До востребования

                Глава I   
  В один из тех вечеров, когда мягкие осенние сумерки плавно переходят в заманчивое послевкусие вечернего чая, Даниэль Миллер, ну, то есть я, медленно шла по узенькой улочке, загребая ногами опавшие листья. Золотые, жёлтые, красные. Они тихо шуршали у меня под ногами, как старые письма, которые так любят перебирать старушки, дети и ветераны минувшей войны. Мне девять, и я до безумия люблю Пайни, в котором я родилась, осень, когда янтарный воздух звенит в безветренном безмолвии и легкомысленно срывается дождь, чай зимним вечером (обязательно с корицей), мотыльков, ветер и ночь, водопады, горные реки и все грёзы, которые оставляют после себя свет.
    Я шла без цели, лучи обливали весь мир лазоревым светом, а кленовая аллейка впереди была похожа на высокую, просторную арку, сквозь которую трепещут солнечные зайцы. Я шла, и в янтарной лёгкости красные клёны, деревянные скамейки и терпкая блажь того чувства, когда вокруг меня нет никого – таяли, приторные, как мармелад. Я задумчиво дошла до конца аллейки, и передо мной раскинулось побережье Пайни-Лейн. Песок окутывал залив, такой спокойный сегодня. А он игриво катил свои волны, мягкие, как лёгкие девичьи кучери, с пенными гребешками и коралловыми отсветами – поцелуями уходящего солнца. Далеко в воду уходил деревянный мостик, похожий на одинокий причал для небольших кораблей. С таких мужчины почему-то очень любят ловить рыбу, сидя в конце моста и свесив ноги. И даже если нет клёва, можно просто посидеть и посмотреть на море – это любимое занятие местных жителей. Для тех, кто понимает, конечно. Вот и сейчас на краю «причала» сидел незнакомый мне человек. Один. Я прошлась по краешку моста, как гимнасты по канату, и остановилась у него за спиной.
- Неплохой городок, не так ли? – спросил он, не оборачиваясь.
- Да, сэр. Но он довольно скучен, ведь он совсем небольшой.
- Это ничего не определяет. Большие города тоже могут быть скучными, они даже ещё хуже.
- Почему? – я была удивлена. Я никогда не бывала в больших городах, и всегда думала, что в них жизнь кипит, как безудержный ветер, и там слишком много радостей, чудес и пороков, чтобы скучать.
- Они засасывают тебя, как трясина. В таком городе ты перестаёшь быть собой и становишься частью огромного механизма, без права выйти из строя. Город поглощает тебя.
- Я этого не знала, сэр. Я думала…
    Незнакомец обернулся. Смерив меня добродушным взглядом со сдержанной улыбкой, он снова стал глядеть в море.
- Здесь море всегда такое спокойное?
- Вот уж нет, сэр! Оно так часто бывает бурным. Тогда вода становится чёрной, волны с меня ростом, наверное! Тогда папа запрещает мне ходить сюда. А я всё равно прихожу. Мне нравится смотреть на залив, он такой переменчивый.
- Твой папа прав. Он же беспокоится за тебя!
- Сэр, а правда, что в глубине моря рыбы умеют светиться?
- Да, правда. Но это очень глубоко. Нам туда не достать. 
- Я раньше никогда не видела Вас здесь, сэр. Вы, наверное, только недавно приехали?
- Да, и очень ненадолго. Мой корабль требует ремонта, а потом мы снова уходим в море. Мы обойдём полмира, а когда вернёмся, он станет совсем другим…
- Расскажите мне о море. Ведь Вы так много видели…
- Не сегодня, кроха. Твой папа уже волнуется. Я приду сюда завтра.
    С того дня я стала приходить на одинокий причал к морю. Незнакомец тоже приходил. Он рассказывал мне о морях и ветрах, океанах и кораблях, о тайфунах, штормах и дальних странах, о затонувших субмаринах, а я, не видевшая ничего дальше своего Пайни, слушала его, как дети слушают первую в жизни сказку, которую в состоянии осознать. А потом этот человек ушёл. Ушёл в далёкое море, и я так и не узнала, кем же он был, как его звали и откуда он пришёл в наш небольшой, неиспорченный пороками больших городов Пайни.
    Вообще, каким бы странным и предосудительным это ни казалось, мне нравится разговаривать с незнакомыми мне людьми. С ними всегда легко найти общие темы, и они иногда могут рассказать такое, чего не знают близкие. Или знают, но не говорят, дабы не забивать голову детям «абсолютно лишними и ненужными вещами».
    Прошло несколько лет, многое изменилось, а я всё так же любила одинокий причал, шторм и солнечную дорожку на мягких волнах залива. Сейчас я учусь в престижном колледже, изучаю португальский и люблю читать Бальзака…
    В один из дней я стояла на одиноком причале и слушала бархатный голос моря и звук ветра, нежно перебирающего златые пески.
- Послушай, как льётся солнце, – я услышала голос у себя за спиной.
- Я слушаю море.
- Я тоже люблю слушать его.
    Я обернулась. Обернулась – и не поверила. Позади меня, в лучах заходящего солнца, стоял незнакомый мне человек. Один. С длинными волосами, большими ясными глазами, усталый, постаревший и с первыми морщинками от пережитых тревог – тот самый, который… Которого я помню. И снова он говорил мне о морях и кораллах, а я снова слушала его, как ребёнок. Он умел рассказывать так, что хотелось его слушать и слушать, и ловить его слова. Через много лет мы с ним встретились снова, уже в последний раз. Он был уже совсем стар. И вот тогда он и рассказал мне историю, с которой впоследствии я столкнулась лицом к лицу…
    Старик! Как похож ты сейчас на старинное, овеянное таинственной дымкой веков, изделие колдовского, не человеческой рукой созданного искусства, возможно - вырезанное из красного дерева (и потому благородное, строгое и веское), возможно - написанное маслом (и оттого тебе присущи мягкость и округлость черт), а может быть - просто рождённое детским смехом краткосрочное чудо, но именно поэтому самое искромётное и простое для восприятия, как детская радость, вызванная пустяком, но говорящая о так многом… Нет, кем бы ты ни был, и чем бы ты ни был рождён, ты будешь тем, о ком захочется помнить, и о ком станут ещё говорить…
    Тебя звали Гаумер, Имре Гаумер, и первейшим, преданнейшим другом для тебя всегда был океан. Синий, серый, зелёный. С юных лет он манил тебя, притягивал, как коварный, седовласый демон, и ты приходил, и надолго задерживался на берегу, до тех пор, пока древнейший титан Океан не начинал перешёптываться с холодными звёздами, которые тихо мерцали, отражаясь в его глубине, изредка срываясь и падая в его августейшее лоно, поддавшись коварству. Когда ты вырос, океан пленил тебя, он захлестнул тебя солёной волной, и ты больше не смог противостоять искушению.
    Ты позволишь мне посмотреть?..
    «Верона» шла на всех парусах, и в глубокую, блестящую на солнце даль, от которой в глазах синё, больно было смотреть. Имре был тогда простым молодым матросом, мальчишкой, которым верховодили все, кому не лень. Но зато – зато, теперь он – настоящий моряк! И сколько гордости, сколько того неисповедимого, которое обычно рвёт на клочки, крылось сейчас в его душе! Он уходил в плавания слишком часто для человека, которого никто не ждёт на берегу, и слишком надолго для юноши, знавшего, что Титан открыт для него, как никто другой. 
    Всё было. Штормы. Тайфуны. Бури. Абсолютный штиль. Сбои в системе. Разочарованное отчаянье. Но было упорное, молчаливое: «Ну что же, ничего…». Сейчас, сидя у камина с тяжёлой тростью в руках, ты листаешь воспоминания, как старинную книгу, задерживаясь на каждой странице не более одного мгновения. Короткий миг, который, быть может, ни черта не стоит. Но за ним – целая вечность! Для тебя…
    А помнишь – когда-то, много лет назад, «Верона» остановилась в египетском порту? Вас пригнала туда буря. Вы не могли больше продолжать путь, и египтяне приняли вас. Вам дали всё, что вам было нужно, ведь египтяне – гостеприимный народ. Буря не утихала несколько дней, и моряки роптали, желая поскорее вернуться к семьям. А ты никуда не спешил – просто некуда было спешить. Вот тогда ты и встретил Её. Она была черноволоса, черноглаза, но как-то не по-египетски бледнолица, вероятно, поэтому считалась некрасивой. В тот день на Ней было жёлтое платье, а сама Она стояла на большом фанерном шаре и танцевала. Праздничное шествие двигалось вперёд по аллее, фанфары были громки, вино – игристо, Её голос – тонок, лёгок и в то же время мощен, как сто тысяч атмосфер, а движения – скользили по воздуху, как скользит по серебряным нитям волшебство акробата-канатоходца.
    Ты смотрел на Неё во все глаза. Ты слушал Её во все уши. Ты старался держаться около Неё, и ничто, казалось, не могло нарушить этой колдовской идиллии. Её спугнула детская игрушка, которая упала на землю прямо под Её шар. Она пошатнулась, взмахнула руками, и полетела вниз. А ты – едва успел подхватить Её, заглянул в Её тёмные очи, и Её взгляд с лёгким интересом остановился на тебе.
- Осторожней!
    Она чуть улыбнулась.
- Скажи, ты любишь море?.. – спросил ты.
- Люблю. Но и боюсь немного.
- Боишься? Почему? – ты пожал плечами. Конечно, тебе было странно слышать, что Она боится того, что заменило тебе смысл жизни.
- Не знаю. Оно пугает меня своим непостоянством. А ты?
- Вся моя жизнь связана с морем. И я готов подарить её своему кумиру.
- А кому ещё?
- Тебе. Тебе и морю. Больше у меня нет никого.
    Вот и всё, что случилось. А нужно ли что-нибудь ещё? Прошло всего несколько вечеров подряд, и, когда успокоилась буря, бледнолицая египтянка бежала с тобой в Австралию. Ты был счастливым. Она боялась погони и поисков. Ты звал Её «моя Атлантида» –  в Ней утонули все твои мысли. Она молчала. Ты прижимал Её к своему любящему сердцу. Она играла твоими волосами. Вы жили в Австралии, и постепенно Она забыла и о Египте, и о возможной погоне, и ты, наконец, понял, что Она счастлива так же, как и ты.
    Но всё же ты не мог противостоять зову моря. Оно стало для тебя наркотиком. И ты уходил, порой не успев проститься, и Она оставалась одна, с лёгкой ностальгией, но без явной грусти. Колдуньи грустить не умеют. Ни один мореход никогда не испытывал такого двойственного чувства, – из дому ты рвался в море, в его непогрешимую верность тебе; а там, на воле, тебе снилась Она, снилась, бежала к тебе, протягивала руки. Наверное, это очень сложно – жить в мире, где любимые тобой вещи диаметрально противоположны друг другу, и ни одна из них не достойна быть выше другой... Так бы тебе и метаться всю жизнь, как полуприрученный зверь, если бы не появился Гамильтон.
   Ты вернулся из плаванья почти под самую Пасху, и в глаза тебе сразу бросилось то, чего тебе так давно хотелось. Помнишь? У тебя ведь никогда не было настоящей семьи. А теперь… Только отцом станешь ты сам. Теперь вся твоя душа, просоленная морскими ветрами и впитавшая силу и стойкость команды, принадлежит двум существам. Для тебя это было чудом, полностью затмившим всё на свете.
    Чудо сбылось на Пасху. Но как часто бывает, что радость затмевается болью, неравноценной, неотступной. В тот же день ты потерял Её. Ту самую бледнолицую египтянку, которая всегда была для тебя светом, который безошибочно ведёт странника домой, где бы он ни был. Этот свет померк для тебя, и с тех пор всё переменилось…
    Сына ты назвал Гамильтоном.  Так звали одного человека, с которым ты столкнулся однажды в Германии. Человек был своеобразным – его род происходил от династии немецкого короля Георга Ользона Бюрне, и все потомки тщательно хранили традиции августейшей персоны. Он любил одежду благородных цветов и тканей, все его манеры говорили о том, что он не простолюдин, тебя же он пленил недюжинным умом и железной логикой, которой мог бы похвалиться только немец, рождённый править. Нянькой была нанята женщина, давно вырастившая собственных детей (старший её сын выехал в Канаду, а младший учился в лицее в Канберре). И чем дольше она жила с вами, тем больше ты понимал, что в этой женщине, как в неизвестном коктейле, смешаны ум, искренность, верность, и лёгкость, та самая, непростительная лёгкость, о которой в своё время писал Бунин, ведь самое главное в женщине – это лёгкое дыхание. И ты поддался ей. Ты заразился сам этой лёгкостью, и только сейчас понял, что всё, что было до этого – лишь краткая, сиюминутная эйфория, как шампанское; а Глория, эта женщина, перевернула всю твою жизнь. И если тебе изредка вспоминалась красавица с фарфоровой кожей, то лёгкая грусть и тоска быстро уходили, как тяжёлый сон.
    Мальчик рос похожим на отца. Так же, как он, надолго уходил из дому посмотреть на горы, интересовался непознанным, и всё казалось ему так просто…
 - Папа, а почему люди не летают? – раскосые глаза мальчика сверкали от любопытства.
 - Не хотят, – ответил отец; ну не объяснять же пятилетнему хулигану строение птичьих крыльев?
 - А если очень – очень сильно захотеть? Что тогда?
- Никогда не пробуй, сынок. Высоко летать ты не сможешь, а падать будет слишком больно.
- А если…
- Лучше не забивай себе голову.
    Мальчик отошел с задумчивым лицом, но уже через минуту погнался за дворовым псом, чтобы сесть ему на спину и прокатиться. Имре посмотрел ему вслед, и в его душу снова плеснуло море, отошедшее было в сторонку. Через неделю он снова вышел в море.
    Но пройдёт время, и осень снова вернёт тебя, вернёт в город, где помнят тебя, и твоим счастьем навсегда станет бархатная блажь её глаз. А море? Море станет тем омутом воспоминаний, в который бросаются с головой, но не стремятся снова покорить его. Навсегда…
    … Это была первая ночь твоего последнего плаванья. Ночь, терпкая, как английский чай, – полцарства за неё! Тебе хотелось, как это часто делают в Америке, попрощаться с кумиром, прежде чем навсегда подарить свою жизнь тихому счастью семейных уз. «Верона», капитаном которой ты сделался, уносила тебя на юга, и безмолвие ночного воздуха, так не похожее на твои тайфуны и бури, сладко звенело вокруг тебя.
- Земля! – голос нарушил твоё молчаливое счастье. – Я вижу землю!.......
    Солнце садилось. Старик-учёный собрал в ящик свои склянки, протёр после себя столик и, как все старики, ничего не сказал, но подумал о многом. Новый молодой король в короне, надетой набекрень, ветреный и взбалмошный, как все молодые, сел на трон и задумался. Цветы вяли. Ветер танцевал у озёр зажигательное танго, а в это время первооткрыватель Имре Гаумер открывал новую землю, неведомую до этого ещё никому. Он ступил на берег, и с этого мгновения почувствовал, что не сможет покинуть эту страну. Берег крепко держал человека, первым оживившего его безмолвие.
   На этой земле не было городов, машин и людей, дорог и угара. Лишь необъятные равнины вокруг, высокая белая трава и белёсые струны дождя, пронизанные озоном.
   Старик даже не заметил, как прошло две недели, и он должен был возвращаться в свой жестокий мир, полный холодов и тревог.
   С тех пор он часто засиживался у окна, глядя на запад, где среди туманов лежала найденная им земля. Теперь он был почти убеждён, что это – рай, и, возможно, пройдя свой путь, он снова туда попадёт.
- Что с тобой, Имре? Ты вернулся из этого путешествия таким странным! – говорила ему старая жена.
- Я попал в удивительную страну, где нет ни дорог, ни асфальта, угара и дыма… Как бы я хотел попасть туда снова!
