им это до фонаря. Но уж если нашему государству проще сделать меня инвалидом, чем вылечить, хоть инвалидность получу! Супруг всю жизнь мечтал! иметь такой социальный статус, чтобы в случае чего никаких проблем, что он официально не работает. Правда, я давным-давно категорически сказала, чтобы он ерундой не занимался. А теперь – может, его хоть так порадую? Вторая группа, если добавят до прожиточного минимума,– всё-таки наша квартплата. Уж если идти официальным путем, так идти! пока после Индии есть настроение. "Я свободен! словно птица в небесах,"– примерно такое. Такое освобождение подарили мне Свами и ашрам! – даже страшно. Но только с таким настроением и можно ходить по инстанциям, чтобы они не разрушали личность.

             Листок для заполнения на работе выдали с таким количеством вопросов и деталей (работает ли человек в наклонку и т.д.), что я сочла за благо никого не обременять и сразу уволиться, благо и отдел кадров был того же мнения. И оформлять инвалидность как неработающая – в моем случае выгоднее, можно сразу же оформить пенсию. До неё немного осталось, и аргумент: с таким диагнозом меня все равно уже никто на работу не возьмет. Главное, пройти шесть совершенно ненужных мне врачей, из которых к лору и окулисту запись на черти когда. Что ж, попробуем подойти без записи, хоть и эпидемия гриппа. 

             Солнце пробудило водолейскую погоду февраля. Я съездила к компьютерной диагностке проверить, меньше ли показатель рака? С 6-ти он уменьшился до 8-ми (обратная зависимость), а должно быть хотя бы 10. И вправду надо продолжать химиотерапию. 

             Пару дней я отлеживалась, прислушиваясь к току крови и вибрациям чакр, которые лечат тело. Удивляясь тому, что в индийском обществе "Ананда Марга" это считается тайной, определенной ступенью посвящения – в болезни приходит само. Шевелиться не хотелось: всё же сердце – это опасно. А Виталий записывался к врачам, куда мог,– мы решили все провернуть за день, так легче.

             Идти надо было в две поликлиники, в разные стороны от дома. Прямой транспорт туда на ходит. На улице был гололёд. Мы долго думали, как я доеду, и решили, что на велосипедах всё же лучше. Это физически легче, чем идти пешком. Да и льда на шоссе меньше. Пройдя невропатолога и окулиста в нашей поликлинике (невропатолог сама написала: головокружение и слабость, ничего у меня не спрашивая), я умудрилась там же сделать и кардиограмму, чтобы узнать, можно ли нагружать сердце. Делается она пару минут, но пришлось час ожидать: врачи шли на конференцию. Хотя больных и не было, они напрягаться не хотели, и мои попытки прорваться к успеху не привели: "Вы здоровая женщина, а у нас тут инфарктники ходят!"

             В онкоцентре эти конференции также регулярно прерывали приемы пациентов, тратящих в очередях последние силы. (Конечно, врачи в онкоцентре не виноваты, если у них по 30 человек больных, просто должно быть в несколько раз больше врачей. Всё очень просто.)

             Но мы хорошо провели время, сходив в ближайший, самый старый храм Санкт-Петербурга, с цельным иконостасом, фотографиями забавных скульптур евангелических животных и огромной иконой со святыми на каждый день года – позабавило, что дату нашей свадьбы охраняет, помимо прочих, Параскева Пятница, некогда языческая Макошь! Нам стало хорошо – как всегда было вместе хорошо во всех местах, не связанных с официальной бюрократией и медициной. Мне было даже приятно испытывать слабость и головокружение: я как бы левитировала – Виташа как раз накануне говорил, что левитация у нас от обезьян, которые совершают прыжки на 10 метров, и потому нам до сих пор снятся сны о полётах.

             То ли от велосипеда, то ли после храма, но кардиограмма оказалась вполне нормальной, и я уже более спокойно поехала в дальнюю поликлинику. В нашем филиале терапевт во время гриппа не принимал, но само отделение гриппа по счастью, вынесли в отдельное отделение. Я была, конечно, в маске и профилактически капала в нос деринат. Врачи относились сочувственно, спрашивали, как я переношу химию,– скорее из сострадания, чем по делу, и быстро заполняли бумаги в двух экземплярах. Рекомендаций как обычно не давали никаких. И когда я напоследок на всякий случай спросила хирурга, которого мы ожидали часа полтора, что делать, если заболят суставы, как во время прошлой химии, она ответила: "Вот заболят, тогда и придёте".
             А я слишком устала от сидения в очереди, чтобы вести разъяснительную работу, и у меня не было сил намекнуть, что тогда я уже прийти не смогу.

             Заодно я спросила у терапевта номерок на УЗИ, которое мне не хотелось снова делать платно, в тот день номерков не было, и терапевт сперва послала меня за ними в ближайший к дому филиал поликлиники: на следующей неделе терапевты обещали там появиться. Но и на следующей неделе их там не было: продолжалась эпидемия. Я обнаружила лишь заведующую терапевтическим отделением, и ту на больничном. Когда я спросила про УЗИ, она долго смотрела на меня с нескрываемым удивлением: УЗИ груди в нашем филиале поликлиники нет, есть только УЗИ желудка. "А в главной поликлинике ведь есть?"¬ спрашивала я. Этого она не знала и соответственно направление дать не могла. В пустынных коридорах родной поликлиники как-то не верилось, что я нахожусь не в глухой деревне, а в городке Санкт-Петербурге.

