Глава первая 3. В жёлтой долине Шантадирага

УОТСОН

Сны про войну. Я снова начал их видеть, как только вернулся в Лондон из Швейцарии, похоронив в одночасье свою жену и потеряв своего друга. Возможно, причиной их было подсознательное вытеснение событий недавнего прошлого впечатлениями отдалённого, но прошло почти пять лет с тех пор, боль притупилась, хотя и не утихла, а военные сны не только не ушли, но стали настойчиво одолевать меня чуть не каждую ночь. И пробуждение всякий раз было болезненным и горьким, как хинин.
Следовало, однако, привести себя в порядок. Сегодняшний день я должен был употребить на осуществление подвига дипломатии: две недели назад Гримсби Мэрвиль, совладелец и директор муниципально-арендованного госпиталя на Оксшотт-стрит, придравшись к ерунде, лишил меня места штатного консультанта, а заодно и средств к существованию. Инцидент не стоил выеденного яйца: я опоздал к назначенному времени и источал запах виски. Не был пьян, заметьте - всего лишь «источал». Мне хватило такта не упоминать тот не слишком презентабельный букет ароматов, который источает сам Мэрвиль, но я постарался хлопнуть дверью погромче. Однако, гордость гордостью, но ещё пара недель - и мне не будет хватать на оплату жилья, хлеб и виски, не говоря уже о таких высоких материях, как мясо или сыр. В общем, настала пора идти к Мэрвилю на поклон и просить хотя бы место куратора на подхвате. С запросом просить, потому что - я знал - ещё немного - и я соглашусь на место санитара в морге. Деньги, вырученные за практику, разошлись с поразительной быстротой, тем более, что часть из них у меня украли. Оставался, правда, ещё счёт в банке, но я старался забыть о нём - счёт предназначался на содержание в частном пансионе для малышей некоего мистера Дэниэда Андереса, и запустив лапу мальчишке в карман, я окончательно перестал бы себя уважать. А так я чувствовал себя бедным, но благородным героем Диккенса, последний том которого я, впрочем, спалил в камине, когда у меня кончился уголь. В общем, поисками работы следовало заняться незамедлительно и лучше с утра, пока я ещё относительно трезв.
Я пощупал подбородок, заросший трёхдневной щетиной, отыскал в протухшей мыльной воде заржавленную бритву, ополоснул и, морщась, принялся скоблить сухую кожу, то и дело нанося себе нечаянные порезы нетвёрдой рукой, и не столько улучшая, сколько, пожалуй, ухудшая свой внешний вид. Наконец, пролив около столовой ложки крови, я сдался и прижал к лицу мокрое полотенце, утешая себя тем, что, по крайней мере, попытался. Посещение парикмахерской добило бы мой бюджет, но, к счастью, волосы у меня густые, жёсткие и от природы слегка вьются, так что придать им пристойный внешний вид не слишком сложно, даже если длина превышает принятые стандарты. Я отыскал в шкафу относительно чистую рубашку и примерно приличный костюм, подумал, что не мешало бы постирать халат и свитер, сделавшийся за несколько недель носки не слишком презентабельным - особенно, учитывая то, что несколько раз я и спал в нём, не заморачиваясь поисками кровати - но в итоге просто зашвырнул их в кресло. Обтёрся кое-как холодной водой, оделся, почистил туфли пустой щёткой, без ваксы, допил пару глотков из вчерашней бутылки - просто, чтобы унять тошноту и давящую боль в висках и глазницах и, на ходу сунув в рот мятный леденец из надорванного кулька, направился устраивать свою судьбу.
Разумеется, первый, на кого я наткнулся в госпитале, оказался Вобла Мэртон - наш прозектор и патологоанатом, самый досужий прохиндей из всех, кого я только знаю, любитель сунуть длинный нос в каждую щель, живущий при госпитале. Он и прежде, а теперь - и подавно чем-то напоминал мне Холмса. И даже не тем, что перевалил ростом за шесть футов, а костлявостью мог поспорить с любым из своих трёх анатомических пособий, стоявших в секционном зале, а, пожалуй, больше манерой разговаривать всё время с раздражающим сарказмом и колкой подначкой, а ещё недюжинной проницательностью, умом и несокрушимым любопытством. Впрочем, если в лице и манерах Холмса ещё можно было при желании найти приятность, то Вобла с его почти белыми выпуклыми глазами, с редкими бесцветными волосиками над огромным лбом, с резким каркающим голосом и скрипучим смехом производил впечатление раздражающее.
И всё-таки, как и большинство умнейших моих коллег из госпиталя, я любил его. И он платил мне ответным чувством, не только проявляя понимание, но ещё и прикрывая и выручая все последние годы.
- А-а, Уотсон, - насмешливо протянул он, увидев меня. - Возвращение блудного сына под отчий кров. Что, оказалось, что за криминальные аборты платят не столько, сколько думалось?
- Я не делал никаких криминальных абортов, - буркнул я. - Что, директор, у себя сейчас -вы ведь всегда всё обо всех знаете?
- На вашем месте, - сказал Вобла, - я бы к нему пока не совался. У него сэр Себастьян Эмилио граф Сатарина, и они обсуждают благотворительный бал фармацевтической компании. Вы приглашены, конечно?
- Конечно, нет. А если бы и был приглашён, не пошёл бы, - угрюмо буркнул я.
- Вы сами виноваты, - сказал он - впрочем, без ненавистных мне назидательных ноток. - Превратить себя в такое из респектабельного врача, образчика джентльмена за несколько лет упорного труда не каждому под силу. Напоминаете мне проспиртованных младенцев в банках анатомического театра. Уверен, состриги вам ногти, так и обрезки станут вонять виски.