   … Вскоре старик умер. Конечно же, он не попал в свой зачарованный край, ещё не отмеченный ни на одной карте мира. За ним умерла и его старушка-жена, а спустя несколько месяцев их сын Гамильтон исчез из города. Без сомнений для жителей города, он отправился на поиски приключений, как однажды поступил его авантюрный отец.
   … Он шёл по холмам. Он был один. Он шёл, и не видел вокруг ничего, кроме рек и бесконечных долин, освещённых солнцем. Увлёкшись поисками того, что не смог отыскать здесь его отец, он всё дальше и дальше уходил от берега, где оставил лодку, и постепенно забывал дорогу назад. Так уж было заложено в проклятии страны, называемой Эш. Однажды ему показалось, что он видит в тумане настоящие городские дома. Они немыми призраками тяготели над сознанием Эш, и, отчасти, может быть, они-то и были наваждением пропавших здесь первопроходцев. Гамильтон бросился к ним.
   Светало. Туман расплывался, плавился в оптическом обмане. А на его месте стоял город, настоящий, не призрачный.
- Зачем ты идёшь? – отбилось в сознании Гамильтона испуганное эхо.
- Сюда! – голос звал его за собой, всё дальше и дальше.
   Наконец он дошёл до высокого дома на краю обрыва, от которого исходил голос. Из него доносилась музыка, такая незнакомая и неясная, такая совсем не по-земному манящая и дерзко-печальная, что он сам не заметил, заслушавшись, как прошёл в дом. В фойе было пусто. Сквозь витражи багряных тонов проступало яркое зарево солнца.
- Сюда! – снова шепнуло эхо, и Гамильтон последовал за ним на второй этаж, в освещённый зал.
   Вдоль стен стояли накрытые столы. По центру двигались танцующие пары – принцессы и принцы, одетые в серебристые платья и белые костюмы; напротив входа сидел человек в инвалидном кресле и играл на клавесине. Из-под его пальцев вылетали звуки той самой мелодии, слышной с улицы. В зале на фанерном шаре стояла танцовщица с бледным лицом, одетая в жёлтое. Она переступала по шару крошечными ступнями и пела тонким, атмосферно-оперным голосом. За спиной Гаумера громко хлопнула дверь, и всё внимание присутствующих было теперь обращено на него.
- Говори с ним, Вилле, говори! – понеслось по залу смутное эхо.
   Музыкант в инвалидном кресле подкатил к Гамильтону и коротко глянул на него из-под густых бровей. Странен он был и страшен. Седые волосы, сплетённые «мальвинкой», покрывали плечи. Огромные чёрные глаза, как волчьи, сверкали на бледном лице. Две глубокие морщины перечёркивали лоб. Руки, крупные и жилистые, как у всех инвалидов, сжимали колёса инвалидного кресла.
- Ты пришёл издалека. Ну что ж, присоединись к нашему празднику, странник!
   А Гамильтону казалось, что всё это уже происходило  с ним раньше, только вот где и когда? Он сел за стол, и все принцессы и принцы расселись вокруг.
   Вилле сел напротив, и чем больше Гаумер смотрел на него, тем больше ему казалось, что они виделись когда-то раньше, за периферией сознания.
- Кто ты такой, и откуда ты? Ты не похож на здешних жителей.
- Меня зовут Гамильтон Гаумер, я из Австралии.
- Австралия… - в поведении Вилле проскользнула едва заметная перемена, но он ничем кроме этого секундного замешательства не выдал своего волнения. Праздник продолжался. Гаумер уже лихо отплясывал иджи с танцовщицей, одетой в жёлтое. Когда стемнело, шумный карнавал рассыпался по городу, растёкся по домам, не прощаясь и не обещая продлиться завтра.
- Идём со мной, - кивнул Вилле. – Завтра ты расскажешь мне, кто ты и откуда, как попал сюда.
- Как называется этот город?
- Берта-Эн.  Недавно построен.
- Он совсем не похож на те города, где я уже бывал раньше.
- Не удивительно, - заметил Вилле, и больше не говорил.
   … Гамильтону не спалось. Он слышал голоса в коридоре дома – голоса Вилле и его домработницы. Голоса вскоре стихли, но из-под двери в комнату пробивалась полоска света. Он выглянул. За столом спиной к Гамильтону сидел Вилле, опустив голову на руки. Изредка он сухо кашлял и всхлипывал. Может, он болен? На столе тускло горела лампа, и от её света по углам скапливались угрюмые серые тени.
- Он из Австралии… - сказал сам себе Вилле, но Гаумер этого уже не услышал.
   Проснулся он поздно. Было уже совсем светло, и где-то далеко слышались голоса. Гаумер спустился на веранду.
- Проснулся? Садись, позавтракай с нами. Заодно расскажешь о себе.
- Мой отец первым пришел сюда несколько лет назад. По возвращении он часто рассказывал об этой стране. Кроме меня и матери, о ней больше никто не знал. Вернее, знали ещё несколько человек – его команда. Но когда отец умер, о новой, никем ещё не открытой стране все забыли. Тогда я решил найти здесь то, что не смог найти мой отец…
- Что же?
- Он обошёл очень много, но не нашёл ни одного города, ни одного человека…
- Значит, их нет? – Вилле затянулся сигарой и задумался. – Этот человек безумен.
- Который?
- Когда я был молод – очень давно – я был первооткрывателем на службе у тогдашнего диктатора. В один из очередных рейсов мы открыли новую для нас землю. Землю, где жили люди, где всё было цивилизованно и развито. Это была Австралия. Я пробыл там около двух недель и вернулся.  Я ничего не сказал диктатору. Я боялся, ведь он был настоящим тираном и хотел захватить побольше разных государств. Я решил взять некоторых людей и уехать вместе с ними в Австралию, уже навсегда. Но на моём корабле был предатель, который и выдал меня. Такие всегда находятся… А когда я отказался показывать диктатору карты Австралии, он выбросил меня, сделав таким, каким ты видишь меня теперь. А сам стал искать тех, кто был вместе со мной. Его приспешники устраивали сумасшедшие набеги, жгли целые города, массовые терроры не прекращались. Мы все бежали. Все, кого ты видел вчера на балу – это мои люди, все они живут в Берта-Эн. Если тиран доберётся до нас… 
- Его город далеко отсюда?
- Довольно далеко. Конечно, Берта-Эн не значится ни на одной карте, но всё же он не успокоится, пока не найдёт нас всех.
-  Значит, нам надо что-то делать…
   Вилле задумался, и две морщины на его лбу стали глубокими и напряжёнными. Руки, жилистые и шершавые, беспокойно двигались по столу.
- Остался ли в живых кто-нибудь из команды твоего отца?
- Я не знаю. Наверное, жив один человек, старый отставной капитан. Я не уверен, что он ещё жив, но если это так, то он, должно быть, вернулся на родину в Данию. А почему ты спрашиваешь о них?
- Они владеют информацией о нас. Как никто другой.
- Постой… Ты хочешь…
- Их стоит вернуть сюда.
- Но это займёт слишком много времени. Я могу не успеть.
- Иди и спеши. Сколько бы ты не пробыл там, здесь не пройдёт больше двух часов. Но торопись! За два часа можно успеть многое.
   Гамильтон вышел на окраину Берта-Эн и в последний раз оглянулся на городок, ставший для него белым пятнышком в судьбе.
… Он шёл и не узнавал дороги. Проклятие страны Эш действовало на него непрерывно, и он забывал обо всём, им овладевала странная апатия. Только об одном он старался помнить – куда он идёт и зачем.
… Вилле ещё сидел на веранде, курил трубку и выпускал изо рта кольца дыма. Они отбивали лучики солнца и становились багряными, как осенние листья.
- Вилле, не стоит грустить. Ты ведь должен сыграть утреннюю песню, - улыбнулась домработница.
- Ты права, Марджана.  – Виле передвинулся к клавесину.
   Из-под его пальцев снова вылетали звуки, серебристые и воздушные, растворяющиеся в туманной дымке, способные победить боль, усыпить страх, выгнать отчаянье. Солнечный воздух звенел и вздрагивал в унисон музыке, и была в ней освежающая лёгкость, дающая душе передышку.    
    Вилле закончил играть, но вокруг ещё царила атмосфера лёгкая, но кипящая и бурлящая, как взбалмошная морская волна. Сгущались тени. В их меланхолическом полумраке Вилле увидел багряное отражение рук. Одна нетерпеливо постукивала пальцами по невидимому столу, а другая неторопливо, как с нежеланием, писала чёрным пером забытые символы.
- Ты прав, Имре Гаумер, ты прав! Всё должно произойти сейчас, - сказал Вилле, и рука, замерев на секунду, уже спешно писала свою невидимую летопись.
   Видение заклубилось и пропало.
- О чём ты, Вилле? Он ушел! – встревожилась домработница.
- Ничего, Марджана. Готовься. Скоро все свершится. Но успеет ли он?
   Успеет. Должен успеть…
   А на закатной заре ворот Берта-Эн коснулась длинная, вытянутая голова тени человека, стоящего далеко на холме. Ему тоже казалось в легкой туманной дымке, что он видит город, и он знал наверняка, что дома не растают в тоске оптического обмана.
- Мы пройдем в город ночью. Найдем и уведём Вилле, а он выдаст нам остальных.  Что ты скажешь, мэтр Герлан?
- Мы ничего не знаем о них. Ничего! – мэтр Герлан пожал плечами. – Что же касается Вилле, то он не выдаст. Надо травить граждан поодиночке, глядишь, кто выдаст их. Кстати, по слухам, среди них есть такая краля…
- Ты снова за своё, Герлан. Одно на уме. Итак, надо действовать. А ведь ты был прав, чёрт тебя раздери, когда отговорил меня брать с собой легион.  Мы должны пройти в город и затеряться в толпе.
- Да, теперь это всё равно, что ходить по канату над минным полем, если только Вы знаете, что это такое…
   И две тонких, лёгких фигурки скользнули в ворота Берта-Эн и утонули в искрящемся зареве заходящего солнца.
- Теперь всё зависит только от него, - подумал про себя Вилле, но ничего не сказал вслух. 
   Гаумер достиг берега Австралии на рассвете. В светлой лазоревой дымке сладко звенел утренний воздух, и город уже по-новому выглядел в глазах человека, вернувшегося домой.
- Итак, у меня есть два часа… - подумал Гаумер. – Сейчас быстренько сбегаю домой, а потом – найду датчанина.
   - Эй, Гаумер! – окликнул его на пристани Яго Джерони, старый отставной капитан. – Да ты, никак, вернулся? Где тебя носило так долго?
- Где меня только ни носило, старик…  Дела, сам понимаешь.
- Да… Эх, молодёжь, молодёжь, мне б ваши годы… - старик затянулся сигарой. - Кстати, Имре все твердил что-то о неоткрытой стране. Не нашёл?
- Да как сказать…Не искал особо. Слушай, старик, не знаешь, кто был тогда в команде с моим отцом?
- Большинство из них уже давно на том свете. А что, разве что-то случилось?
- Отец завещал им некоторую долю имущества, - схитрил Гаумер. Очень уж ему не хотелось рассказывать, что ввязался в отцовские бредни – за глаза эти истории назывались именно так.
- Да, неплохо ребятки устроились. Но ты знаешь, я точно не помню их имён. Тебе стоит сходить в архив судоуправления, если хочешь знать все.
- Неплохая идея. Спасибо, старик!
    И он подался в управление.
    Летнее солнце обжигало асфальт, и раскалённая сухая земля трескалась и уплотнялась, как в пустыне.  В тени деревьев прохлаждались бездомные псы, свесившие красные тряпки языков на мостовую. Как жарко…
    Гамильтон вошёл в белое здание управления и на него повеяло несвежей прохладой кондиционера. 
- Вы к кому? – старуха-вахтёрша профессионально сунула нос в его мысли.
- С кем я могу поговорить по поводу архивных данных?
- Вы юридическое лицо? Значит Вам к начальнику отдела.
    Начальник отдела оказался тонким, высоким человеком с тяжелым взглядом.
… - Значит, Вас интересуют архивные данные. О его последней официальной поездке, так? Мэри! – начальник крикнул в гулкую пустоту коридора.
    В проходе появилась секретарша – рыжая зеленоглазая бестия с маленькой юркой фигуркой.
- Мэри, поищи в архиве данные Имре Гаумера.
    Бестия исчезла, а через несколько минут папка появилась на столе.
    В папке записи о Гаумере обрывались на его поездке в Бельгию. Значит, поездка в Эш не была зафиксирована.
- Здесь я уже ничем не смогу Вам помочь. Других данных нет. Впрочем, знаете… Живёт за городом один старый антиквар; он, знаете ли, «повёрнут» на памятках старины. Вам стоит, я думаю, пообщаться с ним. В своё время я отдавал ему некоторые папки, фотографии, карты, и даже, помнится, документы, у которых срок давности вышел... Его зовут Амберг Ньюманн, живёт в городке Дуглас, больше я о нём ничего не знаю…
    Дуглас оказался маленьким умирающим городком, почти забытым Богом и людьми, снедаемый социальной гангреной. На заброшенных улицах не было людей, пустые стояли машины, плотно закрытыми были прогнившие, но по-прежнему крепкие двери кинотеатра. Лишь в некоторых одиноких окнах горел свет. Окна нежилых коттеджей зияли разбитыми окнами. Смеркалось, и в наступающей темноте Дуглас становился похожим на караван драконов, сжавшихся в пульсирующие комки и смотрящие на него недружелюбными пустыми зрачками. Гаумер наугад постучал в один из домов, и на пороге появился старый хозяин.
- Доброго тебе вечера, путник! – сказал он надтреснутым старческим голосом.
- Доброго и Вам… Говорят, в Дуглас живёт Амберг Ньюманн, старый антиквар. Мне нужно его увидеть.
- Так ты к этому старому гробовщику. Не стоит тебе соваться к нему, тем более ты ещё молод… Тяжко тебе придётся, коль столкнёшься с ним нос к носу.
- Чем же он так страшен?
- Говорят, он – выходец того народа, который пьёт людскую кровь, ворует детей, раскапывает могилы. Он – лучший гробовщик во всей округе , это верно, только ведь он – оборотень, и с вандалами дружен. Вот они вместе могилки-то и потрошат.
- Неплохо. А на людей нападает?
- Бывали случаи, он душил бездомных странников.
- Но зачем он коллекционирует старые вещи?
- А, чёрт его знает… У всех свои странности, молодой. Но всё-таки, какой чёрт дёрнул тебя пойти к нему? Или ты вандал?
- А похож? – Гаумер чарующе улыбнулся.
- Что-то в тебе такое есть. А вообще, если бы все вандалы были похожи на вандалов, то их не надо было бы ловить.
- Да нет. Просто он перекупал в архивах документы моего отца. Я хочу их вернуть.
- Не совался бы ты к нему ночью. Удушит, и фамилии не спросит. Ты, видать, не здешний?
- Угадал.
- Что ж. Сегодня уже поздно. Заходи, что ли. Переночуешь сегодня у меня, а завтра – хоть на все четыре стороны.
    В доме старика было жарко и пахло травами. У печи стояла бойкая старушка и обеими руками держала огромную ложку, которой мешала что-то в котле.
- Кто там, Омен?- не оборачиваясь, спросила она.
- Чужестранец. Переночует у нас.
    Старуха оглянулась, и её острый взгляд остановился на Гамильтоне.
- С каких пор ты стал пускать в дом вандалов, Омен?
- Я не вандал. Я пришёл к гробовщику за документами моего отца.
- Господи… Ходят всякие, поди пойми их…
    И она продолжала колдовать над своим котлом, нехорошо косясь.
    Утро застало Гамильтона на лесных болотах.  «Если не застанешь его здесь, иди на кладбище, вот там-то он наверняка и сидит» - сказал ему накануне старик – хозяин. Пройдя зыбкие топи, он дошёл до мрачной фазенды, построенной в японском стиле. В окна, нетщательно заколоченные гнилыми досками, задувал ветер, косая дверь скрипела на ветру.
- Эй, старик! Ты где? – крикнул Гамильтон и ввалился в дом.