             Заведующая послала меня к завполиклиники, который в самом начале эпопеи направлял нас на маршрутизацию по всем инстанциям. Я не хотела идти к нему – и так было понятно, что он скажет, но супруг настаивал, и я объяснила ситуацию как можно вежливее:
             "Между химиотерапиями я выписываюсь под наблюдение районного онколога и терапевта. Я бы хотела сделать анализ, чтобы понять состояние после химиотерапии. Я спрашиваю направление у терапевта. Но она его не дает".
             "И правильно делает! – победоносно сказал завполиклиникой.¬ У нас есть распоряжение о машрутизации онкологических больных. Мы можем только давать направление к районному онкологу".¬ Но я хорошо понимала, что у районного онколога, к которому дикие очереди и так сразу не записаться, вряд ли получится взять номерок и на УЗИ. Вдобавок ему совершенно не важно, уменьшается у меня опухоль или нет. Его основная задача, в которой он что-то понимает,– выписывать бумаги на инвалидность и обезболивающие при метастазах, а последнего мне пока, слава Господу, не нужно.
             "К районному онкологу мне направление не требуется, у меня эпикриз из больницы для него, как и для вас,– сказала я.¬ А если бы я занималась вашей маршрутизацией, мне бы лечение уже не понадобилось. Я к Вам приходила с третьей стадией рака".¬ Завполиклиники, с превосходством умудренного житейским опытом хозяйственника, понимающего толк в бумагах, мне не поверил и посоветовал не заниматься злопыхательством.

             Но направление на УЗИ я все-таки получила, вернувшись в главную поликлинику: в регистратуре сказали, что его может дать гинеколог и терапевт, и я сначала пошла к гинекологу, но она предложила мне только номерок на маммограмму – номерков на УЗИ у неё не лежало, они были у терапевта. Та, женщина сочувствующая, быстро написала мою фамилию на номерке, и только выйдя из кабинета, я сообразила, что время совпадает со временем записи на комиссию по инвалидности, которая должна быть на Берёзовой. Я вернулась к врачу и попросила дать другой номерок. "Что вы, у нас номерки на вес золота!" – ответила она. Тогда я попросила просто подправить время: на моем номерке написать другое, а мое на нужном номерке. Оказалось, исправить она не может: не положено.
             Тогда я подошла к узистке и объяснила ей, что могу опоздать к своему времени, хотя и поеду на комиссию с утра пораньше, и спросила, до скольки она работает. "Какая разница? Вы никак не успеете, а у меня все занято подряд, кто же Вас пропустит?"– сказала она. "Так что же мне делать?"– спросила я. Тогда она спросила, что мне нужно. "Я хочу проверить, уменьшилась ли опухоль по сравнению с прошлым УЗИ,"– сказала я и показала эпикриз. И тогда она сказала, что меня примет: "Не торопитесь, я работаю до двух. Только напомните, что Вы подходили". Она готова была принять бы меня сразу, если бы у меня с собой были прошлые результаты. Наши люди поначалу замкнуты – но потом могут и открыться, а потому в медицинском конвейере надо всегда объяснять ситуацию всем – кто-нибудь её да разрешит.

             Ещё любопытная ситуация оказалась с анализами крови после 3-й химии перед операцией – направление в нашем филиале давали только на 5 биохимических показателей – на выбор, или стали посылать к районному онкологу, а в онкоцентре тоже мне дали не на все. Тогда, чтобы не делать недостающие показатели платно, я попросила направление в главном филиале – так как неразбериха с работой терапевтов при эпидемии все ещё продолжалась, а мне нужен был ещё анализ на группу крови и направления я больше нигде не могла получить. Там сделали и группу крови, и все биохимические показатели, хотя врач отметила не все – и анализы крови я в результате поимела в двух вариантах.

             О районной онкополиклинике говорить совсем не хочется – это наиболее унижающее людей медицинское место из всех, что я была. Десять минут на человека, которому надо оформить бумаги и дать совет! У районного онколога даже нет времени на осмотр пациентов, да и медсестра работает как заведенная. Не говоря о заведующей – та чуть не плакала, подписывая мне карточку – будучи уже не в силах вникать в разные проблемы разных людей. Не в состоянии после химии находиться там долго, я все же прошла по времени номерка, а не живой очереди (хотя это вышло минут на сорок позже, и за мной уже сидело человек десять). И подошла за подписью без очереди, хотя меня чуть не съели. В Индии бы я могла ожидать пару часов, чтобы зайти на минуту – но невроз ожидания в наших очередях и ажиотаж тревоги, что цель визита не будет достигнута, при физической слабости делают мою психику совсем уж ранимой, а наиболее здоровых людей порой заставляют терять человеческий облик.
             Говорить с районным онкологом – только отнимать время у людей, мешая ему вписывать в нужные места нужные слова. И я даже удивилась, когда он спросил: "Жалоб нет?" "Всё в порядке",– ответила я: тут не до рекомендаций по восстановлению тела. "Ну я пишу: жалоб нет". "Обычные симптомы после ХТ: слабость, головокружение, отдышка, грудь ещё побаливает,"– быстро сообразила я, что для инвалидности что-нибудь да нужно – хотя до того мне казалось, что хватает диагноза, и никакие дополнительные объяснения не нужны. Ведь вообще-то – кто же может официально работать при нулевом иммунитете после ХТ, каждый день не зная, в каком он завтра будет состоянии? Даже интересно: придётся ли на комиссии ещё доказывать, что определенному диагнозу соответствует определенная группа? Врач махом написал: жалобы на общую слабость. Отдал сестре карточку дальше заполнять и вызвал следующего пациента.

