Падающая башня Главы из романа

      Часть первая. Пурга.
      Глава первая.
    
      Небо стремительно угасало, но фонари, стоявшие вдоль тротуара,  и не думали загораться.
     Прямо по проезжей дороге шла женщина. В пустом пространстве слышны были ее размеренные, четкие, как на плацу, шаги и скрип кожаной куртки.
     Впереди виднелось громадное здание аэровокзала. Темные  необъятные плоскости стекол ловили отблеск пылающего неба. Зрелище было тягостным.
     «Как в войну», - подумала она и прибавила шагу, чтобы успеть дойти,  пока  видна была дорога.
     Своенравное ночное светило, иногда так некстати появляющееся на небе, сегодня, словно из вредности, куда-то подевалось.
     Здание аэровокзала было открыто, женщина вздохнула с облегчением и толкнула ручку стеклянной двери. Внутри было совсем темно, зрение постепенно различило большой зал и лестницу ведущую вверх. Из внезапно возникшей приоткрытой двери появился и снова исчез торс человека в фуражке.
     - Наверное, милиция, - подумала она, - это хорошо.
     Женщина даже повела плечами, сбрасывая с себя напряжение прошедшего дня.
     Каменные перила лестницы были холодными и еще видны. Ноги медленно ощупывали  ступеньки.   С этой небольшой площадки второго этажа утром откроется дверь к стойкам таможни и, если все будет (а обязательно будет!) хорошо, то она улетит чартерным рейсом в Стамбул.
     Вдоль окна расположились кресла, словно из кинотеатра, с откидным сидением и деревянными подлокотниками сцепленные между собой по четыре. Она села. Вот здесь  ей придется провести ночь до утра потому,  что утром она бы сюда ничем не доехала. А здесь, в Луганске, у нее никого не было, чтобы переночевать.  Ей  пришлось ехать на ночь, добираясь два часа из Российской глубинки последним автобусом. У себя дома она просто пересекла железнодорожное полотно, которое условно разделяло два государства,   и прошла к автовокзалу на Украине. 
      Холодно. Кожаная куртка хорошо спасала от ветра и дождя, но тепла не давала. Никаких вещей у нее с собой не было, только маленькая сумочка.  Обратно будет считаться каждый лишний килограмм. Провозить свободно можно было только полторы тысячи долларов, но смысла не было тратить двести пятьдесят на дорогу, чтобы привезти на полторы. Поэтому каждый челнок вез значительно больше, но неофициально. Деньги прятались частями везде, где только можно было себе вообразить.
     Женщина откинулась на спинку кресла, мысленно вспоминая все свои заначки. Теперь пройти бы досмотр. Нет, сначала нужно пересидеть ночь.
     Она прислушалась к глухой тишине. Нормально… вроде бы никаких звуков.  Женщина попыталась закрыть глаза, но не только физический холод, но и  внутренний озноб не давали  расслабиться.
     - Господи! Пронеси! – мысленно воззвала она куда-то к высокому потолку.