    Никто ему не ответил. Дом был пуст. Значит, надо идти на кладбище. А так не хотелось… Поднимался ветер, кружил в последнем танце осенние листья, и затихал… Могил было много. Все они выдавали безнадёжное вымирание Дуглас. Он наугад остановился у одной из могил.
- Юлий Ашкенази, двадцать четыре года. Надо же, молодой… Как и я…
    Земля на могиле зашевелилась, как будто мертвец пытался приоткрыть крышку гроба.
- Посиди со мной, - донеслось из-под земли. – Мне скучно здесь лежать одному. Присядь рядом со мной.
- Зачем ты вернулся? Чего тебе там не лежится?
- Как же многого ты не знаешь, молодой. Обычно душа возвращается в своё тело, чтобы выяснить причину смерти. Потом она снова уходит в мир иной, уже навсегда.
- Вроде как обретя покой?
- Вроде как.
- Ну и как, выяснил?
- Есть отдельные детали, но цельной картинки пока нет. Как тебя зовут?
- Эванс, - соврал Гаумер. Не факт, что мертвец интересуется именем просто так.
- Вот что, Эванс. Дельное предложение: будь другом, полежи тут за меня сегодня до вечера. Сегодня днём в Дуглас будет народное собрание, сам понимаешь – скопление народа, и я смогу найти причину смерти. И я вернусь.
- Нет, Ашкенази, я живой, мне в твоей могиле делать нечего.
- В долгу не останусь, Эванс!
- Даже не думай. Я ухожу.
    С отчаянным воплем «Нет!» Ашкенази выбрался из своего гроба.
- Останься! – шипели почерневшие губы.
- Останься! – просили впалые глаза.
- Не уходи! – ныли дрожащие руки.
    Гамильтон на миг остановился, поражённый внезапным зрелищем. И эта роковая случайность погубила его. 
    Мертвец схватил его за шею и подтащил к краю могилы.
- Пусти, мёртвый! Ты будешь проклят!
-  Я проклят, Эванс! – задыхался выходец из мёртвых. – Я проклят, дальше некуда!
    Последним усилием мертвец свалил Гаумера в гроб, и, хрипя, стал прилаживать крышку. Заровняв землю, он поправил венки и сбежал в зыбкие топи, ведущие в город.
    В Берта-Эн по-прежнему царило безмолвие. Вилле больше не играл на клавесине, и становился всё мрачнее. Ему всё труднее становилось удерживать время, оно вырывалось, и он уже не верил в своё торжество. Диктатор и Герлан шерстили город, разыскивая приспешников Вилле и его самого. Но Берта-Эн был довольно большим городом, и беглецы успешно перепрятывались у друзей и знакомых. 
…- Мне кажется, Герлан, что пора привести  головорезов. Так мы ничего не добьёмся. Они слишком тщательно прячутся.
- Мы так просто уйдём? Нет. Они уже знают, что мы в городе. Да они просто уйдут, как только мы отойдём за холмы.
- Ты мудр, как всегда, Герлан. Сознайся, что ты подготовил что-нибудь особенное.
- Пообещай, что отдашь мне ту кралю из его команды.
- Об одном ты думаешь, даже в серьёзные моменты.
- Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Ну так как?
- Ладно, чёрт с тобой, обещаю.
- Так-то лучше. А секрет мой вот в чём. Уходя, я предупредил военачальника Бессинджера о нашем курсе, и, если мы не вернёмся через шесть дней, он выйдет вслед за нами с тремя легионами. Через два дня они будут здесь.
- Итак, мы объявляем угрозу вторжения?
… Вилле выехал на улицу ночного города. Сегодня его команда собиралась в Доме Бала.
- В Берта-Эн угроза вторжения. Мы не можем так долго ждать его. Что мы должны делать?
- Все вы знаете, - кивнул Вилле. – Мы принимаем бой.
- Принимаем бой? Вилле, ты сошел с ума.
- Все вы не хуже меня знаете, что только так мы сможем справиться. Или вы хотите сидеть и ждать, пока вас переловят поодиночке?
- Мы принимаем бой, Вилле. Мы принимаем бой…
… Гамильтон ворочался в тесном гробу, пытаясь выбраться. Было душно, и дышать становилось всё труднее. В отчаянии Гамильтон забился в гробу, судорожно хватая ртом остатки воздуха, и затих, вытянулся. Его тонкая кожа медленно покрылась серым холодным оттенком.
    Загробный мир показался Гамильтону даже живее, чем мир людей. В тени дремали единороги и прозаически грязные портовые кошки. По мостовой бродили матросы с разбитых шхун, шут немца – короля, чистый бес и прочая нечисть. Было жарко, и на шее Гаумера стали выступать капельки пота. Он сорвал широкий листок, и принялся обмахиваться им, приподняв голову.
   Вдруг проходящая мимо девчонка завопила так резко и звонко, что зазвенело в ушах.
- Зомби! – кричала она, указывая пальцем на Гаумера. – Смотрите все, это зомби!
- Какой же это зомби, деточка? – усмехнулся прохожий.
- Его шея! – захлёбывалась девчонка.
   Собравшаяся толпа неодобрительно зарокотала, и начала плотным кольцом обхватывать Гамильтона. Новоиспеченный мертвец рванул в просвет, где кольцо ещё не успело сомкнуться, и помчался, куда глаза глядят.
   Толпа не отставала. Гул возмущённого народа приближался. В наступающих сумерках Гаумер увидел в тупике тёмную фигуру в высокой тиаре. Он натолкнулся на неё и в отчаянии шепнул:
- Спрячь меня. За мной погоня.
   Холодная липкая рука сжала запястье Гаумера и увела через низкий вход в подвал.
- Сюда они не пойдут. Меня здесь боятся. Ну, а теперь рассказывай. Кто ты? Может, ты вор? Или вандал?
- Они говорят, что я – зомби. Но что это значит, и почему здесь это так преследуется?
- Да ты что, вчера умер? Не понимаешь? Зомби – значит самоубийца. А самоубийца – значит слабак. Такие здесь не в почёте. Зачем ты?
- Случайно вышло…
- Нет, случайно даже кошки не родятся.
- Один мертвец хотел выяснить причину смерти, а я оказался рядом с его могилой. Он хотел удушить меня, только не смог, слабенький был… Вот и сбросил в гроб, прикопал и сбежал…
- А-а-а, помню я его. Тоже зомби. Всё метушился, назад хотел. Понятно, что здесь его не жаловали. Вот и подфартило ему. Подстава, значит. Как звать-то?
- Гаумер. Гамильтон Гаумер. А ты кто такой?
- Георг Ользон Бюрне. Гот. Немецкий король.
- Но почему ты спас меня? Или ты тоже зомби?
- Типун тебе на язык! И вообще, на будущее запомни: здесь о таком не спрашивают.
- Может, включишь свет? Ни черта не видно.
   В темноте что-то завозилось, чертыхнулось, и наконец зажглась тусклая лампа, роняющая мягкий неяркий свет. Такой свет делает уютным небольшой чердак, когда ночуешь там на соломе, но теперь он создавал гнетущую, тяжёлую атмосферу. Лампа осветила сырые стены, прогнивший пол и минимум мебели, ещё крепкой, но тоже тронутой стариной. Сам король тоже не отличался благообразной внешностью – высокий, костлявый, с бледным лицом, на котором нос с горбинкой выдавался вперед больше, чем нужно, огромные зелёные глаза смотрели серьёзно-грустно, полные губы тоже были бледны и плотно сжаты. Чёрные волосы были распущены и доставали почти до колен. Огромные бледные руки с длинными тонкими пальцами и выступающими венами. Весь этот негармоничный образ выдавал в нём странное средневековое существо, непростое для понимания. Оно могло бы быть гнусным, добрым, гнилым, червивым, благородным, предателем, перебежчиком, гламурным, излишне гордым, мрачным, вампиристым, замкнутым…  Сегодня оно было добрым.
- Ну и что мне теперь делать? Спас на свою голову… Ладно. Стой здесь. И чтоб ни звука!
   И король исчез в коридорах подвала, скрипя кожаными штанами.
   По углам покачивалась паутина. Пахло гнилью. Наконец гот вернулся, держа в руках пыльный свёрток.
- Переоденься, ты выглядишь, как дервиш в изгнании. Так-то лучше. Теперь можно и по городу пройтись. Сходим на «Титаник».  Там всегда такие кралечки!
- Вообще, мне бы подумать о том, как вернуться на землю.
- Да вы что, издеваетесь все? Ну давайте, все начнут возвращаться, а?
- Ты не понял. От меня зависит судьба целого города!
- Ой, не смеши. И потом, об этом мы подумаем завтра. Пошли, развеемся, я так давно нигде не был…
   Король на ходу поймал за хвост крысу и спустил в рот. Гаумер с отвращением проследил, как по его горлу прошёл плотный комок, и они вышли  на улицу. «Титаник» был сплошь освещён огнями и гирляндами. На корме стояла певичка, окружённая похотливыми матросами. Пела грубым, джазовым голосом. Гамильтон присел за барную стойку, и принялся рассматривать окружающих. В углу два грифона, шут и шкипер-пират играли в покер на бочке. Девица с разрезом на шее увивалась за каторжанином. Колумб дрался с Вильгельмом Теллем. Король, пошатываясь, флиртовал с джазовой певичкой. Он был уже «хорош».
- Привет, красавчик! Пойдём, порезвимся? – к Гамильтону подсела танцовщица с «чёртовым крестом» на животе.
   «Не отказывать же себе, раз уж так вышло…» - подумал Гаумер.
- Ну, идём.
   Красавица привела его в отдалённую каюту на одного. Её глаза искрились в сумерках, губы маняще блестели, тело дышало нетерпением. Она прижалась к нему, и её тело затрепетало. Их губы слились в поцелуе, и он стал торопливо срывать с неё одежду.
- Ложись, я сейчас, - сказала танцовщица, и выскользнула.
   В тёмной каюте не было звуков. Только ветер за окном и огоньки маяков. И больше ничего… Танцовщица вернулась. Её тёплое тело коснулось тела Гаумера.
- Да уж, попробуешь тут кончить, если ты забыла двери запереть.
- Не волнуйся, красавчик. Сюда никто не зайдёт.
   Она юркнула под одеяло и прижалась к его сильному телу. Он обнял её, и почувствовал запах тмина от её волос, и тонкий запах здорового женского тела. «Ну почему я тебя раньше не встретил, красавица!» - думал Гаумер, дыша в унисон движениям.
   … Он обнимал её тело, и чем больше смотрел на неё, тем больше ему казалось, что на него смотрят из темноты волчьи глаза Вилле, полные упрёка и боли.
- Да, ты прав. Я всё делаю неправильно. Я должен буду уйти.
    Гамильтон наскоро оделся и отправился на танцплощадку с твёрдым намерением выспросить у гота обо всём, что он думает о возвращении на землю.
- Завтра, я же сказал – всё завтра! – король развлекался уже с двумя шансонетками, и был явно недоволен, что его побеспокоили.
- Чёрт возьми, я не могу столько ждать!
- Что я могу для тебя сделать? Ускорить время? Это умеет только Вилле из Берта-Эн. Придётся тебе подождать.
- Ты знаешь Вилле?
   Гот с трудом поднялся и кивнул на лестницу вниз, на сушу.
- Ну, рассказывай, - гот дохнул ему в лицо жутким перегаром.
   Гаумер выложил всё об отце, Вилле, Берта-Эн, гробовщике. Гот, казалось, слушал с удручённостью.
- Боюсь, что ничем не смогу тебе помочь. Сам ведь знаешь, отсюда никто не возвращался просто так.
- Хватит паясничать!
- Кто здесь паясничает? Никто тебе не поможет, понял? –  гот подсел к стерху-привратнику и захрапел, положив голову на его горб.
- Такие они, эти готы, - и Гаумер повернул на ночную улицу, ведущую в никуда.
   Он шёл и вслушивался в тишину. Он искал в давящей тиши решение всех задач. Но было тихо. Настороженный город собирал холодную мёртвенную дрожь и строил из неё свои корабли. Ветер кружил горстку опавших листьев и хлестал по цветам, которые стойко цвели на обочине дороги. Город спал… Вдруг из подворотни выбежал мальчик-бродяга. Он сел на дорогу перед Гамильтоном и забормотал абсолютную ересь. 
- Он ждёт безумия. Нас не спасут.
   Гаумер точно знал, что это может послужить отличной подсказкой, если умело её использовать. И тут его осенило.
- А бескрылых птиц уже нашли?
- Этой осенью снова семь, он любит тонкие кольца и бледный фаянс, вот и обманут смех…
   Бродяга покосился на Гамильтона испытующе, и в его коротком взгляде промелькнул вопрос - «Сможешь?»… И мальчик убежал, увидев на «Титанике» праздничный фейерверк.
- Значит, их семеро. И они…
   Гамильтон вслушался. Где-то совсем рядом послышался смех, так не похожий на обычный. В одном из дворов он увидел тёмные бархатные силуэты.
- Какой у тебя план, Аткинс?
- Я объясню. Я собрал шестерых суицидников, то бишь вас, чтобы захватить мир. Мы захватим сначала мир живых, и упечём всех живых в мир мёртвых. А затем – ухлопаем всех скопом.
- Но как?
- Мы будем выходить в мир живых и помогать бедствующим. А взамен будем воровать у них смех и радость. Они либо вымрут сами в безрадостной гонке на выживание, либо их сгубит зависть, алчность и жадность. Род людской вымрет, а мы будем жить вечно, ведь смех продлевает жизнь. Выбравшись из мира покойников, нам будет легче их захватить. Но нам нужен еще один суицидник. Мне лично претит действовать всемером.
- Плохо дело. Суицид сейчас не в моде.
   «Час пробил!» - решил Гамильтон и приблизился к ним.
- Я тут краем уха услышал…
- Ага! Наш пострел везде поспел. Мистер Счастливое Число! Итак, завтра на рассвете мы уходим в мир людей!
   «Никто тебе не поможет, понял?»…
   Утром, чуть рассвело, Гаумера разбудили.
- Аткинс, а в чём, собственно, заключается план?
- Отвали, Пэттигрю! Я не собираюсь разбазаривать вам всё то, о чём думаю!
- Ладно, старик, успокойся. На, выпей. Кстати, у нас нет столько времени, чтобы разгребать сопли всех скорбящих.
- Заткнись! Надо объехать весь мир – так объедем! Нам спешить некуда.
- Отлично! – подумал Гаумер. - Кажется, у меня появилась возможность осуществить то, о чём я задумал…
   Смертники взяли курс на Атлантику. Прогнивший корабль итальянского производства был настолько же смешон, насколько и жалок, но захватчиков это не удручало. Они беспробудно пьянствовали всю дорогу, пока полуразбитый буревестник не подошёл к берегам Дании.
- Господа! – выкрикнул Аткинс. – Я даю вам эту ночь на разграбление города!
   Гаумер вышел на пустой берег и побрёл в город. Огни сливались в яркое марево, и осенние листья с серебряным перезвоном летели по ветру. Гамильтон шёл по городу, вглядываясь в темные окна домов, и в каждом мерещились ему глаза Вилле, полные упрёка и боли.
- Теперь уже скоро…
   Гаумер дошел до дежурного магазина. В витрине светилась лампа, и разложены безделушки.
- Есть у вас кортики? – обратился Гаумер к продавцу – толстому человеку на ломаном английском.
- Сейчас посмотрю.
   Продавец скрылся в глубине лавки. Гаумер тем временем распихал по карманам фонарь, который светит и под водой, складной нож с десятью лезвиями и серебряную флягу.
   Вернувшись в лавку, продавец увидел пропажу вещей.   
- Сбежал, сволочь!
   Гаумер шёл в сторону пристани. Светало. Солнечный свет разбивался вдребезги на мосту барокко, и среди солнечных брызг Гамильтон увидел силуэт человека, стоящего на краю моста. Готовился к прыжку вниз… Гаумер сорвался с места, вбежал на мост и едва успел подхватить человека, отпустившего было руки, и выволок упирающегося датчанина.