             Оформление инвалидности на Березовой проходит в маленькой одноэтажной избушке. Она напоминает теремок: меня сначала удивило, что туда поместились все пришедшие люди. И сколько бы людей не приходило потом, все там помещались! Чудеса, да и только!
             Девушка с миндалевидными грузинскими глазами, взяв мои документы, стала вписывать меня на 3-е число. "3-го я могу,– срочно сказала я.¬ В это время я буду в больнице. Запишите меня на другое число – у вас есть номерки".
             "Мало ли что у меня есть,– сказала девушка.¬ Вы пришли сегодня, а мы сегодня записываем на 3-е. Вы обязаны прийти 3-го".
             "А откуда я должна знать, что Вы сегодня записываете на 3-е? Сегодня 26-е".
             "Вам надо пройти комиссию до 9-го. У нас регламент".
             "В больнице тоже регламент,– сказала я.¬ До часу дня я не успею сделать все капельницы и к Вам сюда подъехать. Запишите вон на 4-е: в тот день, думаю, я смогу отлучиться из больницы". Мы ещё некоторое время поговорили в том же духе, и она, погрустив, что ничего не поделаешь, все же записала меня на 9-е, когда я выпишусь. Интересно, при тотальной бюрократизации у скольки процентов населения возрастает нежелание идти навстречу, в самых простых мелочах?

             На комиссию я подошла к назначенному времени, и приемщик мирно заполнил на компьютере, что нужно, вспомянув со мной студенческие годы. Он кончил психологический, и его зацепило, что дочка, походив на малый психфак и философский, категорически не захотела стать психологом, в только философом. А потом я ожидала 5 часов, пока изготавливалась справочка размером в пол-тетрадных листа: не знаю, что они там столько времени изучали, и почему документы нельзя изучить не тогда, когда инвалиды сидят в очереди, а заранее.

             Правда, часа через четыре был 5-минутный осмотр, и медсестричка, уверенная в себе, как все молодые люди, спросила: "А почему Вы пришли не после операции, а до?" Она явно была не в курсе законодательства и современной методики лечения, так что я пояснила конкретно: "А в моем случае операции вообще могло не быть. Сначала опухоль была неоперабельна, они могли только замедлять процесс паллиативной терапией, и все. А сейчас врач после третьей химии в эпикризе написала: комиссия по поводу операции по настоянию больной, на себя пока ответственности не берёт". – "В каком эпикризе?"– заинтересовалась медсестричка. "В третьем, посмотрите,"– и после этого сидела ещё час.

             Народу было уже немного, и можно было даже полежать на скамейке, что одна и сделала дама передо мной, уютно там устроившись. А мне через три часа ожидания супруг принес литр гранатового сока, и я вышла из данной избушки на курьих ножках почти без потерь. Так что всем советую заранее запасаться литром сока при посещении всех наших официальных заведений.

                *        *       *
             Если бы, положим, мои заметки кто-то нашел и прочитал в ином веке и иной стране, он, решил бы, что это бред: не то автор сошёл с ума, не то вся наша система. Может, конечно, и то, и другое: в онкоцентре каждый первый может порассказать историй покруче (с чего и начинается общение). Да и зачем я описываю столь неинтересные вещи, когда в моей жизни масса интересного, о чем я могу поведать? Все ведь знают, что творится в нашей медицине, и к этому давным-давно привыкли. Это очевидно до такой степени, что даже не возмущает – или возмущает только раковых больных, которые видят, что их ставят на грань смерти там, где можно было бы этого не делать.
             А в целом даже неприлично – назвать вещи своими именами. Дурной тон – тут жаловаться. Это ведь так естественно – мучить в очередях больных людей. Это всегда было нормально – лишать онкологических пациентов реального контроля за здоровьем и текущей медицинской заботы. Это просто необходимо – унижаться в любой инстанции, чтобы получить то, что причитается по закону! Это ребёнку понятно – что на бумаге одно, а до дела не доходит! Не дойдёт никогда.
             Так почему все об этом знают, и все-таки это возможно? Так обязательно жить во лжи, уступая ей в мелочах, чтобы она взяла власть по-крупному? Это что, христианская любовь к страданию? Мы совсем лишены человеческого достоинства, присущего уже неандертальцам? А может, прав мой знакомый, который в юности считал, что души фашистов, в мировую погибших в России, воплотились здесь, – и теперь в нашей стране именно такое население? – Нет, я не нашла адекватных слов, чтобы показать, что общественное бытие определяется общественным сознанием. Видно, придётся ещё возвращаться к этой теме…


                15. СВОЁ ПРОСТРАНСТВО

             Нужно обязательно сразу стряхивать с себя нездоровое напряжение лечебных заведений. Возвращать внутреннюю свободу – понимание, что все в руках самого человека, не поддаваясь медицинскому дискурсу власти,– только так больной может сотрудничать с нашей медициной. Чувство раскрепощенности, которое я обрела в ашраме – веры, что нет никакой проблемы, никакой смертельной болезни, никаких непреодолимых трудностей (даже страх боли исчез!) – если и не исцеляет, во всяком случае дает способность действовать. А может, свобода и лечит! побуждая отбросить всё ненужное. И во всяком случае не усугубляет болезнь, как это делает бессознательная тревога перед походом к докторам, что сейчас тебя пошлют за очередной бумажкой, а реальной помощи все равно не добиться (почему в России, в отличие от Индии, так тяжело всегда находиться в очередях).