                *     *     *

      - У-у-ух! – Кричала Татьяна, притопывая ногами и махая своей плиссированной юбкой. Она специально подшила к ней подъюбник, чтобы можно было беззастенчиво задирать подол.  Следом, уже традиционно понеслось:
     - Шо-то в горле дырынчить, дырынчить, треба горло промочить, промочить!
     Веселая, рыжая, с конопушками, Таня была душой кампании. Вообще-то была она не Таней, а Татьяной Васильевной и преподавала в местном училище русский язык и литературу, но сегодня она была просто Таня, потому, что здесь собрались друзья, и так вышло, что почти все они были учителями.
     Даже Алевтина Павловна, женщина в весьма солидном возрасте, тоже в свое время преподавала математику в техникуме где-то  далеко на юге.
     Все уселись за стол. Времена были не те, когда праздничные столы ломились от обилия блюд, но недаром говорится:  «Голь на выдумку хитра». Хотя антиалкогольная кампания была в разгаре, на столе красовались самодельные ликеры: кофейный, фруктовый, даже как-то умудрились приготовить ликер крем-брюле. Салаты из продуктов, которые еще можно было купить. Даже пицца из моркови и струганной картошки, объедение! Вареная картошка и бутерброды из рыбных консервов и еще много всего такого, чего в прежние времена на стол не поставил бы никто. Время уже менялось, но люди еще цеплялись за привычный  для них  уклад жизни, мировоззрение, сформированные в социалистическом обществе.
     Праздновали 7 ноября – День Великой Октябрьской социалистической революции. Благополучно сходив на демонстрацию, весь советский народ в приподнятом настроении  разбрелся по сложившимся кампаниям.
     В голове еще звучали праздничные лозунги, поэтому разговаривали громко, воодушевленно, улыбки и смех щедро сдабривали болтовню. В этот день все стремились пройти в колонне мимо трибуны, не потому, что так было нужно, а потому, что праздничное шествие с шариками и флажками под музыку и патриотическими призывами создавало настроение единения и праздника.
     Детям отвели другую комнату.  У них был свой праздничный  стол. Накануне,  поколдовав на кухне, подруги приготовили детям даже конфеты,  намешав туда детского питания, какао, вафель и еще бог  знает чего. Нашли старую коробку от ассорти и положили туда самодельные конфеты. Вот это была радость для детишек!
     Как всегда, речь зашла о воспитании. Говорили сначала о том, что нужно изменить школьную программу и как. Потом разговор скатился на не менее животрепещущую тему о зарплате.
     - Мне пришлось взять две ставки, чтобы хоть что-то получать, - сказала Лиза, - а вы знаете, что такое две ставки русского языка и литературы?! У меня пятые и шестые классы, проверяю тетради до двух, а то и до четырех утра. И что вы думаете, этой зарплаты хватает, чтобы оплатить садик для Сашеньки. Мне легче сесть дома с ребенком и заниматься домашним хозяйством, как все нормальные женщины.
     - А я давно говорю, нечего торчать в школе. Уже все умные люди ушли в бизнес. И живут очень неплохо. – Файка скривила гримасу, которая должна была означать:  делайте, как я.  Это именно она принесла палку колбасы и бутылку настоящего коньяка.
     - Бизнес – это спекуляция на базаре? – Спросил Айнур, Танин муж.- Значит спекулянты умные, а мы..?
     - Ну, начинается! – Файка заерзала на стуле, - идейные,  да?  Сейчас не семнадцатый год.
     - Нам хватает и 92-го.
     - Дружочки, не ссорьтесь, -  спасла ситуацию Алевтина Павловна, - я вот лучше расскажу  случай из своей преподавательской практики.
     И она начала рассказывать одну из веселых историй, которых в арсенале любого учителя предостаточно,  все рассмеялись и начали рассказывать каждый свою.
     - А вот я хочу рассказать историю школьную, но о себе, - взяла слово Лиза.     – Когда-то еще в начальной школе со мной произошел этот казус. Я очень любила стихи и всегда учила их немного раньше,  чем их задавали  всему  классу. Заглянув в учебник «вперед», я обнаружила стихотворение «Елка». Мне оно так понравилось, что я выучила его с удовольствием и стала ждать, когда меня спросят. Но в классе у нас было сорок пять человек (тогда не только колхозы, но и классы объединяли). –
     Алевтина Павловна утвердительно закивала головой.
     -  Наша учительница, Анна Петровна, конечно,  не могла опросить всех. И меня не спросили. Я страдала, очень долго ждала,  но шанс мне все-таки подвернулся!
     Перед летними  каникулами на собрании родителей и детей, Анна Петровна попросила  кого-нибудь из детей прочитать  стихотворение, по желанию. Я, конечно, вызвалась. Уверенно пошла к доске, повернулась к классу  и громко объявила: «Елка». Все дружно улыбнулись.  Но   одно дело   выступать перед ученикам, совсем другое – перед малознакомыми взрослыми. Начало стихотворения моментально улетучилось из головы. С середины помню, а начало забыла, пауза затянулась, я снова громко сказала:  «Елка».  Мне хотелось,  чтобы  Анна Петровна  напомнила мне  первую строчку,  и посмотрела в ее сторону  с надеждой, но она,  молча,  улыбалась. Я в третий раз объявила: «Елка». Но получилось уже гораздо тише и совсем грустно. Анна Петровна сказала, чтобы я села на место и попробовала вспомнить, а потом, если вспомню, вот  тогда и расскажу. Но, когда я  вспомнила и подняла руку,  «времени на меня уже не хватило».
     Накануне  Нового года на последнем собрании перед зимними каникулами, Анна Петровна снова попросила, чтобы  кто-нибудь,  по желанию,  рассказал  свое любимое стихотворение о зиме,  и спросила меня. Но к тому времени я уже «переболела» «Елкой» и выучила совсем другое стихотворение о войне Исаковского. И совершенно неожиданно для класса я начала:
               
                …Да разве об этом расскажешь, -
                В какие ты годы жила!
                Какая безмерная тяжесть
                На женские плечи легла!..
               