- Ты чего?
- Пусти! – отчаянно вырывался спасённый. – Какое твоё дело?
- Пошли, выпьем.
   … В таверне ещё не было посетителей. Сонные официанты дремали за стойками. К столику подплыла заспанная девица и протянула меню.
- Два виски с содовой, - небрежно бросил спаситель. – Ну, рассказывай, что случилось.
- Да ничего не случилось. Всё у меня отлично. Меня преследует мания, и я не знаю, что мне с ней делать. Я устал бесконечно бороться с ней.
- А что за мания?
- Мой отец был моряком. Когда он уже совсем состарился и не мог больше выходить в море, один его друг пригласил его в числе остальных друзей в плаванье, на прощание. Вдруг, так сказать, им никогда больше не доведётся увидеться. Отец вернулся, и с тех пор я стал замечать за ним эту манию. Да впрочем, все замечали её. Он говорил о какой-то стране на юго-востоке, никем ещё не открытой. Там нет никого, и никто там не живёт. Он был одержим мыслью попасть туда снова. А потом отец умер, но после его смерти у меня появилось такое чувство, как будто кто-то ждёт меня там…
- Скажи, а как звали того человека?
- Знаешь, я даже не помню. Но какое-то редкое имя. Мне всегда оно казалось красивым.
- Может, Гаумер?
- Может, Гаумер. Знаешь, точно! Его звали Гаумер! А ты откуда знаешь?
- Просто я его сын.
   Повисло тягостное молчание. Гаумер терзался сомнениями – стоит ли рассказывать датчанину о Вилле и обо всём, что случилось. Нет, нет, потом… Не сейчас…
   Две зыбкие тени скользнули к мосту.
- Что ты себе позволяешь? Что происходит? – запротестовал датчанин, когда Гамильтон запер его в потайной камере.
- Не поднимай шума. Так задумано.
- Кем?
- Мной, ёпт! Молчи, если хочешь когда-нибудь узнать всё.
   Ночь была тёмной и беззвёздной. Гаумер стоял рядом с Левисом, державшим штурвал. Он направлял «Странглию» на Индонезию.
- Неплохая ночка сегодня, Левис!
- Да уж. Но я бы всё-таки поспал. И выпить бы чего-нибудь.
- Знаю. Ну, выпивку не могу обеспечить, но, если хочешь, могу подежурить вместо тебя. А ты спи.
- Ну… Ладно…- Левис ушёл за угол, и через минуту донёсся его храп.
- Вот так и доверяй суицидникам! – съязвил Гаумер.
   И свернул курс на Эш.
- Я смогу, я смогу, я сумею! Пожалуйста, Вилле, дождись меня!
   Но как пройти в город? Диктатор наверняка привёл с собой легионы, и Берта-Эн сейчас в оцеплении. Но сначала…
- И рука моя не дрогнет… - шепнул Гаумер.
   Он вывел из камеры датчанина, оставил его у штурвала держать курс на Эш, а сам достал из карманов нож и фонарь, скрылся в одной из кают. Один за одним затихали ожившие мертвецы, и серебряный свет луны дёшево играл на багровых реках, растекающихся по полу.
   Его глаза горели. Он шёл назад к штурвалу, когда вдруг вспомнил о Левисе,  спавшем за углом. Он остановился над ним, и на секунду ему стало жаль старика.
- Я обещал разбудить тебя в два… Но наверное, будет лучше, чтобы ты так и не проснулся.
   И Гамильтон занёс руку с ножом. Левис заворочался во сне, растревоженном голосом Гамильтона, протёр глаза и опёрся на руки.
- Что, уже два? О, чёрт…
- Спи, Левис… - глухо сказал убийца.
   Левис проследил глазами дрожащую фигуру, и его зрачки отчаянно остановились на лице стоящего перед ним. В его взгляде не было страха перед смертью, уже известной ему, только боль потери, безысходность, страх потерять то, к чему он так долго стремился – новую жизнь.
   Гаумер был уже не в силах сдержать секундный порыв – и кровавый стилет растерзал горло Левиса – последнего, кто мог бы ему помешать.
   «Странглия» обошла мелкие островки и рифы, и на горизонте вдали, за туманом, показалась земля, и датчанин на корме поддал хода. Корабль разрезал носом волны, как чувствуя, что до конца двух часов, задержанных Вилле, остаётся всего полчаса.
   Они достигли Берта-Эн на рассвете. Стоя на холме, они всматривались в мёртвый простор, ища легионы диктатора.
- Я ничего не вижу в тумане. Наверное, они где-то рядом.
   Над Эш поднималось солнце, и в его лучах на окружающих город холмах появлялась туманная дымка – легионы.
   Короткими перебежками двое пробрались к дому Вилле. В памяти Гамильтона снова всплыли глаза Вилле – полные упрёка и боли. Они вошли на веранду, где на своём кресле сидел Вилле. Как он похудел и осунулся!
- Я знал, что вы придёте.
   «Вы»… Это слово задело Гаумера, ведь Вилле сидел к ним спиной. Откуда он мог знать?
- Вилле, Берта-Эн оцеплён. На холмах легионы. Нам надо отступать.
- Позавчера на твоё имя пришла странная посылка. На ней нет ни имени, ни адреса отправителя. Я ещё не открывал.
   На коробке был написан адрес Вилле, имя Гамильтона и пометка «Помни, что я – твой друг». Датчанин разорвал коробку, и замер. Марджана тоже заглянула, коротко вскрикнула и, отступив на два шага, медленно опустилась по стене на пол. Она была без сознания. На дне коробки, в мелкой лужице тёмной крови, лежала рука. Большая белая кисть руки с тонкими пальцами и ногтями, накрашенными тёмным лаком. Помни всегда, что я – твой друг… 
- Это путь к спасению. У тебя найдётся карабин?
- Не понял? – в глазах Вилле появилась исступлённая надежда.
- Вилле, я вернулся с того света. Я знаю, что делаю.
- Да, есть. Но как?
- Сколько человек нужно спасти?
- Вместе со мной семнадцать.
- Семнадцать… Нужно собрать всех в одном месте.
- Сегодня ночью мы собираемся в Доме Бала.
- Отлично. Значит, я и датчанин будем ждать вас там. Марджана – проводи нас.
   Диктатор и Герлан приближались к выходу из Берта-Эн. Они медленно брели в тени деревьев, предвкушая войну.
- Сегодня вечером я избавлюсь от них навсегда!
- Ты не забыл о своём обещании?
- Помню. Легионы подойдут вплотную уже вечером, и тогда…
   Солнце начинало спускаться к горизонту, и семнадцать человек в Доме Бала ждали команды.
- У вас есть шанс спастись только таким путём. Я должен убить вас.
- Чёрт возьми, мы думали, что у тебя действительно стоящий план! – выкрикнул из толпы бледнолицый принц. – Лучше уж умереть в бою, отстаивая свою честь, чем сдаться и добровольно быть расстрелянным!
- Молчать! Я знаю, что говорю! Я вернулся из мира мёртвых однажды, значит, мы сможем сделать это снова! Да и к войне вы готовы не были. Это сейчас каждый из вас – герой. А что потом? Вы не выдержите облаву легионов.
- Уходи один! Спасай свою змеиную шкуру!
- Заткнись, щенок! – пальцы Гаумера впились в горло неугомонного принца.
- Делайте, как он говорит, - голос Вилле покрыл все шумы.
   Один за одним падали принцессы и принцы.
- Я остаюсь! – хрипло крикнул бледнолицый. – Я не уйду отсюда!
- Ну и чёрт с тобой! – спокойно ответил Вилле голосом, который заполнил всё вокруг и наполнил воздух спокойствием и величием. Даже в таком положении он сохранял самообладание. 
   Последним был расстрелян датчанин, и Гамильтон, заровняв землю, вышел на улицу.
   Когда солнце село и его последняя искра погасла в южной синеве ночи, на Берта-Эн обрушилась облава. Пять легионов ворвались из всех ворот, и теперь гнали поселенцев к центральным площадям. В эту секунду Гаумер вспомнил, что рука! – злополучная рука готического короля осталась в доме у Вилле! Это мог быть конец… Если сейчас его убьют головорезы, то второй раз ему не простят. Там не прощают прежние роли. Он вбежал в город, палёный, полный угара и дыма, и помчался назад к дому. Задыхаясь от дыма и толкаясь во всеобщей суматохе, он взобрался на крышу одного из домов и побежал по крышам домов, стоящих тесно друг к другу. Его длинные волосы развевались на ветру, и яркое зарево горящего городка слепило ему глаза. Наконец он достиг дома Вилле, уже охваченного огнём. Наощупь он нашёл коробку, крепко сжал руку, лежащую в ней. В его глазах помутилось, всё покрылось пеленой, и на последнем вздохе он выбрался из горящего дома и забился под крыльцо. Его тело изогнулось в последнем порыве «Хочу жить!», и взгляд остекленел. Он видел чёрный свет, пульсирующий где-то вдали. Он слышал крики вокруг себя. Он чувствовал, как к нему прикасается что-то холодное, мокрое, липкое. Он приоткрыл глаза. Рядом тускло горела лампа. В углу покачивалась паутина. 
- Наконец-то, - знакомый голос занял всё сознание Гамильтона.
- Как давно я здесь?
- Ты пролежал пять дней.
- Ну и хватка у тебя… Железная!
- Ну а чего ты ждал? Ведь я – чистокровный немецкий монарх.
- Ты нашёл руку?
- Да. Но сейчас не об этом. Где Вилле?
- Скоро будут. Я расстрелял их.
- Их?
- Да, Вилле и с ним его команда – пятнадцать человек.
- Да ты с ума сошёл! Еще пятнадцать человек на мою голову? «Ничего, Георг найдёт, куда их деть», да? Я не приют для зомби. Однако, они уже должны были прибыть, ведь прошло пять дней. Мы пойдём и встретим их по дороге. Не хочешь перекусить на дорожку?
- Я не приверженец глотания крыс. Хотя спасибо.
- Как знаешь, - гот глотнул из бутылки немецкого сидра 1213 года, закусил крысой, и они вышли на ночную улицу.
- Как думаешь, меня не узнают здесь?
- Конечно, узнают. Но ты не переживай, ты же теперь королевской крови!
   Вилле очнулся первым. Оказавшись один в мире теней, он мысленно упрекнул себя за немолодость, инвалидность, болезни. Где теперь искать Гаумера? Он ведь знает, что делать дальше. Едва поднявшись на слабые ноги, он попытался сделать неуверенный шаг, но в бессилии опустился на мостовую, осознав, что ничего не сможет сделать, что бессилен даже перед самим собой – его город сожжён, он потерял спутников, а сам он сидит на мостовой неизвестного города и не знает, что делать дальше.
   По мостовой скользили тихие шаги. Вилле откатился в высокую траву и продолжал наблюдать. Увидев Гаумера с королём, ему стало отчаянно не по себе. Кто это странное существо? Неужели это…  Он окликнул Гамильтона, и двое подошли к нему.
- Вилле? – спросил гот хриплым голосом.
- А ты, наверное, Георг?
- Вы знакомы?
- Заочно. В общем, ждите меня здесь. Я вернусь, - и гот растворился в темноте.
   Собирался дождь. Небо всё сильнее и сильнее чернело, и гром становился похожим на смех, злой, иронический и жестокий. Хлынул дождь, и в его серебряной пелене к околице подкатила инквизиторская карета – воронок.
- Влезай! – донёсся хриплый голос гота.
   Гаумер подхватил Вилле под руку и втащил его в воронок, затем влез сам.
- Поехали! – он стукнул по стене кареты, и гот хлестнул по спинам лошадей.
- Доставим с комфортом! Как вам мой новый транспорт? Как по мне – хоть куда!
   Они мчали по дороге, и перед ними расступался народ. Здесь все уважали Георга Ользона Бюрне. Уважали и боялись. Перед ним трепетали в страхе и отчуждении, о нём говорили, им подсознательно восхищались, ему подражали, воспитывая в себе похожие черты. Но больше всего – боялись. Поэтому инквизиторский воронок под его управлением, стремительно мчащийся под рикошетами молний, был для всех  видением порочным, но волшебным. Карета подкатила к тупику, и Вилле снова подхватили под руки и снесли в подвал.
- Вы спасли меня. Чем я могу отблагодарить вас?
- Об этом мы поговорим потом. Ты должен выспаться. Мы тебя оставляем.
    Две чёрные тени снова шли вместе в сторону торгового департамента.
- Сегодня суицидники с корабля, вырвавшегося к живым, вернулись в город с перерезанными горлянками. Все до одного. Столько зомби за один раз у нас ещё не появлялось. Что примечательно, ты пропал в то же время, что и они, а вернулся немного раньше. Что ты можешь сказать в своё оправдание? Может быть, это ты зарезал их?
- Может быть.
- Надеюсь, ты понимаешь, что теперь уж тебя здесь затравят.
- Пускай сначала найдут, - Гамильтон иронично улыбнулся. – Я ведь теперь королевской крови. А вообще, я вернусь назад вместе с Вилле.
- А потом?
- Потом мы уедем в Австралию
- Это невозможно.
- Почему?
- Я объясню. Твой отец по возвращению из Эш начал было писать книгу об этой стране. Он хотел успеть закончить её, чтобы все узнали, что Эш существует. Но не успел. Он умер, а книга пропала. Таким образом, связь с Эш была утеряна навсегда. Ты понимаешь, что я, Вилле, диктатор с его легионами, все те, кого ты видел – выдуманы твоим отцом. Но он не предусмотрел лишь одного - того, что ты появишься в этой истории. Значит, теперь ты должен закончить её.
- Чтобы её закончить, я должен выбраться отсюда.
   В гуле грома послышался шум крыльев, и чёрный ворон сел на плечо королю. Хрипло каркая, он потянул в сторону ногу, нагнулся к плечу гота и шумно выпустил воздух, как после долгой задержки дыхания.
- Твой? – спросил Гаумер, и ворон покосился на него.
   Только теперь он заметил, что у ворона абсолютно человеческие глаза – маленькие, глубоко посаженные, иссиня-чёрные, но такие человеческие!
- Это неуловимый палач. Жестокий мститель за грехи отцов. Ну да, вроде как мой.
- У него такие глаза… Никогда таких не видел.
- У него ещё и зубы есть. А ты думал! Значит, теперь всё зависит только от тебя.
   Инквизиторская карета снова мчалась на север, и перед ней расступался народ.
- Вилле останется здесь, с тобой. А я вернусь. Будь другом, отошли вслед за мной датчанина.
- Будь осторожен. В Берта-Эн теперь неспокойно, смотри, не попади под руку военачальнику Бессинджеру. В отличие от диктатора, он может быть опасен даже сам по себе.
   Гамильтон очнулся под крыльцом Вилле. Он выбрался, и в его сознании отбилась пустота, жалость и боль – Берта-Эн был стёрт с лица земли. Палёный, дымящийся и полностью разгромленный, разбитый в прах… Берта-Эн уничтожен. Он оглянулся вокруг, потянулся затёкшим телом, и замер на секунду – он увидел на кусте терновника обрывок блестящей жёлтой материи, и что-то такое далёкое, но близкое, чужое, но такое желанное – напомнило ему о первом бале. Он вспомнил девушку. Ту высокую, изящную танцовщицу на фанерном шаре, с её босыми ступнями и атмосферно-оперным голосом, с её бархатной кожей, её легкими движениями, когда она танцевала с ним иджи. И его душу захлестнула волна тёплого чувства к девушке, но он подавил его. Он стоял на вершине холма и смотрел вокруг себя.  В глаза ему бросилась яркая блестящая точка. «Странглия», та самая «Странглия», которая не вернулась назад! Она так и осталась у берега Эш, там, где он оставил её!