            Поэтому лучшее, что я делала после посещения врачей, это ездила на философские семинары (хотя порой очень хотелось там уснуть – как детям на медитации). Индивидуальность важна, когда она ставится под удар общественного формализма. Конечно, её защита нужна прежде всего в юности, при становлении личности, и пару лет назад я даже написала об этом статью для дней петербургской философии – "Важность личной мифологии для свободной самооценки человека по отношению к социуму". Но длительная болезнь – тоже пограничная ситуация, и каким бы зрелым и мудрым ни был человек, ему тоже требуется самозащита и отстаивание своего взгляда на жизнь – хотя бы для свободной самооценки по отношению к медицинскому дискурсу власти. Для этого необходимо иметь своё личное пространство.

            Человеку с онкологией, чтобы поправиться – или чтобы достойно умереть, важно жить в собственном ритме. Если есть такая возможность, лучше выделить отдельную комнату, где он может в своём ритме отдыхать и заниматься тем, чем хочется (к сожалению, у меня её нет, обычная ситуация – трехкомнатная квартира на семью с двумя детьми. Но мне её заменяет, например, пространство моего рассказа). Больной так меньше психологически обременяет и себя, и близких. Не обязательно постоянно следить, принял ли он все лекарства и чем занят,– это ведь раздражает. И надо поддерживать его в его занятиях, а не критиковать их, какими бы глупыми они ни казались окружающим.

            Внутреннее собственное пространство не менее важно, чем возможность жить в собственном ритме. Человек обычно не хочет, чтобы в такой ситуации в это его пространство вторгались извне. Как ни странно, родственники чаще всего считают необходимым вторгаться. И как ни странно, наиболее грубо это можно делать религиозными методами.–

            Об этом говорила глава благотворительного фонда для работы в хосписах, привлекающая молодых учащихся семинарии в качестве добровольцев. Балу читал им лекцию по психологии общения с больными, а мы с друзьями на тот момент оказались у него в гостях, и остались послушать: не только меня, но и наших друзей захватила эта тема. Деятельность добровольцев заключалась в беседах с жителями хосписа: человеку под конец пути крайне важно поделиться своим жизненным опытом, ощутив, что его жизнь была прекрасна! и, конечно, лучше с молодыми людьми, в которых не угасло естественное желание помогать людям. К сожалению, организацию только что попытались выгнать из хосписа в Кронштадте, где они организовали часовню: глава хосписа не видел в ней для себя никакой финансовой выгоды и по привычке настаивал на взятке. Глава благотворительного фонда сочла, что этот номер у него не пройдет! – так что сама она находилась не так чтобы в спокойном состоянии души. При этом она пыталась донести до будущих священников, что в целом они ничем не лучше больного, и чтобы привлечь его к церкви, требуется человеческое сочувствие прежде всего. Нельзя считать, что они выше, даже в свете свой веры. Виталий подключился и добавил, что они всегда могут оказаться на его месте, и надо сочувствовать ему, как себе.

            У человека в пограничной ситуации ничего не надо спрашивать – он сам всё расскажет, как только ситуация будет благоприятной. А любая назидательность, как грубое вторжение в личность, вызывает обратную реакцию. Особенно если речь идёт о формальных процедурах. Поэтому и я не воспринимала в позитив религиозные поползновения моих близких: расскажу один эпизод.
            "Тебе надо покаяться в грехах,"– как-то сказала моя мама.
            "Ну и какие же у меня грехи?"– скептически спросила я.
"Мой маятник показывает, что только один – грех самоубийства".
            "Мама! – ответила я.¬ Я никогда не желала кончать с собой! Конечно, желание смерти порой возникает у всех людей, обычно от усталости, или в эмоциональных стрессах. Надо отдохнуть, и оно проходит. 
            "А что было 24 года назад? Я думала, вы с Виталием решили развестись…"
            "Мама! – улыбнулась я.¬ Ни разу в жизни мы не собирались разводиться! А 24 года назад мы были влюблены".
            "А мне казалось…"

            Это, думаю, типичный разговор на скользкие темы между родственниками, о которых люди предпочитают молчать. Правда, в моем случае все было не так просто, и я поняла, что разговор затянется: в тот день Уран пришёл на мой Юпитер – как раз для обсуждения проблемы самоубийства. Как показывает наша статистика, такие события всегда связаны с аспектами Урана (который отвечает также и за свободу). Поэтому считаю полезным рассказать и об этом – тема самоубийства резонирует с темой рака.
            Но слабонервных прошу следующую главу пропустить! :)


                16. ДЕМОН ТАНАТОС

            "Я вообще-то собиралась заняться этой темой и написать философскую статью, – ответила я.¬ Мне есть, что сказать. Только не уверена, что сейчас время для этого подходящее,"– мне совсем не хотелось покидать то психологически комфортное состояние, которое я обрела в ашраме. Но с другой стороны, такой хороший аспект объективировать данную тему! Другой случай может и не представиться:
            "Ну ладно, слушай. И не перебивай. В глубоких состояниях – в состояниях любви – мысли человека наполнены энергией, они как бы оживают. И у любого человека есть притяжение к смерти, оно очень сильное – это как пение сирен. Без столь мощного природного механизма нам было бы просто не умереть.
А я всегда боялась за Виташу, и в юности слишком уж часто эта проблема встречалась на нашем пути – мы теряли друзей. Вот и сейчас ведь встретилась. Значит, надо её решать. И тогда я решила поисследовать эту проблему… 
            "Ты заигралась?"¬ спросила мама.
            "Да. Мне стало казаться, что кто-то приказывает мне умереть".
            "Это, наверное, демоны,"– сказала мама.