                В то утро простился с тобою
                Твой муж,  или брат, или сын,
                И ты со своею судьбою
                Осталась один на один.

                Один на один со слезами,
                С несжатыми в поле хлебами…

     Стихотворение было длинным, я очень боялась, что мне не дадут его прочитать до конца,
    
                Рубила, возила, копала…

     Но я читала и читала, и понимала, что все меня внимательно слушают.
    
     - Да…  - Задумчиво сказала Алевтина Павловна, а чем сейчас не война!? И главное, куда мы идем, ведь нам не говорят?
     - Подозреваю к капитализму, - мрачно произнес Айнур.
     - К капитализму? А зачем? Чем плох социализм? -  Алевтина Павловна развела руками.
     Файка даже привстала со стула:
     - А вы забыли о тотальном дефиците? О вечных очередях? Даже на квартиру, по десять лет стояли на очереди!
     - А теперь ты ее покупать будешь, прям сразу, только денег собери! – Злобно ответила Татьяна.
     - И соберу! – Знаешь, какие зарплаты на Западе!.. Скоро и у нас так будет.
     - Нет, - Алевтина Павловна запальчиво, как на трибуне, отстаивала свою точку зрения, - тормозила система, с этим спорить нельзя, но можно было ее просто подправить, что-то изменить, но оставить в целом. Ведь  всем нам известно, что капитализм – это агонизирующая экономическая формация, когда как социализм – это следующая ступень развития. Так зачем же нам возвращаться назад? А может сразу к первобытному обществу?
     - А откуда Вы знаете, что социализм  самая развитая формация? Из учебника по научному коммунизму? – Не сдавалась Файка.
     - Вы как два гладиатора на арене, распаляетесь  перед поединком. Сядьте, - сказала Лиза, - и успокойтесь.  Совсем  сегодня не идет у нас веселье.
     Из соседней комнаты был слышен радостный гомон  детей.
     - Лизок, - сказала Фая перед уходом, - я к тебе заскочу как-нибудь, мне пошептаться нужно. Ага?
     Судя по ее восторженному взгляду, Лиза сразу поняла, о чем пойдет речь.
     - Да-а-а? – Улыбнулась она многозначительно.
     Фаино лицо залил румянец:
     - Ну не то, чтобы…  Потом, расскажу.
     - На Рождество – все к нам, - громко сказала Алевтина Павловна, надевая шапочку на свою внучку, Катюшу.
     - Какое Рождество?! Алевтина Павловна, Вы же в Бога не верите! – Удивилась Татьяна.
     Но это ничуть не смутило пенсионерку:
     - Это традиция, если хотите,  элемент  культуры.
     - Ну, если так… - Откликнулся Айнур, - я за традиции! 
     - А Новый Год пропустим? – Засмеялась Фая.
     - Нет, Фаечка, что Вы такое говорите, Новый Год – это святое. Просто я имею виды на Рождество, а Вы, если хотите, приглашайте на Новый Год.
     Проводив гостей и отказавшись от помощи подруг, Лиза уложила детей и,    не спеша,  принялась за уборку. Мысли ее витали вокруг семейных проблем.
     Все, что сейчас происходило в обществе,  стало подобно лакмусовой бумажке  проверять семейную жизнь на прочность.  Неудачный брак склеивался детьми, да еще друзьями, которые постоянно были в их доме, и поэтому  супруги почти никогда не оставались наедине.
     Но теперь, и друзья, утопая в своих делах, заглядывали реже, и материальные проблемы стали настолько острыми, что между Лизой и ее мужем, Игорем, начались бесконечные скандалы. Ему уже несколько месяцев не выплачивали зарплату, а денег, что зарабатывала Лиза,  катастрофически не хватало.  Последние запасы были на исходе, но Игорь был совершенно невозмутим. На работе его кормили в счет зарплаты, которую обещали вот-вот выдать, и он спокойно ждал.
     Все усугублялось тем, что Игорь был любителем выпить. Так сказать, тихий алкоголик. Правда,  тихим он был только на людях. Поэтому, во время застолья он совершенно не вмешивался в разговор, а только подливал себе спиртное, пока никто не обращал на него внимания. Когда разошлись гости, он уже из-за стола встать не мог.
     Вот из-за денег на спиртное и были у них постоянные ссоры. Тогда Игорь, вняв своей жене, начал варить самогон, чтобы  было подешевле, и уже трезвым Лиза  видеть его стала намного реже.
     «Нужно что-то менять, - думала она, - на мужа нет никакой надежды. Но что делать? Не на рынок же идти?».
     Лиза любила свою работу. Она любила свои предметы, любила своих учеников,  и они отвечали ей взаимностью. Даже последний двоечник мечтал стать учителем русского языка и литературы. А родители учеников, в классах  которых она вела уроки, приглашали ее на собрания, чтобы пообщаться с любимой учительницей их детей.
     Старшая, Дашенька, пришла на кухню.
     - Мам, давай я помогу.
     - Нет, доченька, я уже почти закончила.
     - Ну, тогда я просто посижу с тобой, Саша  спит.
     - Что, соскучилась?
     Дочка улыбалась.
     - А папа где? – Спросила Лиза.
     Даша махнула рукой:
     - Да спит, не переживай. Упал со стула и спит на полу.
     Лиза вздохнула.
     «Хорошо, что не при гостях», - подумала она.
     - Мам, ты такая… почему ты за папу замуж вышла, а что,  других разве не было? – Задала Даша вопрос, который не давал ей покоя,  и который она никак не решалась задать.
     - Да как-то так, за четыре дня знакомства согласилась выйти замуж.
    У дочки округлились глаза:
     - А почему?
     - Сама не знаю, может быть назло, а может быть от невеселых обстоятельств.
     - Кому назло, какие обстоятельства?
     - Ой, солнышко мое, не спрашивай!
     - А ты любила?
     - Кого?
     - Ну, не папу же!
     - Любила… - Лиза села на табурет,  машинально  вытирая полотенцем руки.   
     - А почему вы расстались? Он тебя бросил?
     - Нет, - покачала она головой, - я его.

