Музыка прошлого

Воспоминания о родном доме, уже безвозвратно обветшавшем, а затем и совсем разрушившемся на одной из извилистых улочек на окраине нашего городка  у меня всегда связаны с музыкой.   Иногда мне кажется, что эта стихия поселилась в нём гораздо раньше, чем все остальные домочадцы. Небольшой по размеру, с невысокими потолками, поставленный моим дедом на участке, подтопляемом грунтовыми водами, наш дом имел какую-то особую акустику: все звуки в нём «тонули», становясь глухими и призрачными, и вторились тихим эхом по разным уголкам дома.

Сегодня, когда я вспоминаю своё детство, для меня музыкой было в нём всё: и кваканье неведомо как забравшейся в подполье жабы, и шум дождя или вьюги за окном, и колыбельная мамы, и плач моего маленького брата по ночам, и стрекотанье сверчка, и треск поленьев в печи. Всё это было для меня  музыкой.

Но была в нашем доме и самая настоящая музыка. Я помню, как однажды у нас появилось пианино – этакий экзотический «зверь» с фигурно изогнутыми ногами. И старшая сестра первой села на чудесный круглый вращающийся стульчик с вкрученным в сиденье «треногом». И с этого момента музыка в нашем доме не затихала. Вероятно, потому, что я была маленькой, мне помнятся только огромные дедовы сапоги, а не весь он, которые всякий раз, когда сестра садилась за инструмент, степенно заходили в дом и начинали притопывать и приплясывать под мелодию «Ах, вы, сени мои, сени…». При этом дед ещё подыгрывал себе на своей губной гармошке.

Мой отец, выросший в военные и послевоенные годы в среде поселковой шпаны, предпочитал военные и босяцкие песни. Любил исполнение Марка Бернеса, Клавдии Шульженко, и особенно - Леонида Утёсова. Что начиналось, если вдруг по радио или телевизору начинался концерт этого певца, легенды Одессы! Из старого шифоньера доставались старые моряцкие брюки-клёш, тельняшка. Нет, он не служил во флоте! Но эта форма, что обнаруживала в лице её носителя личность неординарную, способную к вокалу и  разным театрализованным представлениям, была пределом всех его желаний и поклонений.

Иногда отец, будучи в хорошем настроении, захватывал из кухни в вихрь своей пляски и маму. Маме очень нравилось, как звучит аккордеон, баян, отцу – труба, саксофон. У отца как-то очень похоже получалось подражать любимому певцу, который, как известно, пел сердцем, а не голосом. Умел делать такие же характерные вздохи, напоминающие шелест голышей на старых одесских пляжах, характерные утесовские интонации и паузы. «У чёрного моря», - пел папа мягким и задушевным голосом Утёсова, а мы восхищённо смотрели на доморощенного артиста. Однажды, уже став взрослой, я купила отцу альбом песен Леонида Утёсова и привезла ему. Его радости не было предела. Молодость моего родителя уже прошла. Он давно уже не пел и с ещё более давних пор не танцевал. Но с каким восторгом он слушал эти записи!

Об отце я рассказала, чтобы понять, какая судьба могла ожидать детей этого отъявленного меломана. Ещё когда мы были маленькими, родители уже решили для себя, что наша будущая работа будет связана с музыкой. «Не смогли мы научиться игре на инструменте (была война), так пусть дети получат эту нашу мечту сполна», - так думали они. Девочки смогут обучать музыке детей. Ну, а сыну, желанному, младшему, они пророчили судьбу музыканта-артиста. И к этой цели они стали настоятельно нас вести.

В доме появилась специальная папка для нот с ручкой из верёвки, которую все мы трое успешно оттаскали в музыкалку, волоча по земле, пока не подрастали. Сестра, всегда послушная и покладистая, оправдывала надежды родителей. Она успешно переходила из класса в класс местной музыкальной школы, подойдя к её завершению. Когда она вдохновенно играла «Весну» Эдварда Грига, которую она подготовила к выпускному концерту, сердце у родителей замирало от умиления. Звуки пианино, когда она занималась, разносились далеко по округе. Иногда соседские мальчишки, бегающие неподалёку, заслышав их, подходили поближе к дому, чтобы послушать. Я гордилась своей сестрой.

Брат, едва научившись ходить и мало-мальски говорить, поспешил взобраться на вертящийся стульчик от пианино и вдруг заиграл без всякого обучения со стороны взрослых. Это была популярная тогда мелодия из кинофильма «Четыре танкиста и собака».

Самолюбивых родителей тешила талантливость детей. При каждом случае, когда в дом приходили гости, они старались продемонстрировать их музыкальные способности. Все отправлялись в гостиную, где стояло пианино, сестра открывала сборник песен из советских кинофильмов с затёртыми уголками страниц – и начинался концерт со знакомым репертуаром, в котором самой всеми любимой песней была, конечно «Любимый город другу улыбнётся».

Мне нравилось стоять в позе Фроси Бурлаковой возле инструмента и вместе со всеми подпевать. Но фанатом музыки я, увы, не была. Я вообще, можно сказать, одна выбилась из общего строя, разочаровав этим родителей. Я тоже ходила в музыкальную школу и, хотя звёзд с неба не хватала, вполне прилично играла мелодичные вещи, техничные же мне давались с трудом. Однако к классу к пятому, поняв, что меня лишают детства, я заявила, что не желаю своё будущее связывать с музыкой. «У меня от неё живот болит», - сказала я фразу, которая затем часто цитировалась в нашей семье, когда давалась мне характеристика как человеку, который не оправдал надежд своих предков. 
 
Прошли годы… Сестра преподавала сольфеджио в местной музыкальной школе. Брат, окончив одну из лучших консерваторий, стал профессиональным музыкантом. Играл на духовых инструментах. Работал в разных оркестрах, филармониях, колесил с передвижным цирком по городам Европы. Меня занесло в совершенно иную отрасль, где музыке совершенно не было места. И я об этом не жалела.

Наши родители, один вслед за другим, начали уходить. Сначала мама. Она уже была без сознания, но, придя в себя на один миг и увидев рядом с собой сына, едва слышно спросила, сдал ли он выпускные экзамены в консерватории, стал ли он артистом? Узнала, снова провалилась в бессознанье и умерла. Похоронив отца, мы, дети, вернулись с кладбища в родительский дом, чтобы прибраться и закрыть его. Брат сел за пианино. Он начал играть тихо-тихо... Возможно, вопреки всем правилам и обычаям, которые выдумали сами же люди.

Музыка плакала и тонула в стенах старого дома. Пальцы профессионала быстро бегали по клавиатуре, извлекая из клавиш звуки, в которых можно было угадать и обрывки мелодий из песен Леонида Утёсова. Это была какая-то неимоверно талантливая импровизация: песни распознавались, но на них ещё накладывалась такая тоска, такая вселенская печаль, что слушать без слёз это было невозможно и не слушать было нельзя.

Казалось, душа умершего отца была тогда с нами и для неё, наверное, не было большей радости,  наслаждения и отрады, чем слушать игру своего сына, ставшего настоящим артистом. Затем мы ушли, и пианино в этом доме замолчало навсегда. Других звуков в нём также уже не было слышно. Говорят, пока дом населён людьми, он жив. А я бы ещё сказала: «Пока он населён звуками, он ещё здравствует». А когда они замолкают, это значит, жизнь в нём умерла. Они живут, но в прошлом.