            "Мама! Ни в каких демонов я не верю. Хотя можно назвать этого демона Танатос. Этот приказ шёл отовсюду: от вещей и от слов, и ум приводил самые изощрённые аргументы. Я тогда увидела Россию – что с ней вскоре случится. Я увидела пустыню. Я не находила в ней людей. Из всех знакомых нашего приемного дня духовными остались едва лишь двое. Я решила как-то встать этому поперёк – хоть самой своей смертью. Нас же воспитывали в героическом ключе, в советские-то годы! Но я не хотела лишать себя жизни. Я хотела лишь перенестись в параллельный мир, в иную реальность, где этого не случится".
            "И что, есть иная реальность?"
            "Не знаю, мам,– я поняла, что меня иной реальности нет".

            "Но ты не подумала о близких!"– сказала мама.
"Я хотела что-то сделать там, за пределами видимого мира, и вернуться. Наверное, потому я не могла не вернуться. Я просто не знала, как остановить дыхание иначе. В те годы ведь ещё не было ни духовных учителей, ни центров медитации. А у любого человека есть интерес к смерти, который, как и всякий интерес, нужно как-то удовлетворить".
            "Но ты нас очень огорчила!"
            "Вы тогда работали в Алжире и вообще не об этом ничего не знали. Откуда, кстати, ты знаешь?"– поинтересовалась я.
            "Не помню,– отвечала мама.¬ Я узнала уже в России".
            "Наверное, от соседки?¬ – эта идеальная пожилая пара жила рядом с нами на даче. Они отвезли нас к врачу: Виталий решил проверить, все ли в порядке с позвоночником… ¬ Мы с ней общались потом. Она рассказала, что у неё был подобный случай. Супруг был на работе, а к ней пришло желание умереть – сильнее её воли. Тот же демон, по имени Танатос. Тень бога Эрота, его оборотная сторона. Она стала звонить супругу, и он тут же приехал".
            "А Виталий?"
            "Он был занят в городе поиском издательств и общением с редакторами – приходилось доказывать элементарные вещи! а я на даче редактировала нашу первую книгу – может, переутомилась? Сатурн и Уран с Нептуном тогда шли против моего Солнца, и мне казалось, что я не исполняю своего предназначения. Я звонила ему, но что я могла сказать? "Я люблю тебя, я хочу тебя видеть, приезжай?" Да я говорила, только он на подобные глупости не реагирует. Или сказать: у меня шизофрения, паранойя и мания преследования разом? Так он бы не поверил. Да и я сама так не считала, изнутри моего внутреннего мира.
            А когда приехал, услышал мои мысли и начал прятать верёвки. И когда он начал прятать, я начала находить – своим страхом он подстёгивал меня. Его бессознательный страх смерти приказывал решиться на нее. Ведь борьба – самый мощный стимул идти наперекор. Без этого я бы, наверное, не решилась – я бы ещё долго боролось – с этим демоном по имени Танатос. Я, конечно, усыпила бдительность Виташи, накормив вкусным супом, и заперла дверь изнутри, но он залез через чердак и меня откачал".
            "Как это он услышал твои мысли?"– с сомнением спросила мама.
            "Так мы же любили друг друга..."
            "Но разве нельзя было решить проблему как-то иначе?"– естественный вопрос.
            "Можно! Если бы он поговорил со мной, попытался понять моё, а не свое состояние и его причины, и не делал вид, что ничего не происходит, я бы увидала со стороны, что приказ "коллективного бессознательного" не соответствует целям моей семьи. Но он боялся. Социальная норма, что с одержимыми общаться нельзя. И может, не зря: это коллективное притяжение к смерти заразно – недаром сейчас в Интернете существуют клубы самоубийц. Конечно, молодёжи тяжело жить, и смысла жизни общество не предлагает: социальный успех – это ищущим людям неинтересно. Но есть и другая причина – это наше желание победить страх смерти. А может, и саму смерть!"
            "Но всё-таки о Виталии ты не подумала!"– настаивала мама.
            "Также как о себе самой! Он ведь моя половинка: участник, а не жертва. Бессознательное желание преодолеть его страх смерти – который я воспринимала как свой! подтолкнуло меня к поступку. Видимо, мужчины смерти боятся больше. Женщина растворяется в жизни, сливаясь с её потоком как часть его. Как супруге и матери, ей не свойственно желание умереть – ради себя самой, и перед ней пасует демон Танатос. Но вот для других! для близких и даже для дальних… для любимого…
            Я напугала его, конечно: я не смогла сразу вернуться. Знаешь, я ушла, как уносится как поезд, с бесконечным ускорением, в никуда (наверное, это образ выхода воздуха из легких). Но на обратном пути очутилась в замкнутом пространстве, из которого не было выхода. Я не знала, где я и кто я. И тогда я решила проверить, изменилось ли что-то? попала ли я туда, откуда ушла,– в то же время и пространство,– или нет? И я задала вопрос: "Сегодня 27 августа 1992 года?" День, когда Солнце пришло на мой Уран.
            Я спросила, только мне никто не ответил. Тогда я задала его снова. Виталий не слышал меня – ему казалось, я произношу нечленораздельные звуки, он испугался, что я такой и останусь. Я не воспринимала внешний мир, но как-то поняла это. Я стала тщательно артикулировать эту фразу, складывая звуки в слова. И когда я произнесла её раз тридцать, а можт пятьдесят, я услышала свой голос, и голоса людей издалека. Я с трудом приоткрыла веки: полутёмный свет комнаты слепил глаза, и я тут же их закрыла.
            "Не приняли тебя?"– с улыбкой спросил Виталий. Но что я ощущала, так это сознание выполненного долга: все возбуждение, мучившее меня недели три, прошло. Я думаю: возможно, у меня тогда в организме тоже было что-то не в порядке, раз такое случилось? Ведь при клинической смерти проходят все болезни, и я чувствовала себя очень хорошо. Помню, мы поехали к свекрови и съели там шоколадный торт. И Виталий, наконец, решил, что можно завести ребёнка. А до того никак не хотел!"