   Корабль вышел из бухты и взяла курс на северо-запад. Поднимался ветер, и тёмная пелена закрывала небо. Молния крестила дьявольское море, и чёрный буревестник – мстительный ворон с человеческими глазами – упал с неба и распластался на мокрой палубе, залитой дождём. Он тяжело взлетел на плечо Гаумера и передал записку: «Датчанин не прибудет. Ему лучше никуда не уходить. Он будет с нами. Уходи в Дуглас и найди гробовщика. Ты должен найти всех, кто был вместе с твоим отцом. Живых ищи сам, а список мёртвых передай мне с вороном, я займусь ими. Удачи!».
   Ворон закаркал, и его долгое, протяжное карканье было похожим на хриплый стон, печальный, испуганный.
   Гамильтон снова шёл по болотам к дому гробовщика. Погрязая в зыбкой топи, он понимал, что заблудился. Ворон на его плече поднял голову и сипло застонал, затем сорвался с плеча и полетел в чащу, оглашая окрестности своим хрипом. От нечего делать Гаумер побрёл за ним. Через некоторое время они добрались до дома гробовщика. Он был пуст. Вообще, Гаумер никогда не был сторонником грабежа и налёта, но что, если гробовщик окажется несговорчивым, или же он вправду оборотень? Он толкнул дверь и вошёл. Бунгало было очень большим, и это неприятно удивило Гамильтона. Искать здесь отцовы архивы можно и до утра. А до утра гробовщик-оборотень вернётся… Чихая от пыли, Гаумер принялся потрошить сундуки и трухлявые ящики. Уже становилось совсем темно, когда Гаумер увидел за окном тёмный, шевелящийся силуэт, крадущийся к двери бунгало. Сегодня оборотень не вышел на ночную охоту. И Гаумер стал суматошно искать убежище. Метнувшись в дверной проём, ведущий в кабинет, он споткнулся и упал на колени. От силы удара распахнулось какое-то отверстие в полу, и Гамильтон провалился туда, подняв тучу пыли. Стоя на коленях в низком подвальчике, он прикрыл крышку и прислушался. Сверху донеслось лёгкое поскрипывание пола – оборотень вернулся домой. Затаив дыхание, пленник оглянулся вокруг, посветив фонарём. Он сидел на груде архивных папок. Шаги в доме не смолкали. Полы скрипели под тяжестью старика. А вдруг он  учуял запах, и теперь ищет его, чужака? Он прикрылся старыми папками. Вдруг не учует? Но всё равно он чувствовал присутствие гробовщика, слышал его шаги. Но вот они смолкли, и через некоторое время ворон призывно закаркал наверху.
- Ушёл?
   И пленник, откинув крышку подполья, стал вчитываться в надписи на папках. Мёртвые президенты, отставные капитаны, взрывники, прокуроры, подводники… Но Гаумера не было. Он поднял папку, чёрную, грязную, втоптанную в землю… Имре Гаумер? Ирония судьбы или шанс? Значит, судно «Верона» в последний раз отходило из австралийского порта в мае 1972 года. В команде было всего семь человек, включая Гаумера.
- Да, старик Джерони был прав. Большинство из них уже на том свете. Хотя Габриэль Габерман еще жив. Значит… Ворон, ты полетишь с этим списком к готу, а я займусь им.
   Ворон хрипло закашлял, впился зубами в свёрнутую бумагу и тяжело полетел на смерть, в который раз, по приказу своего короля.
   Итак, Габриэль Габерман. Его след обрывается здесь, в окрестностях Дуглас. Опять надо куда-то ехать, что-то делать, кого-то искать… Он вышел и побрёл назад в Дуглас. Городок совсем затих, совсем погиб и стал поход на город-призрак, похороненный заживо. На грязной улочке дремал бродяга; не брезгуя ничем, Гаумер снял с его пальца большое золотое кольцо.
   На секунду он замер и прислушался. Окрестности болот огласились горьким воплем отчаянья, злости и ярости. Гробовщик обнаружил его визит. Да, лучше бы исчезнуть отсюда, и поскорее! Он догнал телегу с сеном, которую везла запряжённая лошадь, и вскочил на неё.
- Ать, етить твою…! – переполошился старик, едущий на телеге. – Ты кто такой?
- Неважно. Куда едешь?
- На ранчо около Рамены.   
- Вот и отлично! Я поеду с тобой.
- Ты выглядишь, как вандал.
- Да ладно. Ты ошибся во мне. Мы можем ехать быстрее?
- Зачем? Лично мне спешить некуда, - и старик с удовольствием затянулся трубкой. Едкий дым защипал в глазах Гаумера.
- В Дуглас живёт оборотень… Ты, наверное, слышал о нём?
- Да, об этом судачат даже в Рамене. Не более чем небылица из умирающего посёлка.
- Не скажи. Например, сейчас эта небылица гонится за нами. И скоро уже догонит.
- Да ну?
- Ну да. Так что подгони-ка свою лошадь.
   Но тут разъярённый вой снова потряс окрестности, и кобыла, не разбирая дороги, помчалась к городу.
- Свят-свят-свят… Кто же ты, неведомый гость? – суеверно перекрестился старик.
- Жестокий мститель за грехи отцов. Но торопись довезти меня до Рамены, я спешу! 
   Солнце едва коснулось горизонта, и незаметно мягкие сумерки легли на холмы. Гамильтон задремал… И снилось ему море, неспокойное, чёрное; снилось грозовое, метающее молнии небо. Ветер бил ему в лицо, неся осенние листья. И он видел, как его длинные волосы становятся ветром, руки – реками, слёзы – волной, а сердце – дорогой куда-то так далеко, где не видно ничего, кроме неба, сходящегося с сушей на самом дальнем краю земли…
   Утреннее солнце бросило трепетный луч на его лицо, и он проснулся.
- Ну, как спалось, мстительный демон?
- Спасибо, хорошо, - Гамильтон улыбнулся.
   Он перебрался на другой конец телеги и сел рядом со стариком.
- Если не секрет, конечно, почему ты стал мстителем?
- Да никакой я не мститель. Просто мне край нужно найти одного человека, он живёт в Рамене.
- У меня тоже здесь сын живёт. Давно уже, с тех пор, как перестал выходить в море. Но он уже ушёл в отставку. Добровольно! Хотя последний раз он выходил в море, когда его пригласил в дальнее плаванье один старый капитан, на прощание с морем.
- А куда он его пригласил?
- Знаешь, я даже не помню. Память уже не та… По возвращению он остался в Рамене. В письмах он пишет, что Рамена очень похожа на тот  город, где он побывал.
- Тебя как звать-то?
- Габерман. Джамед Габерман. Я фермер.
- Габерман? И твоего сына зовут Габриэль, а в последнее плаванье он ходил с Гаумером? Юнгой на «Вероне», да?  – выпалил Гамильтон, не сдержавшись.
- Ты, наверно, и вправду демон. Откуда ты всё это знаешь?
- Только он может помочь мне. Он знает об одной… – пришлось пойти на хитрость, ведь какой же отец выдаст местонахождение сына первому встречному, ещё и демону?
- Я так и знал, – усмехнулся старик. – Ох уж эти молодые… Стоит молоденькой сучке поманить их пальцем, как они…
- Разве ты никого не любишь?   
- Ладно… Как её хоть зовут?
- Шерри, - это имя так подходило ей, такой воздушной, лёгкой и чуть печальной.
- Красивая?
- Очень…
- Ладно, дам я тебе его адрес. Попутного тебе ветра!
   А теперь пусть читатель пропустит несколько недель. Гамильтон нашёл Габермана и уговорил его отправиться вместе с ним. Остальные члены команды были признаны без вести пропавшими. Их не было ни в мире мёртвых, ни среди живых. Они исчезли бесследно, как и Имре Гаумер вместе со своей книгой. Должно быть, сгорели в пресловутой гиене огненной. А команда Вилле так и не обнаружилась.
- Проблема в одном, - говорил гот, когда все были в сборе. – Те суицидники, которых ты перерезал в Атлантике,  преследуют вас. Они уже подловили датчанина, но я успел вырвать его. Но всё равно они этого так не оставят.
- Ладно, я помогу вам найти отцов, и мы возвращаемся назад. Меня здесь никто не знает. Я пройдусь по городу, и, может быть, встречу их.
   Габерман вышел из подвала, когда уже рассвело. На его плече дремал мстительный ворон. «Возьми его с собой, - сказал король, - если тебе нужна будет помощь, он сообщит мне, где ты и что с тобой». Габриэль поймал на улице полупьяного смерчика и принялся выпытывать у него все тонкости загробного существования.
- Все грешники попадают сюда. Воры, преступники, убийцы, серийные маньяки, суицидники и прочие. А те, которые «почище» будут, так они живут в городе Яно, которым управляет Главный Лизоблюд. Подлизался, шельма, к начальству, а теперь – цаца. В общем, там все те жалкие личности, которые слишком ничтожны для греха или добродетели. Есть ещё город ангелов. Но туда и соваться нечего – пусто там. Туда берут лишь апостолов да бессребреников. Да для чего тебе всё это?
- Бессребреника ищу, - Габриэль толкнул смерчика, и тот покатился под лавку, где тут же и уснул.
- Тебя проводить? – Габерман услышал глухой голос из-за спины. – Но тебе должно быть известно, что стерхи никогда ничего не делают просто так. 
- Нужен подкуп? Погоди, я зайду домой.
   Он завернул в подвал.
- Чего вернулся? Так быстро?
- Нужен подкуп. Столковался я с одной шельмой, а он просто так… - он развёл руками.
- Вот, возьми.
   Гамильтон дал ему золотое кольцо, похищенное у бродяги в Дуглас.
- Золото наверняка здесь в цене.
- Отлично. Пожелайте мне удачи!
   Он вышел.
                Глава II
… - Значит, вот оно что, Грантлер? Ну, хорошо. Ты можешь идти.
   Министр раскланялся и вышел. Главный Лизоблюд задумался. Прежде всего стоит сказать, что он был довольно молод и слишком упрям, но ради достижения своей цели мог иногда  поступиться своими интересами. Однако это не мешало ему быть доброй натурой внутри, поскольку он часто привязывался к существам, которым должен был простить многое, и вынужден был полюбить их именно за это. В прошлом он был корсаром, грабителем морей и грозой океанов. Он был хитёр, красив и бесстрашен. Единственной вещью, которой он боялся, была любовь. Он никого не любил, ведь однажды роковая любовь свела его в могилу, оставив по себе трещинку в железном сердце и шрам от выстрела на затылке.
- Да, ты прав, Грантлер. Мне уже нелегко справляться с этим мерзким городишкой…
   В залу вошёл старый слуга с полным подносом сырого мяса. Вот что он должен сделать теперь – покормить драконов. Он вышел на балкон и стал кидать мясо, и драконы ловили его на лету, разбрызгивая капельки крови, а Лизоблюд всё думал над словами Грантлера о возможном крахе всего, чего он так старался добиться.
- Ты стал невнимателен и неточен, хозяин! – сказал старый дракон, советник главарей.
- Что, в самом деле?
- Нет, ты определённо не стоишь такой ответственности. Ты должен сделать передышку, а то и насовсем сбросить с себя это дрянное местечко.
- Ты мудр. Безусловно, мудр, Джафар. Я уже не справляюсь с управлением, но я не могу оставить город. Что с ним будет тогда? Ты ведь знаешь, наступает гестаповская армия.
- Не знаю, Главарь. Но что-то нужно делать. Ты выглядишь таким уставшим…
   Главарь вернулся в зал. У него нет ничего, и теперь у него хотят отнять этот город – ЕГО город, который он любил, несмотря ни на что. До самого позднего вечера он сидел один, пока ночной ветер, ворвавшийся в окно, не погасил всех свечей.
  … Габриэль протянул стерху золотое кольцо.
- Возьми. Вот твоя плата.
- Мне не нужно золото… - поморщился тот. – Ты не знаешь, кто я.
- Но ведь ты сам потребовал. А золото здесь в цене.
- Я – Диабло. Обитель всех тёмных и злых желаний. Продай мне душу, и я помогу тебе.
- Бери в аренду? – усмехнулся Габриэль.
- Ничтожество, ты не знаешь, что ты теряешь! Служи мне. Ты будешь иметь полцарства и полнеба, зубы из перламутра на старости лет, и любых красавиц этого городка. Служи мне, Габерман, и я дам тебе силу и власть…
   Габерман задумался.
- Ну, или будь моим другом, если ты хочешь, - поспешно сказал Диабло, видя, что его заморочки о продаже души давно потеряли интерес.
- А что это влечёт за собой?..
   В осенней тишине города послышался топот копыт. Гигантский чёрный конь тяжело скакал по мостовой, неся на себе фигуру седока. Его чёрные крылья распахнулись на ветру, а глаза горели отчаянно, без боли, без права надежды, без горечи, холода и печали.
- Поторопись, Отто, спеши! Мы должны успеть до рассвета!
   Первый луч солнца коснулся далёких гор, и тёмный наездник сложил крылья и накинул длинный чёрный плащ. Он ворвался в городок при свете восходящего солнца, спугнув ранних горожан. Они с криками бросились на улицы Старого Центра, а наездник въехал во двор нежилого дома и скрылся в нём.
   В городе готовились к фестивалю святого Мартина. Горожане были напуганы внезапным появлением чёрного всадника со стороны Грешного Города, и хотели провести этот фестиваль с наибольшим почтением к святому. Что и говорить, они были суеверны. Всадник вышел на улицу и затерялся в толпе. Праздник начался. Их католического собора вынесли большую деревянную статую Мартина, освещённую огнями свечей. У каждого в руках была стеклянная лампадка со свечой, и торжество двинулось по улицам города. Католики в фарфоровых масках окуривали дома людей дымом эфирных масел и бормотали молитвы над детьми и дворами. Всадник бродил по городу в белой маске, следил глазами за огнями и шутихами, и приметил в отсветах девушку в жёлтом платье. Крошечными ступнями она переступала по фанерному шару, а её гибкое, стройное тело извивалось в танце.
- Танцуй, Соломея… Танцуй… То ли ещё будет…
   Тёмный силуэт пробрался к ней сквозь толпу и вступил в разговор. Он никогда раньше не терпел фиаско в отношениях с женщинами, поэтому всегда относился к ним с некоторой ехидной иронией. Но, увидев, как ОНА танцует, он готов был отдать и простить ей всё, что угодно. Он слышал её голос, и она казалась ему чертёнком, упавшим с небес, дьявольски божественным и ангельским созданием. Она была искренней и ровной, равной ему… И он уже начинал чувствовать зарождение нового чувства в тёмном сгустке души. Но близилось утро, и он должен был снова скрыться в доме на окраине города. С тех пор южными ночами он выходил на улицу и мчался на дьявольском коне туда, куда гнало его сердце – к ней, в Виндзор, в обитель чёрных страстей и желаний, мир первозданной мечты и безгрешного страшного, тяжёлого наваждения. В трепещущей мгле иллюзий её грешное сердце дрожало в переменчивом миге гордости и любви, в коротком, выстрельном страхе попасть вместе с ним в пылающий ад, но всеобъемлющая любовь побеждала всё. А он был счастлив и нем, его опьяняла свобода и счастье рядом с ней. Но всё умирает однажды, только теперь… Теперь ему не суждено было вынести этой утраты. Она предала его… Страшная сказка, державшая в страхе весь город, вырвалась наружу, став явью. Крылья всадника судорожно расправились, он схватил соперника за волосы и вытащил на улицу. По небу прокатился раскат грома, и в отсветах молний к Виндзору подкатила инквизиторская карета под управлением короля. Чёрный ворон кружил над замком, накликая тучи.
   Всадник вернулся всего на короткое время, но этого времени хватило, чтобы жестоко и страшно покарать изменщицу. Она будет помнить…
- Торопись, торопись! – крикнул Георг, и всадник вскочил в карету вместе с обезумевшим от страха любовником.
   Карета полетела навстречу священникам, продолжавшим фестиваль своих  святых. Ужас объял горожан, они обмирали, и их слабая вера угасала с каждой минутой. Возможно, это и стало крахом язычества и коренным переворотом в мировой религии.
- Откуда ты вообще взялся здесь?
- Я следовал за тобой всюду.