Я покраснел и сжал руку в кулак - действительно, ногти мои могли быть покороче и почище, но, совершая утренний туалет, я просто позабыл о них.
- Когда у вас в последний раз было что-нибудь во рту, кроме виски? - спросил Мэртон. - Пойдёмте-ка со мной в буфет, я угощу вас завтраком.
- Вы много на себя берёте, Мэртон! - вспыхнул я. - Неужели вы думаете, что я не в состоянии сам оплатить свой завтрак?
Мэртон дёрнул уголком рта и уставился мне прямо в глаза:
- Во-первых, - сказал он совершенно спокойно, без тени выражения, - я именно так и думаю. Во-вторых, я хочу угостить вас завтраком, как своего доброго знакомого, коллегу покамест ещё, а не как попрошайку и пьяницу - этим молодчикам я благотворительных реверансов не делаю. Так что, идёте или будете продолжать строить из себя мыльный пузырь, распираемый благородным гневом? - и вдруг тепло обнял меня за плечи своей костлявой рукой. - Пошли, Уотсон, не фыркайте - кто знает, как повернётся: может, всё ещё образуется. Может, вы возьмёте себя в руки, а нет - так тому и быть. Вобла Мэртон знает, что такое потери и он, будьте уверены, никогда не отвернётся от человека, которого потери надломили, да хоть бы и совсем сломали. Пошли - вам надо поесть, и вид тогда у вас станет попрезентабельнее. Впрочем, Мэрвиль вас куратором всё равно не возьмёт - он на вас зол.
В буфете Мэртон заказал мне суп, мясо и кофе, себе же взял только лёгкий яблочный десерт. Есть мне не хотелось, но уже после нескольких ложек супа стало легче. Даже руки почти перестали трястись.
- Кто такой этот граф Сатарина? - спросил я, хотя мне не было интересно - так, поддержать разговор - не жевать же молча.
- О, он - фигура известная, - с воодушевлением подхватил Мэртон. - Не так давно унаследовал состояние своего дяди, а поскольку этот дядя был бездетным, то и титул. Химик-энтузиаст, его средства вложены в фармацевтическую промышленность, но он и сам много занимается химической наукой, хотя ещё совсем молод - ему и тридцати пяти, кажется, ещё нет. Вы слышали что-нибудь об опытах профессора Крамоля? Да ну же, Уотсон! Вы слышали - я помню, Холмс тогда интересовался этим делом и потерпел неудачу.
Теперь припомнил и я. Таинственное исчезновение профессора Крамоля, занимавшегося разработкой препаратов, влияющих на психику и поведение - «Медицинский вестник» писал, что публикация его опытов произведёт переворот в психиатрии - потрясло научный мир лет десять назад. Отдельные намёки на готовящееся завершение важнейшего эксперимента, появлявшиеся то здесь, то там в виде крайне сдержанных публикаций, вызывали восхищение у всех мало-мальски сведущих в медицине или фармакологии людей, но накануне обещанного грандиозного открытия профессор вдруг бесследно исчез, прихватив, по всей видимости, все свои записи. И полиция, и военное ведомство, как-то заинтересованное в его разработках буквально сбились с ног, а Майкрофт Холмс призвал к расследованию своего энергичного брата. Я не мог припомнить деталей, но дело оказалось из тех самых банальных, о которых Холмс всегда говорил, что их расследовать труднее всего. Профессор пил с кем-то чай, потом собрался куда-то уходить, и то ли не сказал никому, куда собирается, то ли сказал, но направился совсем не туда. Словом, его след потерялся, равно как и сам профессор.
- Да, совершенно верно, - сказал я Мэртону. - Холмс занимался этой историей, хотя в анналы она не вошла, потому что так ничем и кончилась. Полицейские пришли к выводу, что учёный малость свихнулся с ума, а может, разочаровался в своей доктрине, и на этой почве сам захотел исчезнуть. Ну а коли человек хочет исчезнуть, он исчезнет, и этому никак не помешать. А с чего это вы вспомнили о Крамоле?
- С того, что молодой граф Сатарина, о котором я вам говорю, и который сейчас отнимает у Мэрвиля так необходимое вам его время, был в те времена ассистентом Крамоля, а теперь продолжает дело своего учителя. И, говорят, что небезуспешно.
- То есть, он разрабатывает психотропные препараты?
- Именно так. И нуждается в испытательной экспериментальной базе - вот и старается подружиться с владельцами муниципальных госпиталей. И благотворительный бал даёт, насколько мне известно, с той же целью.
- Когда вы говорите «насколько мне известно», Мэртон, это, по правде говоря, следует понимать «так оно и есть», не правда ли?
Мэртон рассмеялся и посмотрел на часы:
- Очень может быть, что директор уже и освободился. Проводить вас к нему, Уотсон?
- Нет, - я отодвинул стул и поднялся. - Благодарю за угощение, Мэртон, и за приятную беседу. Я зайду к вам сообщить о результатах переговоров, если не возражаете.
- Только что хотел просить вас об этом, - церемонно поклонился Вобла. - Кстати, если вас постигнет неудача, я постараюсь выхлопотать для вас место лаборанта.
Я усмехнулся, но, взглянув в холодные рыбьи глаза Мэртона, погасил усмешку и невольно содрогнулся - он, кажется, не шутил. Ничто так рьяно не толкает человека по наклонной, как осознание стремительности своего падения. Я почувствовал невыносимое желание выпить - да что там выпить - напиться, как сапожник - и прямо сейчас. Но вместо этого отправился по широкой лестнице во второй этаж, где располагался кабинет директора.