            "Да, это не самоубийство,– согласилась мама.¬ Но похоже по форме. И можно ведь прочитать 30 раз молитву – что тебе стоит? Ведь говорят: в грехах неведомых… Молитва действует независимо от того, верят в неё или нет".
"Да ты понимаешь, что для меня это лицемерие?! Ежели есть грех, влияющий на настоящее, сначала надо понять, в чем он заключается! Ведь твой маятник полагает, что сейчас, когда прогрессирует рак, со мной происходит что-то аналогичное? О чём он говорит?"
 
            Как убедить клетки, чтобы они не совершали героического самоубийства? Может, Свами прав – и всё дело в нашем ментале? Сейчас, в аспект квадрата Сатурна к Нептуну, расшатывающего основы экономики и психики, какое-то нашествие рака. Это становится повальным заболеванием! И подвержены ему по большей частью люди, недовольные нашей жизнью. Склонные критически к ней относиться. Те здоровы, у кого всегда все хорошо. Люди с позитивным мышлением – но где найдешь таких в России? Может, нужно набрать просто критическую массу думающих об этом людей, чтобы победить болезнь? –

            Но все же, чтобы утешить маму, которая нашла в моем рассказе новый повод для беспокойства, я сказала, что в следующую химию, когда настроение будет подходящее (физическая депрессия для этого подходит), схожу на исповедь с какой-нибудь обтекаемой формулировкой: вряд ли стоит рассказывать священнику такую историю. Это современным людям можно. А церковь слушает нас из прошлого.

            Конечно, уход во внутренний мир, да ещё приводящий к самоубийству,– эгоизм по отношению к близким. И по форме он похож на любую и особенно смертельную болезнь. Это ещё один её аспект – и когда мы начинали жить с Виташей, порой мне казалось, что я совершаю преступление, даже когда пишу стихи. Любое творчество – уход в себя. У всех творческих людей в гороскопе отмечена богиня безумия Ата. И рак довольно часто бывает у творческих людей. Но Бердяев писал, что человек оправдывается, спасается творчеством. А в Евангелии про это не сказано потому, что Бог оставляет человеку творческий выбор – творить или не творить.

            Для творения нужно иметь свободное пространство. И я начала с того, что человеку нужно иметь свое пространство свободы, чтобы выжить. Он не должен его отвоевывать у родных и близких, так же как у формализма социальных сфер. Но творческие люди его отвоевывают у тьмы бессознательности. Они расширяют общее пространство за счет своего. Их поиск, как и их эгоистическая погружённость в себя – оправдана, и она неподсудна – я ощущала это когда-то – и меня даже удивило, что это так! В христианстве человек не отвечает за свои сны. Но творческие силы имеют предел, это может ставить на грань смерти. А вот духовные – нет! Яркость индивидуальности имеет обратной стороной первородный грех отделения. Но Христос ведь уже искупил его. Или прав Ницше, что христиане этого не поняли? И потому продолжают бояться любого проявления себя?

            Хотя, конечно, никто не идеален. А религия – не сфера моей профессиональной ответственности. И у меня не рождается любви к спорам с официальной религией – при смертельных болезнях она может помочь лучше медицины.


                17. ИЗДЕРЖКИ ИММУНИТЕТА

            Когда-то христианство не принимало в расчет тела – теперь мы считаем, что тело мудрее ума, но это не всегда верно. Его автоматизм подвержен сбоям.
Кроме рака, есть и другие болезни, при которых защитные реакции организма ведут себя самоубийственно. Так, с моей подругой произошла история покруче, чем со мной. И она тоже столкнулась с варварством стандартных схем лечения.

            На её машину наехала фура, оторвав колесо и грозя раздавить её. Удара не было, никакого сотрясения мозга. Но глаза напряглись – стекло было залито грязью, а она вцепилась в руль, чтобы не попасть под страшные колеса фуры. "В таком случае обычно срабатывает инстинкт: закрыть глаза и сжаться в комок, в позу эмбриона,– рассказала подруга.¬ А у меня не сработал. Я совершенно трезво думаю: ну вот, смерть. И выруливаю". Она вырулила, но в стрессе щитовидная железа выделила слишком много гормонов, и организм принял решение её блокировать, как опасный орган. Эта борьба привела к напряжению глазных мышц и почти слепоте.

            Месяц подруга ходила по врачам: "Не понимаю, что творится: один глаз выходит из орбит, другой закрывается". Окулист сказал, что всё от нервов: "Вам надо сходить к священнику". Невропатолог предложила: "Пойдите в оперу: развеяться и послушать музыку". Посетив всех врачей, каких только можно, в конце-концов подруга вышла на хорошего окулиста, уже третьего по счету, и та поставила диагноз – болезнь Грейвса. Будучи уверенным в себе специалистом, она предложила схему лечения капельницами преднизолона – которые, как реакцию, могут вызывать слепоту.