- А что теперь? Они уже знают о нас!
- Чёрт бы тебя побрал! И чего ради ты вообще связался с этим Диабло, да и с этой девкой тоже? Ну хорошо, ты должен уйти и всё-таки попытаться найти Гаумера. А я, так и быть, спущу твоего конкурента в подземелье.
   Нужно бы попасть в архив, только вот… Нужны полезные связи, ой как нужны! Задумывая новый план, Габриэль Габерман (а ведь это был именно он!) дошёл до вечерней кофейни. В центре зала, свободном от столиков, танцевали пары. Вот именно здесь, вот именно так всё и начнётся…
   Габриэль вошёл в кофейню такой особенной походкой, которая всегда является знаком предвкушаемого триумфа. Верхнюю половину его лица закрывала белая фарфоровая маска. Присев за стойку, он заказал кофе, и, медленно отпивая из чашки, стал высматривать помощника в осуществлении своего преступного плана. За одним из столиков он увидел девушку. Он сидела одна. Через минуту они уже говорили так, как будто знают друг друга много лет.
   На ветку яблони около кофейни спикировал чёрный мятежный ворон. Он впился человечьими зрачками в одну из пар, танцующих в зале. Ворон шумно выпустил воздух и хрипло выкрикнул в темноту, сверкнув мелкими белыми зубами, ещё не испорченными табаком. С неба упали первые капли дождя, и мститель улетел.
   Чёрный ангел танцевал, как бог, и в зале вокруг танцующей пары собрался плотный круг наблюдателей. Танец окончен, но люди всё ещё стояли вокруг, окружённые, околдованные его аурой энергии, страсти и любви…
- Кто ты? – первым заговорил хозяин кофейни.
- Пусть это останется при мне.
- Ты… Ты придёшь сюда завтра?
- Я не знаю. Мне надо идти…
   Первый камень был заложен, и Габерман знал, что теперь ему всё удастся…
   Междоусобицы раздирали городок. Лизоблюд готовился к решающему удару по наступающей армии гестаповцев. Силы города были ослаблены частыми набегами, армия не увеличивалась, а старые, опытные военачальники один за другим уходили в небытиё. Главарь впал в отчаянье, и теперь часто беседовал с драконом-поджигателем.
- Я не знаю, что мне делать, Джафар, я не знаю. Я теряю силы. Моё время уходит.
- Знаешь ли ты о черном ангеле? О нём судачат все цветные районы. Вести о нём ходят самые разные. Но неужели ты ничего не слышал о нём?
- Ничего. А какое отношение…
- Главарь… Главарь! Это существо – киборг. Если мы найдём его и будем  клонировать, ты сможешь создать непобедимую армию, числу и силе которой никогда не будет конца. А проанализировав его кровь и клетки мозга, твои учёные создадут настоящую адскую расу. Ты только представь себе – сильные, сознательные дочери и мощные, непобедимые сыновья несущей страх и смерть адской, дьявольской расы! И всё это – наша армия!  Уфф…
- Я тебе удивляюсь, Джафар! С таким умом – и до сих пор не на посту? Я и тебя буду клонировать для потомков.
- Велика честь, хозяин. Я бы предпочёл быть единственным в своём роде. Но поспеши, ведь у нас так мало времени!
   При этих словах с ветки взлетел чёрный ворон с глубокими синими глазами.
   Ночью Яно начал осуществлять свои планы – перекрывать все входы в город. Главарь ещё не посвящал в свою стратегию высшие эшелоны власти, надеясь найти Габермана с помощью Джафара и ещё нескольких верных людей. Избранные для миссии кромсали город на куски и делили их между собой. Джафар осматривал город с высоты.
   Чёрный ворон ворвался в подвал короля, сел ему на плечо, прижал клюв к его уху и защёлкал им, а из его горла вылетал воздух со свистом, так похожий на слезливый шёпот.
- Да ну? Что ты говоришь? Ну, хорошо… Друзья! – гот обернулся ко всем присутствующим. – Мы с вороном отправляемся в Яно. Сегодня будет резня…
   Гот выбрался на солнечный свет и поморщился. Очень уж он не любил солнечные лучи – считал, что они пагубно влияют на кожу, да и на здоровье вообще. Он снял ворона с плеча и запустил в воздух.
- Ты знаешь, что нужно делать,  Симон. Лети!
   Первым делом гот отправился на «Титаник». Отыскав среди сонных гостей, оставшихся с ночной попойки, грифона и корсара, наскоро переговорил с ними, и они втроём покинули корабль. Корсар поймал извозчика – Принца на Белом Коне и умчался в сторону Илистой Гавани. Грифон взял разбег и тяжело взлетел к Одиноким горам. Король окинул улицу взглядом и перебрался на теневую сторону.
    …Эту ночь Главарь провёл беспокойно. После разработки сотни неудачных планов обороны он молча сидел за столом и метал ножи в гобелен с изображением королевы Женевьевы. В ночи драконы жгли небо, освещая свой путь, и ночные патрульные отмеряли расстояния гулкостью шагов…
   На рассвете к Яно окружили дьявольские легионы. Адские друиды шаманили у четырёх ворот, нагнетая грозы и молнии, и четыре мощные армии – четыре тьмы готовились к наступлению. Друиды всё усиливали напряжение. Наконец огненные, пронизанные молниями шары вырвались из их ладоней. Громовой раскат прокатился до самого Города Ангелов, и молнии пронзили тучи, как мелкие жилки пронизывают гематому. Разряды крестили простор, и одна из шальных молний пробила голову одному из драконов Главаря. Он забился в конвульсиях под начавшимся дождём, и грянулся об землю окраины.
- Симон! – гот пытался перекричать гул армии, жаждущей боя. – Атака отменяется! Облети наших и передай, что мы даёт им возможность провести мирные переговоры! Мы видели их патрули!
   Симон улетел прочь.
   Главарь и министры нервно спорили в главном зале.
- Теперь-то проблем у нас прибавилось, господа министры. Адскую армию мы не разобьём никогда. Значит, я и Джафар – на переговоры. А ваша задача, граждане военачальники, сплотить остатки армии вокруг Исторического Центра.
   Главарь на спине Джафара поднялся в воздух и приблизился к лагерю.
- Кто здесь главный? – выдохнул Джафар летящему Симону.
   Ворон хрипло всхлипнул в сумерки дождя, и спикировал к западным воротам. Джафар направился за ним и примостился на холме. Главарь пробрался к готу сквозь толпу и остановился в трёх шагах от него, не в силах побороть чувство, сродни страху.
   Дождь кончился…
- Значит, вот ты какой, Георг. Я удивлён; надо признать, я тебя другим представлял.
- А вот я в тебе не ошибся, Лизоблюд. Ты всё тот же пройдоха. Наслышан, - с насмешливой иронией заметил гот.
- Однако, чего ты ищешь в Яно?
- Я знаю, что в твоём городе удерживают чёрного ангела. Ты хотел копировать его ради выгоды. Твой город заслужил позор и разгром!
   При этих словах легионы, давно ожидавшие резни, боя и крови, подняли гул.
- Я делаю это в интересах моего города.
- Верни мне то, что мне принадлежит.
- Но зачем он пришёл? Он пугает моих людей.
- Об этом я тоже хотел с тобой переговорить. В твоём городе живёт один старик… Его зовут Имре Гаумер. Передай его мне.
- Но ведь…
- Ты передаёшь мне Гаумера, а я помогу тебе в твоей войне. Ты ведь сам знаешь, что гестаповцы непобедимы!
- Ну что ж, пусть будет так. Я прикажу открыть ворота, и вы войдёте в город.
- Симон! Командуй моим командирам: мы входим в город. Без войны!
   Ворота чистилища открылись, и чёрные батальоны заняли окраины.
- Когда гестаповцы окружат вас, впусти их с миром. Пусть пройдут к центру, тогда мы окружим их.
- Но куда мне вас прятать?
- По этому случаю все окраины Грешного города изрыты катакомбами, в которых постоянно дежурят наши отряды. Отчасти из-за этой вечной готовности на нас никто никогда не нападает.
- Но у меня нет подземки!
- Зато у меня есть друиды! – лукаво улыбнулся гот.
   Колдуны принялись шаманить. Слепящая электрическая зарница озарила небо, и четыре друида одновременно ударили посохами об землю. Запахла терпко трава, растревоженная дождём, и дрогнула, всколыхнулась земля; её недра провалились дальше, дальше – ближе к центру земли. Ользон свистнул, леденя кровь, и чёрная лавина спустилась в чёрную бездну.
   Лизоблюд вернулся к Историческому Центру. Вокруг него уже столпились остатки когда-то могучих эшелонов. Какими жалкими и бессильными были они теперь!
   Кровавый рассвет осветил далёкие Одинокие горы, и к воротам Яно подступила армия гестаповцев, отчаянных и бесстрашных. В течение многих лет они наводили страх на Яно и Ангельский город, и никто, кроме готической армии, не мог противостоять им. Поэтому между готами и гестапо никогда не возникало пререканий, а взаимоотношения сводились к вооружённому нейтралитету.
   Ещё миг – и лавина плеснула в осаждённое чистилище. Армия Лизоблюда отчаянно бросилась в свой последний бой. Захватчики теснили, и кровавая пелена окутала город. Но гестапо, сосредоточившись на первой атаке, никогда не учитывает то, что позади. Вокруг уже сплотилась готическая тьма. Как поражённые грозой, стёртые молниеносным блицкригом, гестаповцы исчезли с лица земли. Их души вновь перешли в достояние мира живых, где только что родилось очередное поколение тиранов. Зловещая грозовая тьма спустилась на руины Яно, и только вспышки, изрыгаемые драконами, освещали их.
   … В глубине души тёмный ангел Габриэль понимал, что должен во всей этой суматохе найти короля Георга. Он вышел в тёмный город. Идти было некуда. Он шёл в сторону мечети. Едва добравшись до паперти, ангел почувствовал, что под ногами нет земли, в его ушах шумит воздух, а сам он куда-то стремительно падает.
- Как же здесь тесно… - его крылья, не найдя нужного размаха для полёта, задели за стены.
… Армия гестапо была разбита. Никому не удалось бежать (выжить), и сейчас вся улица была завалена трупами.
- Умершие здесь переходят опять в мир живых… - мечтательно сказал Георг, ни к кому не обращаясь. – А ведь все думали, что гестапо изжило себя. Ну, ворон, веди меня к Главарю.
   Готы отошли к стенам города, а с неба обрушился град грифонов, поедающих падаль. Через несколько минут на улицах не осталось ничего, кроме мокрой грязи, смешанной с кровью.
- Ладно, Георг. Сейчас я найду в архивах твоего старика.
- Рискни только сжульничать, Лизоблюд. Ты знаешь, что я могу с тобой сделать.
   Лизоблюд коротко глянул на гота, и в его взгляде промелькнула безнадёжность – слишком уж ему не хотелось сдерживать своё слово, особенно насчёт чёрного ангела.
   Двое отправились в подвальное помещение архива, и Лизоблюд с двумя старыми архивариусами отправились на поиски. Король сел в шаткое кресло, положив ногу на ногу, и прикрыл глаза. Здесь, в полумраке, среди старины и хроник, он чувствовал себя, как в раю. И только где-то внутри, в глубине тёмной души, что-то тревожило его.
- Нашёлся, - сообщил Лизоблюд, запорошенный книжной пылью веков.
- Ну? – гот поднял бровь.
- Что ну? Имре Гаумер, отставной капитан корабля «Верона»… - прочитал Лизоблюд из папки. – Гаумер покинул нас, перейдя в мир иной неделю назад, родившись снова…
- Всего неделя… Всего лишь… Значит, всё было зря?
   Гот поднялся и потянул сырой воздух.
- За тобой числится ещё мой чёрный ангел. Мои войска снова вступят в город.
   Он вышел, а Лизоблюд смотрел ему вслед, наблюдая, как тает в дымке фигура гота – такая странная, такая мощная и сильная. Сильная, но – одинокая.   
 
  (Стены чистилища окончательно пали, и в нём водворился хаос. Главарь был убит, и король узурпировал власть. Грешный город расширил свои границы, а вместе с ними – свою силу.)

   Гот вернулся домой, потерпев фиаско.
- Друзья! Я принёс вам плохую весть. Имре Гаумер умер неделю назад. Он родился снова, но уже – в мире живых.
- Но что теперь? Мы зависли.
- Нет, Вилле. Я знаю, что нужно делать. Я снова вернусь домой, заберу отцовскую рукопись и допишу её, сам. Надеюсь, это – правильное решение.
- Идём. Я провожу тебя домой.
   …Гамильтон вернулся домой, в Австралию. Уже никто не узнавал его в порту, уже никто не помнил его отца. Некому было помнить. Он шёл по улицам и видел, что слишком многое изменилось с тех пор. Лишь едва можно было узнать то, что он знал раньше. Сколько же земных  лет… его уже здесь не было? Он огляделся. Люди оборачивались на него – выглядевшего действительно странно. Чёрные волосы уже касались локтей, на лице пробивалась щетина. Кожаные брюки скрипели при ходьбе, а белая рубашка с жабо плотно обтягивала стройное тело.
   Пройдя несколько кварталов, он вышел на пустырь, который раньше был занят районом Кенни.
- Нет, ведь я же ничего не путаю! Однако же… Нет!
   Гаумер прошёлся по главной улице и снова подошёл к Кенни. Но он не ошибся.
- Девушка! Девушка, извините, как мне пройти в Кенни?
- Кенни?– случайная прохожая наморщила лобик и поправила светлый локон. - Кенни был снесён постановлением местного управления. Всем жителям дали новые дома взамен этих трущоб.
- И давно?
- Да, порядка шести месяцев. Там будут строить новые дома.
- Спасибо…
   Кенни был уничтожен. А вместе с ним было уничтожено всё, чему не суждено было дважды появляться на земле. Как можно поверить во всю эту чушь? Хотя любая чушь, увиденная собственными глазами – уже гипотеза. И Гамильтон одиноко шёл, загребая ногами жёлтые осенние листья. Что теперь будет с теми, кого он оставил там, в глубине земли? На секунду его взгляд остановился на зеркальном здании – в отражении солнечного марева на стекле сплелись две тёмно-багряные тени, так похожие на руки. Одна нервно постукивала пальцами по воображаемому столу, а другая медленно писала длинным пером. Ещё миг – и тени расплылись в золотистом тумане. Он шёл, ветер бил ему в лицо. Теперь он чувствовал в себе то, чего не было раньше – силы написать за отца эту книгу, всю эту жизнь так многих людей, связанных теперь одной цепью. Он чувствовал, что ещё минута – и он вспомнит всё. Когда отец вернулся из Эш, ему было… Воспоминания шли, накатывали одно на другое, и ему вспомнился Левис, тот самый Левис, зарезанный им на борту «Странглии».
- Да, Левис. Там будешь и ты…
   К Австралии подступала ночь. Последняя ночь его прежней жизни. Самая последняя ночь…
   … Осень сдавала позиции, открывая дорогу зиме. Ноябрьской ночью, под вспышками зарниц, по крышам домов пробежал человек. В его руке развевалась сетка для ловли птиц. Он бежал, а из сетки, сплетенной из прочных нитей судьбы, сыпались на землю осенние листья. Оранжевые, жёлтые, красные. Человек присел на крышу высотки, свесив ноги в тёмную глубину ночной улицы. За поворотом резко засигналила машина, и человек от неожиданности вздрогнул. С этим движением с его пальца сорвалось серебряное кольцо. Оно покатилось в пустоту, но человек этого не заметил. А может, и не хотел замечать. Он поднялся и, разбежавшись, спрыгнул с края крыши вниз головой. Летел, сложив руки за спиной, и через секунду он снова был в мире умерших.
   В тот же день началась новая повесть, повесть о судьбах, выдуманных отцом. Все они трудились вместе, дополняя и поправляя, привнося своё и вставляя детали. Была извлечена из кладовки старая печатная машинка, потёртая, но ещё исправно работающая. За несколько дней были описаны все события до тех пор, когда Гаумер потерял кольцо на Вансингтон-авеню.
- А что случилось с Габриэлем? – спросил датчанин. – Что написать о нём?
- Приведи его сюда, к нам. Ведь нашими судьбами теперь управляешь ты, Гамильтон! – сказал Вилле.
   Кнопки машинки снова застучали, но что-то помешало продолжать. Блок, невидимый и неведомый, сдержал руки автора.
- Не могу… Не могу…
- Что там опять? – задремавший было гот приоткрыл глаза. – Хотите знать моё мнение? Ангел просто не хочет уходить оттуда. Его там что-то держит. Симон, я поручаю тебе новое дело…
   Верный друг снова поспешил исполнять приказ хозяина.
   Ангел отряхнул плащ от пыли и огляделся вокруг. Узкие, сырые окопы, матовая гулкость шагов, и высоко, на расстоянии трёх человеческих ростов – своды, тяжёлые своды катакомб, сквозь небольшие отверстия в которых пробивается дневной свет.
   Война окончена. С каким исходом – не важно, главное… Да, он всё ещё любил. Она была в его сердце даже тогда, когда он забывал её, отталкивал, пытался ненавидеть. Но потерял ли он её навсегда? Как найти её? При этой мысли к нему вернулась решимость. Он расправил затёкшие крылья и вылетел, держа в руках чёрный плащ. Он летел и искал взглядом тот самый Виндзор, где они расстались когда-то. Но его не было. Не было ничего, кроме пустыря, покрытого руинами. Сердце ангела оборвалось. Он – свободен, ведь свободен лишь тот, кто потерял всё, ради чего он жил.
   Симон летел рядом с ним, ничего не говоря, не создавая шума и не обращая на себя внимания. Он просто чувствовал пустоту и горечь его души, делил с ним его одиночество. Ангел спустился на место Виндзорского замка. Ворон примостился рядом с ним и долгим взглядом посмотрел в глаза ангелу.
- Чего тебе?
   Ворон повёл крыльями и сипло зашептал.
- Нет, ворон. Я не вернусь. Мне там нечего делать.
- Ты должен. Найди в себе силы. Все мы проходим через это, но ведь такова жизнь! Вот увидишь, тебе станет легче, когда ты вернёшься к ним.
- Нет, ворон. Мне уже не станет легче. Уходи. Меня ничто не заставит уйти отсюда.
   Симон улетел.
   Гот всю ночь провёл на «Титанике» в компании корсаров. Ворон и Гамильтон пытались разработать сюжет.
- Я придумал! – хрипнул ворон. – Смотри!
   Он застучал клювом по кнопкам машинки.
- Надеюсь, это что-то изменит… - вздохнул Гаумер.
   В дверь постучали.
- Ну вот! – ворон скромно сел на плечо Гаумеру. – Похвали меня.
   В подвал вошла она. Та самая, в жёлтом платье. Та самая, пропавшая без вести. Та самая, которую любил… Из соседней комнаты датчанин вывез Вилле, который дремал, устав от тревог уходящих дней. Увидев принцессу, Вилле на миг онемел.
- Шерри… Это ты… Но… Как… Где ты была так долго?
   Вилле опёрся руками на ручки кресла, слабо приподнялся и медленно шагнул неуверенными ногами. Один шаг – ещё один – протянул к танцовщице руки. Пошатнулся. Датчанин подхватил его.
   С этого времени здоровье Вилле начало восстанавливаться. Пусть редко и ненадолго, но он просил теперь вывести его во двор посмотреть на небо, и с каждым днём становился счастливее. Гот хандрил. Для него в жизни ничего не осталось такого, что радовало бы его. Но наверное, в этом и было его особое счастье, которого он и сам никогда не понимал до конца. Датчанин перезнакомился с жителями Грешного города и зачастил на «Титанике». Ворон совсем постарел, и теперь его никуда уже не посылали. Он доживал свою безбедную старость, грелся на солнце и помогал Гамильтону с написанием книги. Сам же Гамильтон не мог бы сказать, что счастлив. Его мучила мысль, что он не исполнил долг перед отцом. Но теперь…
   … Ангел больше не мог выносить одиночества. Но причиной, как ни печально, был он сам.
- Что же я сделал… Что же я с тобой сделал… - шептал он, и его слова растворились в прозрачном осеннем мареве, сотканном из паутины и прохладного воздуха.
   Он поднялся на недостижимую даже для самых гордых птиц высоту, на прощание облетел вокруг Виндзорских руин, сложил крылья и камнем устремился к земле. Возможно, он не умрёт. Но он хотел одной болью заглушить другую, более сильную. Знал, что это невозможно. Но какое значение это имеет теперь?
   За две секунды до земли его подхватил старый поджигатель – дракон Джафар. Тяжело хлопая крыльями, он поднёс ангела к обители гота.
- Иди, неудачник. Теперь твоё место там. Да, и больше никаких падений, а то я слишком стар…
   Габриэль приоткрыл двери, и на него из темноты повеяло сыростью, холодом, и в то же время чем-то праздничным. И он шагнул в пустоту.
… - Что ж, теперь я могу уйти, - сказал Гамильтон, когда сцена встреч, радостей, слёз и прощений была окончена. – Я допишу ещё пару страниц, и навсегда покину ваш мир…
- Ну, до свидания, что ли… - после некоторого молчания гот пожал плечами.
- Не до свидания, Георг. До востребования!
   Их руки соприкоснулись. Лишь на считанные секунды. Но за эти секунды двое успели понять, что они – не одиноки на свете. Что у каждого из них где-то, может, в соседнем измерении, а может быть – через одну авеню, есть друг, с которым обязательно можно встретиться. При востребовании.
   Гаумер снова сел за машинку и быстро защёлкал кнопками. Вокруг него уже клубился туман, так похожий на золотистую дымку. Туман скрыл фигуру Гамильтона, задержался на едва уловимую долю мгновения, и развеялся, как сигаретный дым. Гаумера больше не было…
   А на закатной заре, возрождённый к жизни земной, стоял на берегу высокий темноволосый человек. Он всматривался в морскую воду, в бирюзовые волны, в вечернее небо. Что он видит там, в серой, туманной дали? Какая мелодия слышится ему в шёпоте лазоревых волн? Быть может – та самая утренняя песня Вилле, призванная дарить мир. Вокруг него кружились в последнем танце без пары осенние листья, смешанные с мелкими искрами, так похожими на новогодний снег, пахнущие праздником, морозным воздухом, разбавленным бенгальскими огнями, горячим джемом, пряниками и ёлкой. Солнце в последний раз припекло два длинных шрама на его спине, и ветер унёс в блёклое пригоризонтье последнее иссиня-чёрное перо – смутное воспоминание о былом.
   Человек вернулся домой. К ней. К той самой, в жёлтом платье. С которой он был обручён. Между прочим, обручён тем самым кольцом, которое –  обронил когда-то Гамильтон с крыши высотки на Вансингтон-авеню.
                Глава III
    … Вот так я и познакомилась с Гамильтоном Гаумером. Днём он обычно спал, а вечерами, когда заходящее солнце обливает засыпающие полмира игривым светом, предвосхищающим тёплую ночь, мой белый халат в тусклом лампочном освещении казался ему жёлтым платьем. Меня зовут Даниэль Миллер, личность вполне реальная, но всегда пребывающая во власти чужих галюциннических веяний, умопомрачительных снов и психомоторных реакций.
    Когда я, 20-летняя выпускница престижного медицинского колледжа, впервые переступила порог клиники Майерса, мне стало слегка неуютно, как будто это я – я, а не все эти люди, – была немного помешанной. Конечно, забегая наперёд, теперь я бы сказала, что права была Алиса Льюиса Кэрролла: мы все безумны. И я. И вы. Именно поэтому нам так сложно всегда правильно понимать друг друга.
    Вообще, насколько я была наслышана из источников, достойных доверия,  во многих странах, бывших некогда истоками цивилизации, многие психические расстройства издревле не считались болезнями, а были чем-то вроде способностей, которыми обладали жрецы, пророки и проповедники священных истин. Поэтому, даже понимая, что в современном мире это уже давно не так, я всё равно думала иногда, что это они с полным правом смотрят на нас, как на людей «не в себе».
    Прошло два года, и за это время я не переставала удивляться, как тонко некоторые из этих людей воспринимают окружающий мир. Практически у каждого из них был развит особый талант, чаще всего – к рисованию. Можно долго спорить, насколько важна душа человека в творчестве, и способен ли вообще бездушный человек создать что-либо стоящее, но в этих случаях нарушение душевного состояния компенсировалось особым видением, точностью линий и несовместимостью цветовой гаммы. Кстати, именно эта несовместимость и придавала картинам значительную часть неповторимого шарма и магнетизма. Другие были полны идей в плане создания техногенных новшеств, и пусть эти идеи были далеки от совершенства и лишены права быть реализованными, их творцы проводили всё своё время над чертежами, графиками, конструированием… Третьи не были наделены ни даром рисования, ни талантом конструктора. Они были просто философски настроены, и на всё имели готовый ответ, запутанный и не всегда ясный, однако сгенерированный отнюдь не приземлённым мышлением.
    Гамильтон Гаумер абсолютно не был похож ни на одних, ни на других, ни на третьих. Он просто видел то, чего нет. Возможно, что всё то, что он видел – снилось ему, возможно – мерещилось, а может – и вправду БЫЛО, но где-то не здесь, за гранью нашего сознания. Я не знаю точно, что это было. Знаю одно – его рассказы составляли одну логичную, последовательную повесть, которая всё больше притягивала меня. Он описывал все детали так, как описывает старик свою молодость: он помнит её всю до последнего мига, но, к сожалению, ему не суждено снова туда вернуться. Каждый вечер он просыпался, вставал и подолгу смотрел в окно на жидкий разлитой румянец, подаренный солнцем дремлющему миру.
- Эти стены давят на меня… – Гаумер стоял ко мне спиной, наблюдая за закатом солнца.
    Конечно, он не мог видеть, что в палату вошла именно я. Но, наверное, эти люди точно чувствуют внутренний мир других. Наверное, мой внутренний мир отличался от остальных, потому что кроме меня он больше ни с кем не говорил.
- Скажи, зачем я здесь?
- Я думаю, чтобы разобраться в себе самом…
- Но я ничем не связан… Я выполнил всё, что должен был сделать отец. Я разобрался в этой истории. Я так давно не выходил на воздух… Мне можно выйти во двор?
- Я поговорю с доктором.
    Главврач Джонсон, маленький толстый человек в очках, выслушав меня, задумчиво покачал головой.
- Смотри, как бы он не устроил какую-нибудь переделку.
- Но Джонсон, ведь он так спокоен. Он даже ни с кем не разговаривает.
- А вот это, сестра Миллер, как раз и есть настораживающим фактором. Ну, ладно. Завтра с часу до двух…
    Осеннее солнце, приторное, как имбирь, пронизывало горячими лучами воздух, георгины стойко цвели, а листья, только начавшие было превращаться в золото, прощались с миром, готовые отойти к солнцу, своему прародителю.
    Мы шли по аллее и слушали осень.
- Когда я смогу уйти отсюда?
- Думаю, когда будешь уверен, что больше ничего не произойдёт.
    Он помолчал.
- Я ни в чём не могу быть уверен… Хотя бы потому, что я иногда скучаю, и по вечерам мне так часто хочется попасть туда снова, снова стать частью их…
    Мы подошли к высоким железным воротам, отделяющим мир Здравого Смысла от мира, казалось бы, – отрезанного и далёкого, но близкого и реального – вот он! Сквозь узорчатую решётку видна была дорога, окружённая жёлтыми клёнами и усыпанная листьями и обрывками солнечных лучей, просвечивающих сквозь ветки. Дорога вела к реке. Шум воды тихо шелестел вдали, и Гамильтон слегка улыбнулся, чего раньше с ним никогда не случалось.
- Я знаю… – сказала я. – Тебе хочется выйти к воде… Но ты же знаешь, я не могу отвести тебя туда.
- Понимаю. Ты думаешь, я сбегу. Ты думаешь, что я сумасшедший. Все так думают.
- Я так не думаю… – сказала я, и сама испугалась своих слов, ведь ни в коем случае нельзя спорить с сумасшедшими, а уж тем более нельзя поддерживать их ошибочные убеждения. Общение с ними – это значит ходить по канату над минным полем, если, конечно, вы знаете, что это такое.
- Посмотри, – сказал Гаумер и указал вперёд, на дорогу.
    В конце её, на берегу реки, сидел человек. Он сидел спиной к нам, свесив ноги вниз, и ветер перебирал его волосы, как нежный любовник. Одетый во всё чёрное, он казался странным, одиноким, но гордым.
    Сзади послышались шаги.
- Пропустите-ка, молодые люди, – доктор Джонсон с усмешкой смотрел на меня. Он стоял в плаще и со своим неизменным портфелем в руках.
- Вы домой, доктор Джонсон?
- Да, сейчас вот дойду до речки, подышу воздухом… И домой.
    Он закрыл ворота снаружи и пошёл, покачиваясь, к реке.
- Свободен. Счастлив…
    Джонсон дошёл до реки и остановился на берегу. Человек в чёрном повернулся к нему, и они о чём-то заговорили. Мы отошли от ворот и уже отправились было в корпус, когда услышали сдавленный крик. Голос Джонсона. Я подбежала к воротам и увидела...
    Чёрный человек держал Джонсона за горло одной рукой, а тот дёргался, пытаясь отбиться. В один миг странный незнакомец оторвал доктора от земли, а другой рукой сделал трагический жест. И даже я на расстоянии заметила его иронию.
- Ну что стоишь? Он же задушит его! – я услышала рядом голос Гаумера.
    Я больше ни о чём не думала. Я поддалась первому порыву и бросилась к реке (хотя впоследствии,  конечно, я некоторое время жалела об этом, но в тот момент я сделала то, что первое пришло мне в голову).
- Отпусти его сейчас же, ну!
    Я бежала, не разбирая дороги, где-то сзади мчался Гаумер. Мы остановились в шаге от Джонсона, который, хрипящий и сильно красный от напряжения, тщетно дёргался в руке чёрного. Человек глянул на нас, и его рот потянулся в один угол. Сдержанная улыбка? Злой умысел? Ирония? Он поставил Джонсона на землю и повернулся к нам, словно тут же забыв о нём.
- Ну, что я говорил? – ликовал Гамильтон. – Значит, я не сумасшедший? Ты помнишь, что я говорил о Георге Бюрне? – он спросил меня.
- Это тот, который… Чей-то сын? – я никак не могла вспомнить.
- Да нет же! Гот. Король.
- А, помню, помню. Так значит, он…
- Это значит, что он пришёл за мной.
- И ты будешь там. Со мной, – сказал чёрный человек глухо.   
- Я? – я попыталась взбунтоваться. – Но ведь я – не часть истории!
    Незнакомец молча протянул Гамильтону свёрток. Гамильтон пожал плечами и достал из пакета коробку. Снял крышку, и, я готова поспорить, что ни один человек никогда не видел такого. В небольшой коробочке лежала рука, большая белая кисть руки с чёрными ногтями. Рука беспокойно перебирала пальцами. Джонсон побледнел, как больничный мрамор, покрылся холодным потом, а его глаза медленно поползли на лоб. Гаумер улыбнулся змеиной улыбкой, а я… Я старалась не показывать никаких эмоций, но в моём животе одна за другой «выстреливали» жёсткие стальные пружины. Гаумер сжал мой локоть и крепко пожал руку, лежащую в коробке. Лишь один миг – и ничего не случилось. Его просто больше не было со мной рядом. Коробка с рукой упала мне под ноги.
- Джонсон, Вы это видели?