            Подруга, сделав одну капельницу – содержащую 1/10 назначенного лекарства, убедилась, что слепота действительно возникла сразу,– и решила, что ей это не походит. Её знакомая с подобным заболеванием уже полгода лежит в больнице. К счастью, до того она купила дом в Испании, и там у неё был друг, который отыскал больницу, где лечат эту болезнь,– единственную в Европе! Запись туда была на через год, но он нашел знакомых, чтобы её туда взяли сразу. Подруга как раз за месяц до аварии оформила медицинскую страховку. Нарочно не придумаешь! Ей там стали тоже делать капельницы, но зрения они не лишают. Смысл лечения – они сводят на нет иммунитет, чтобы организм преодолел плохую привычку бороться со щитовидной железой.

            "При раке ведь тоже лечение подобное, ослабляющее иммунитет",– сказала она: чтобы тело перестало защищаться самоубийственным методом. "На Западе считается, что надо убивать именно раковые клетки,– ответила я.¬ Но в свете данной теории, может, правы и наши, по старинке убивающие весь организм с его механизмами? Я, конечно, тоже достаточно действовала против инстинкта. Но тебя спасло то, что ты пошла против него".¬ "Плата за жизнь!"– улыбнулся мой супруг. "И за любовь!– сказала подруга.¬ Я выхожу замуж за человека, который мне помог".

            К эндокринологу подруга ходит знакомому, и та говорит: "Приди Вы с улицы, я могла бы назначить только стандартную схему лечения, иначе – подсудное дело". А так она её на самом деле лечит. Только в полицейском государстве, причесывающем всех под одну гребёнку, может быть законным – применять ко всем больным одну модель лечения, и незаконным – учитывать особенности организма. Да что говорить! Сфера медицины не станет нормальной, пока не станут нормальными: индивидуально-автономными – все остальные сферы жизни.

            Как трудоголик-Козерог, психологически подруга спасалась работой: "Сижу, а клиенты расплываются…" Спросила у людей – проводить ли ей групповые занятия, раз она в таком состоянии? Группа сказала: проводите! Даже заказала потом сорокоуст за её здоровье. 

            Правда, на Бога подруга обиделась: "Этот водитель наехал, как дьявол. Как будто хотел меня убить. Я решила: всё, конец! И вот, говорят, вся жизнь перед глазами проходит. А у меня – ничего!... я думала только о том, как машину вырулить. И рядом – ни Бога, ни ангела, ну совсем никого!" – "Похоже, он всё-таки был рядом!"– улыбнулась я.

            Ездя в Испанию на капельницы и работая здесь, подруга уже выглядела вполне нормально: глаза не закрывались, даже начала читать. "Ты тоже совсем не похожа на умирающую!"– отметила она.¬ "Конечно же, нет!" – рассмеялась я. Онкологические пациенты, как и все люди, не похожи на умирающих почти до самого конца. Над ними нет ореола смерти (во всяком случае, до болей при метастазах). Поэтому их не надо бояться.


                18. ПСИХЕЯ И ПНЕВМА

            Вернусь от психологии религии и медицины к философским семинарам, которые спасали меня. Александр Секацкий и Лада Шиповалова – наверное, наиболее живые, или точнее сказать, оживлённые, философы среди наших современных. В ожидании остеосцинтиграфии – анализа, когда  в кровь впрыскивается радиация, я с удовольствием почитала статью Секацкого про медицинский дискурс. И меня очень радовал ОФФ – открытый философский факультет (см. FB). Когда осенью руководство университета в роли завкафедр поставило административно назначенных лиц вместо старых профессоров, относительно молодым философам стало ясно, что деятельность университета не должна замыкаться в его рамках, – и они организовали Открытый философский факультет. Из тех, кто работает в Университете, сражаясь за место под солнцем, и тех, кого уже успели уволить.

             Эти неформальные, хотя и в высшей степени профессиональные лекции привлекли много студентов и околоуниверситетских людей типа меня (я узнала об ОФФ от Сияны). Они напомнили мне доперестроечную юность 1982-1983: я помню, как огромная аудитория слушала азы о единичном Аристотеля (докладывал молодой физик Дворкин Илья).– Потом, к сожалению, этот семинар закрыли: по политическим причинам или на всякий случай, чтобы чего не вышло. Потому что, как известно со времен реформ Магницкого, польза от философии сомнительна, а вред от мыслящих людей для правящих кругов всегда быть может. Так ли уж изменились времена? –

             Надо наслаждаться семинарами, пока они есть! Чтобы не подпадать под медицинский дискурс власти. Пусть он мне служит, а не я ему. Жить сегодняшим днем – девиз ракового пациента.   

             После ожидания врачей на пол-семинара я опоздала, да и ладно: мне тяжело было бы высидеть дольше. Ломали копья по поводу теоретического – Секацкий, научный руководитель Сияны,– как оно отрывается от практики: "Преимущество плоских мыслей в том, что их много помещается в голове". Лада, её бывшая преподавательница,– про волшебство теоретического: как оно украшает жизнь, придавая конечному бесконечную значимость. Они вспоминали Ницше: "Много говорили о канатных танцорах – покажите хоть одного!" Интересен человек, живущий так, как осмысливает мир. А я вдруг подумала, какой героизм мне тут сидеть на семинаре. А не лежать. Конечно, это не только мой героизм – этот бытовой героизм есть у каждого, чаще всего люди его не замечают. Но вот если бы осмысливали, увидели бы, что в каждом из нас кроется канатный танцор. И проявляется, когда надо.
             "Если я человек мифа, боги рядом со мной,– говорила Лада.-- Надо только дать случиться этому человеку мифа".
             Потом Сияна подошла к ведущим рассказала им об ашраме, и я тоже подошла и добавила, что восточную философию с нашим теоретизированием не так-то легко совместить.
             А Сияна написала тезисы – к конференции "Психея и Пневма", и я восприняла их как подарок:

             Тело и реальность, сила света-Пневмы, игры внутри храма – рожденье Психеи

             Каков реальный процесс соотношения Психеи и Пневмы – душевного и духовного аспектов человека? Можем ли мы рассматривать духовное в отделенности от душевного, неся ответственность за то, что высказываем в этой связи о духе?
По-видимому, отделенность духовного как логического , в отрыве и легкости теории вне душевного и телесного проживания, рождает совершенно неимоверные перспективы. Она, может породить совершенно необычные идеи, которые просто не могут прийти на ум, если двигаться, пошагово соотнося идеи с душевным развитием. Теория в своем созерцательном виде порождает оригинальные, доселе не бывшие высоты мысли, таким образом, творя утопии как материал для оживления душевной жизни. Но душа впоследствии идет за изобретениями духа, обнаруживая потребность ожить через открытые в мысли духовные высоты, наделив их уникальностью реального себя.
             Что же добавляет красоте и волшебству теоретического ощутимая Психея? Какова её особая сила? Это сила – свершения, преобразования тяжелых недугов тянущегося к земле тела.

             Но что прибавляет тело к реальности бытия?
             Тело обладает магнетизмом и притягивается к земле. Тело – творец качества весомости. Оно задерживает, позволяя остановиться. Оградив и ограничив территорию, длительность – явив «время», в муках рождает качество «реального» – за счет упругости натяжения, упрямой и непоколебимой тяжести сопротивления, рождая напряжение и саму трудность преодоления препятствий. Муки и боль от ощутимых границ дают появится осязаемо твёрдой материи, которая является на глаза в качестве конечного.
             Это то, что создает тяжесть жизни и не дает делать что-то, показывает это трудным и сложно достижимым, создает «заднюю мысль». Это великая сила! Она выводит наши действия из фрустрации – делает из них достижения – стоящие усилий, находящихся в настоящем (в противоположность фрустрации будущего, которая является лишь мечтой).
             Здесь вылупляется первое ощущение «своего», которое впоследствии организуется в «я». Конечное – конкретно такое, оно нарабатывает собственную силу сопротивления тяжести, не имеет возможности чистой фрустрации. Тело заставляет находить себя – ибо вынуждает быть определённым границами, как одна и та же область отвоёванного «моё», не повергнутого в тяжесть. Одним и тем же конкретным, в качестве себя, в своём лично качестве, которое и ведет в развитии настойчивого сопротивления к появлению «я».
             И здесь стало видно! Появление «я» происходит за счет собственного усилия. За счет противоположной силы – легкого воспарения вверх, за счет промелькнувшего озарения впереди, что зовёт! К выходу из этих границ, ибо обещает свет, «да» (что-то положительное), чему свойственно расширение, что являет себя победоносным прорыванием от тягостной подчиненности притяжению земли – светоносностью. Конечное выходит из границ – но выходит само. Ему больше не нужны предыдущие жесткие рамки, чтобы остаться в качестве «себя», однако, новая тяжесть нахлынет и потянет к земле, новая трудность возникнет, что заставит сам свет стать более ощутимым, чтобы явиться и намекнуть на себя, подступив ближе к тяжести границ, - чтобы не пропасть из виду, чтобы быть замеченным «мной».
Эту светоносную силу можно назвать Пневмой – в значении духовного дыхания космоса, красоты и порядка в бытии.
             Душа, Психея здесь – та жизнь, что появляется из взаимопротивлений этих сил, она одушевляется, она имеет свой лик, она наблюдает за своими склонениями – то в одну, то в другую сторону, оставаясь бессмертной связью, внутри которой рождаются формы материальных и духовных позиций бытия. Душа пребывает, сопереживая им и наблюдая за внутренней эволюцией, которую порождает игра и война этих сил.

             В философском дискурсе мы много занимаемся аспектами борьбы, проявляя эти стороны. А те, кто стремится ощущать целостность при этом, воссоединяются с бессмертной наблюдательницей в себе. Мудрой – своим виденьем сразу двух позиций, юной – своим обновлением, ибо две эти силы рождают новую ее форму, живую, более тонкую по своей организации. Психея – именно она имеет глаза, которые видят красоту и фейерверки новых побед и боль новых поражений. Но она не есть эти борющие силы. Она – это их связь, их появляющийся всё более мудрый ребенок. Каждый плывёт через жизнь на её водах, связующих всё в движении этого мира, все победы развития и поражения последствий. Пневма как одухотворение мира несет вдохновение, несёт единство всеобщего ритма в момент действ приятия мира – через стук барабанов, произношение в такт мантр. Материя дарует осознание себя через границы, ощутимость и определенность. Психея же – связывает это в целостность, даёт им место для взаимодействия и стремится стать красотой всё новых витков единства.

                *    *   *
             В общем-то это все, что я хотела сказать, и могу на этом прерваться. Эта история грозит затянуться – дальше будут повторы, а они не нужны.
             Макс Фрай, на пять лет помоложе меня (и думаю, это всё же женщина), в своем Рангарёке написала, что имя автора в траурной рамке – плохой комментарий к книге. Я тоже так полагаю, хотя мне кажется, что и смерть не бывает бессмысленной. Если я вылечусь при помощи нашей медицины, это будет чудо. Придётся его совершить. Не знаю, сможет ли мой рассказ кому-то согреть душу? Послать его, что ли, Путину или напечатать за границей? Я вообще-то патриот, но почему-то рычаги изнутри страны у нас не срабатывают.

                25.02.2016