- Не уверен… – доктор снял очки и вытер пот со лба. – Ей-богу, это невероятно…
    Чёрный шагнул ко мне и взял за плечи. Ещё миг, и он обнял меня, прижав к себе, и мне показалось, что в моей голове взорвалось сознание. Мелкие шипы жалили всё тело, а в голове бешено кружилась вьюга. Чёрная, серая, неоново-голубая… В почти бессознательном состоянии я слышала голос  Джонсона, говорящего какие-то невнятные слова; я чувствовала, как меня хватают чьи-то руки; моё лицо задевали чьи-то крылья; только холод… И в один момент моей руки уверенно коснулась тёплая, крепкая рука мужчины – шершавая, сильная, надёжная…
- Ох, и долго же тебя пришлось ждать, Генни… – я очнулась в тёмной комнате, где тускло горел канделябр, пахло виски, а рядом со мной сидел старик, красивый, благородный, крепкий, но что-то в его облике пугало меня.
    Он был, наверное, довольно высокого роста, широкоплечий, очень сильный, с седыми волосами до плеч. Его глаза, чёрные и очень глубокие, смотрели не на меня, а куда-то внутрь моей души. Это его рука вытащила меня из хаоса переходных состояний. 
- Зачем я здесь? И кто я такая? Ведь я теперь не Даниэль Миллер из Пайни, верно?
- Неужели ты ничего не помнишь?
- О чём?
- Я тебе расскажу. Меня зовут Вилле. Гамильтон говорил тебе обо мне?
- Да, я знаю всю эту историю.
- Так вот. Посмотри на этого человека, – Вилле указал на высокого, худого мужчину, очень светлокожего и одетого в черный бархат.
- Кто это? Мне кажется…
- … что ты его знаешь, правильно? Это Георг Ользон Бюрне, ты действительно знаешь его. Вы встречались в Марбургском cathedral.
- Но я никогда не была в cathedral, я не католичка. И вообще, я не бываю в Германии.
- Георг, может, ты расскажешь ей эту историю? Ты так хорошо говоришь, я заслушиваюсь…
- В этот раз я буду краток.
    Бледнолицый накрутил на длинный палец прядь волос и стал говорить.
… В тот осенний вечер марбургская графиня Джоакина Джанет Бюрне родила сына. Ребёнок долго стоял поперёк живота, и графиня не смогла справиться. Она погибла, а ребёнка спасли опытные лекари. Граф, и без того человек необщительный и строгий, еще сильнее замкнулся в себе. Сына он стал воспитывать как сурового военачальника, непобедимого воина и выносливого человека.
- А что потом? – спросила я.
- А потом, собрав вокруг себя группу людей, учинил государственный переворот, сбросил короля и занял его место. Он правил строго, но справедливо, Германия процветала, враги боялись, и постепенно страна становилась могущественной державой. Вскоре граф Бюрне слёг, а через месяц умер не от какой иной болезни, как от старости. Но перед смертью рассказал сыну, будущему королю (ты ведь уже поняла, что это был я?) о том, что в Марбургском cathedral есть послушница, Имогена Сэнт-Джон, которая является его внебрачной дочерью. А точнее, моей сестрой. Мать девочки отказалась от дочери, как от позора, и граф определил её в школу при монастыре. Достигши совершеннолетия, она приняла постриг и стала сестрой милосердия. Лечила больных, помогала бедным, учила сирот и небогатых детей. А через полгода Имогена погибла таинственной смертью.
- Печально. Но зачем ты мне всё это говоришь?
    Вместо ответа он поднял меня с софы и повёл по коридору, в конце которого обнаружилось большое зеркало. Мы подошли ближе, и в нём отразились два силуэта – оба стройные, с вытянутыми лицами, бархатной кожей, большими зелеными глазами и длинными чёрными волосами... 
- Скажи мне, кто ты?
    Я молчала. Стояла и смотрела в поразительное сходство – меня, настоящей, и, несомненно, живущей в соответствии со временем, и его – придуманного, либо жившего некогда, но сейчас давно забытого.
- Ты же узнала меня, Имогена Сэнт-Джон – Бюрне. Я хотел встретить тебя полтысячи лет, с тех пор, как попал сюда. Но твой след потерялся. И вот только теперь, когда Гамильтон дописал книгу о нас (именно из-за неё парня и признали сумасшедшим), Симон прислал мне весточку о некой Даниэль Миллер, которая оказалась рядом с нашим автором, которую он узнаёт из толпы, которую чувствует кожей, стоя спиной, рядом с которой он спокоен и рассудителен, лишь с ней одной он говорит о том, что его беспокоит. Вот тогда я и насторожился. Я долго следил за тобой. Ты - одна из нас. Скажи, неужели ты никогда не замечала, что люди вокруг тебя не понимают тебя, а ты их? Разве ты не видишь, что люди слепы, играя в нелепые игры? Разве ты не знаешь, что ты – другая?..
- Да… Да, замечала. Но ведь это не может ничего означать! Ведь прошло больше полутысячи лет!
- Я уже говорил тебе, что в монастыре ты умерла таинственной смертью. А все те, кто умирает здесь, рождаются в Новом Свете совершенно другими, новыми людьми.
- Тогда почему ты не родился снова?
- Когда я попал сюда, за короткое время я успел занять здесь выгодное положение. Со всеми сопутствующими привилегиями. А потом… меня просто начали бояться. И теперь никто не заставит меня снова переродиться в мире, где так много проблем, забот и тревог.
- Но здесь, наверное, тоже есть что-нибудь подобное?
- Здесь всё проще. Здесь чётко обозначены только запреты. А всё остальное, вроде принципов, обычаев или негласных правил, просто не существует.
    Я устало прикрыла глаза. Конечно же, такая ситуация невозможна, но ведь – любая чушь, увиденная собственными глазами – уже не чушь, а гипотеза. И я готова была поверить в такую гипотезу, если бы не… эта рука в коробке! Чья же она была?
- А рука… Чью руку ты принёс с собой?
- Мою, – сказал красивый старик.
- Но зачем! Зачем я здесь?
- Прежде всего, ты бессмертна. В пределах этого мира, разумеется. Во-вторых, ты здесь абсолютно свободна от всех общественных устоев. Ну и, конечно, ты – сестра Георга Ользона Бюрне,  веской личности в этом дрянном мирке. Фактически я здесь король, и, если бы не Город Ангелов, то был бы монархом. Тебе решать, хочешь ли ты остаться здесь.
    Я задумалась. Ирония судьбы или редкий шанс? Мои родители погибли, когда мне было пятнадцать, и с тех пор меня содержала дальняя родственница. Кроме работы мне терять нечего… Но, честно говоря, я испугалась. Быть может, я сошла с ума?
- Скажи, ты ведь король… Но почему ты живёшь в таком мрачном месте?
    Если честно, я хотела сказать немного другое, но на всякий случай сдержалась.
- Видишь ли, мне было не до этого. Мне нужно было зарабатывать авторитет и власть. К тому же, меня вполне устраивает мой бункер. В нём раньше было бомбоубежище.
- Но ведь ты не собираешься держать здесь сестру самого короля?
- Браво, Имогена! Ловишь всё на лету, – гот улыбнулся. – Нужно будет выбрать подходящий замок.   
- Может, нам подойдёт Виндзор? – прогудел старик.
- Пожалуй, ты прав, Вилле. Его реставрация после войны вот-вот будет окончена. Сестра, пойдём, я покажу тебе новую обитель. Одень-ка… – он протянул мне длинную шубу в пол.
    Мы вышли на улицу и окунулись в звенящий холод зимы.
- Зимы здесь суровые, Генни.
- Ничего. Я привыкну. Нам далеко идти… брат?
    Георг только улыбнулся в ответ, и в этот миг мне показалось, что под маской своей сдержанности и авторитарной диктатуры он скрывает некоторую ранимость и то, что ему (как и всем нам) так не хватает порой близкого человека, который способен будет выслушать, понять и поддержать в самый нужный момент.
    Под ногами скрипел снег, холодный, искристый и «счастливый», как новогодний иней; я слушала его во все уши, и хоть я и не люблю зиму, я радовалась ей, потому что без неё не бывает новой весны…
    В воздухе пахло холодом и ванилью, и снег довольно смело обещал грусть, ожиданье и перемены. Зима действительно была суровой, как и обещал Георг; за окнами Виндзора ревел ветер и слишком часто поднималась метель, но запах новогодней ёлки, гирлянды и хлопушки, развешенные на ней, приближали атмосферу грядущего праздника.
    Георг уже не казался мне таким сердитым, как раньше. Все отмечали, что он, по крайней мере, перестал вспыхивать слишком часто, а иногда мрачно отшучивался или просто отмахивался. Вилле понемногу отходил от болезни и нервных переживаний, и теперь держался молодцом, даже иногда вставал из коляски и ходил по комнатам короткими шагами на негнущихся ногах, и всё смотрел, чтобы в доме ничего не происходило без него, во всём он хотел принять участие. Гамильтон, кажется, всем был доволен, и уже не так были заметны признаки его «помешательства» (на фоне всего происходящего). А я… Я уже привыкла к новому образу жизни и другой одежде, другим правилам и к тому, что меня зовут Имогена, и вся моя прежняя жизнь уже казалась мне далёкой и чужой. Чёрный ворон с человеческими глазами Симон умер от старости. Наверное, родившись в мире живых, он станет кому-нибудь таким же верным другом, и, кто знает, – быть может, через триста вороньих лет он снова вернётся к своему королю. Ользон очень скучал по Симону, но что поделаешь – ведь вороны не бессмертны, даже если они на службе у самого короля.
    Настал день Нового года. Как по мне, это самый колоритный праздник из всех существующих – праздник новых надежд, праздник загадок, праздник чудес, которые обязательно сбудутся.
    … Когда гот вернулся из города, я рассказывала Вилле и Гамильтону о Пайни, откуда я родом, о семье, которой больше нет, о друзьях, которые совсем не такие, как я…
- Друзья! – возвестил король. – Наш Новый год мы будем отмечать на Титанике; я заказал круиз по Атлантике на четверых!
- А что входит в программу?
- Круиз, ресторан, танцы под луной, праздничная ёлка, бассейн из шампанского, ну и, конечно, коронное затопление корабля.   
- Затопление? Нет-нет, спасибо, я пас!
    Мои «три товарища» дружно расхохотались.
- Миледи, вы всё неправильно поняли. Затопление – это небольшая обзорная экскурсия по подводному миру. Вам понравится!
    Было уже совсем темно, когда мы взошли на Титаник. Персонал и музыканты радостно встретили своего короля.
- Рады приветствовать, миледи, – они склонились передо мной.
- Как-то… неловко мне всё это… – я пожала плечами.
- Ничего, леди Имогена, Вы привыкнете.
- Вилле, и Вы туда же? К чему все эти церемонии?
- Вы здесь практически королева, – старик улыбнулся, говоря это.
- Перестаньте. Мы из одной книги, и мы должны стать друзьями, – я взяла его под руку, видя, что он устал и что ему всё труднее и труднее даётся каждый шаг.
    Вилле был одет в белый костюм и белые узконосые туфли. Седые волосы раскинулись по плечам, и короткая седая бородка вокруг рта добродушно шевелилась, когда он улыбался (как жаль, что это бывало так редко!). На мне было багряное «греческое» платье из лёгкой колышущейся ткани, багряные сандалии с ремнями, обвивающими голень и крупный золотой гребень, поддерживающий чёрные завитые локоны. Вместе мы были похожи на старого короля и инфанту-иностранку.
    Георг посмотрел на нас, и взгляд его колючих зеленых глаз на миг стал теплее.
    Мы расселись в большие кресла вокруг стола и на ёлке, стоящей рядом, зажглись свечи и гирлянды.
- Друзья! Этот Новый год лучший за все мои семьсот лет! Спасибо вам, что появились…
    Куранты пробили, и в руках Вилле выстрелило шампанское. Игристое, оно щипало в горле и пьянило от одного глотка.
- А теперь – разбирать подарки!
    Вилле получил крупный перстень из белого золота с большим сапфиром, как у настоящего графа. Гамильтон в своей коробке обнаружил редкую старинную книгу, в которой говорилось обо всех странах мира, с картами и подробными описаниями (конечно же, страна Эш тоже там была). Моим подарком стала большая кованая шкатулка ювелирной работы, отделанная дорогими камнями. Но больше всех своим подарком был доволен король – ему подарили молодого воронёнка. И пускай он был ещё молод, пускай его глаза не были человеческими, но он был очень бойкий и любопытный, ничего не стеснялся.
- Итак, друзья, позвольте поздравить вас! – гот едва заметно махнул рукой, и небо озарилось красочными фейерверками.
    Синими, серыми, зелёными. Как золотые дожди, искры струились меж звёзд и стекали в океан и светились там лучами. И с последним залпом фейерверка распахнулось небо, и из его разорванных тканей на палубу упала коробка, на которой было написано: «Самым загадочным людям моей жизни я дарю самое главное – мечту! Загадайте желание, и оно обязательно сбудется! Габриэль Габерман». Коробку открыли, и в освещённый огнями простор вылетели крупные синекрылые бабочки. Мы стояли и смотрели вслед им, улетающим, и, честно говоря, хоть я и неисправимая реалистка, в тот момент я загадала свою мечту – как знать, может, и вправду сбудется? 
- А не пора ли нам спускаться в подводный мир? Леди Имогена, Вам понравится!
- Может быть, не сегодня? Я так устала…
- Что ж, тогда иди в капитанский номер и выспись, как следует. Завтра день, полный сюрпризов!
- Я провожу! – вызвался Гаумер.
    Мы шли по палубе лайнера, больше похожего на дворец.
- Интересно, а правда, что где-то, в глубине океана, рыбы умеют светиться?
- Конечно, правда, леди. Но это очень глубоко. Нам туда не достать.
- Наверное, там очень темно, даже днём… Иначе зачем бы им светиться?...
    Мы дошли до номера и остановились у двери.
- Ты сегодня невероятно красива… Как настоящая королева, – он прижался губами к моей руке, а я непроизвольно отдёрнула её.
- Не каждый день услышишь такие комплименты.
- Не каждый день встретишь такую, как ты.
    Я лишь улыбнулась.
- Спокойной ночи, леди Имогена. Приятных снов, насколько это возможно среди океана на утонувшем корабле.
    Он ушёл назад в зал, а я, глянув коротко ему в спину, пошла в номер и улеглась.
     Вот и всё. Больше ничего не случилось. А нужно ли что-нибудь ещё?
    …Вилле стоял у штурвала, мечтательно глядя вдаль. Что он видит в синей туманной дали? Какая музыка мерещится ему в плеске волн и лёгком ветре?
- Вилле, разве ты не сыграешь утреннюю песню?
- Мне не на чем играть, миледи, разве Вы не знаете?– он слегка повернул ко мне голову, и снова стал смотреть в далёкую грань между небом и морем.
 - Посмотри, здесь есть клавесин.
    Вилле медленно обернулся и шагнул вперёд.
    Вам знакомо это чувство, когда кажется, что всё ваше время, вся ваша жизнь, всё осталось где-то далеко позади? Я уверена, что Вилле уже давно переживал его. А сейчас, с попыткой вернуть всё это, к нему подкрался страх. Неизвестный, необъяснимый. Жизнь со взглядом в будущее но с тоской о прошлом всегда пугает. Вилле сел за клавесин и на миг замер, а через секунду из-под его пальцев полилась мелодия, тихая, но могучая в своей тишине; спокойная, но дерзкая; печальная, но всё равно торжествующая. И было в этой музыке всё – страх и вера, участие, свет и погибшие надежды, вечность и мой любимый вальс Верди,– такая музыка никогда не выйдет из моды – ей нет цены, а может, она и ещё дороже. Звуки растворялись в синеве, и всё вокруг внимало им. Имре Гаумер, Вы – великий сказочник! Вам было под силу создать этого человека и эту музыку, чтобы они вдвоём противостояли всему миру. Я запомню эту мелодию навсегда, но мне никогда не сыграть её, ведь она принадлежит этому колдовскому миру, полному загадок и белых пятен. Человеческая рука никогда не может касаться того, что даёт силу и веру стольким людям, которым не суждено быть среди серой массы и которые вынуждены всегда быть одни… Ведь для того, чтоб быть не таким, как все – нужно быть одиноким…