     Глава вторая.
               
     В школе №7 было тихо и пустынно. Полным ходом шла первая четверть, но учеников в школе не было. Не было уроков, перемен: была учительская забастовка. Шли первые перестроечные годы, когда инфляция прожорливо заглатывала всю зарплату. Однажды обычная болтовня в учительской переросла в негодование, она бы закончилась без особых последствий, если бы не один человек – учитель черчения, Чировский Иван  Георгиевич.  Он был  уже немолодым, но активным и общительным.  Вот этот человек и подбил всех на  забастовку: спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Создали забастовочный штаб, выдвинули требования, разослали по инстанциям, потом объявили забастовку, но в школу пришли все, дружно, как никогда, в первую очередь для того, чтобы не уволили за прогул.
     Нервное возбуждение было главным настроением учителей. Собирались по нескольку человек в кабинетах, фойе, на лестничных клетках, всюду слышался сдержанный смех.
Учителя черчения обступили молоденькие учительницы, он с упоением сыпал остротами и перхотью по темно-синему костюму в полоску.  Ивана Георгиевича всегда уважал коллектив, а теперь он и вовсе стал кумиром.  Разговор зашел о родителях.
     - Мой отец в своей  деревне  слыл мироносцем.
     - Это как?
     - К нему за советом все ходили или спор разрешить. Уважали.
     - А Вы?
     - Я до сих пор с ним советуюсь. И всегда он оказывается прав.
    - А Вы спросите у него, стоит ли нам продолжать забастовку. Может быть,  мы ничего не добьемся? -  Спросила Елизавета Алексеевна, учитель русского языка и литературы.
     - Вы что, не верите в наше правое дело? – Возмутился Чировский. Его красное лицо стало совсем пунцовым. 
     Учительница пожала плечами. Верить очень хотелось, но сомнения, конечно, были. Все же страна начала строить демократическое общество. Но в этом предложении ключевым словом  было «начала». Да и что представляет собой это самое демократическое общество?
     В тот же вечер Чировский пошел к отцу за советом.
     -  Я вот зачем пришел… - Начал,  было, Иван Георгиевич.
     - Знаю, - перебил его отец. – Слышал.
     - И что ты думаешь по этому поводу?
     - Нужно прекратить.
     Чировский-младший  возмутился. Ведь это он поднял людей, они ему поверили, выбрали начальником забастовочного штаба. Как он им объяснит, что забастовку нужно прекратить, потому, что  папа отсоветовал? Да и с какой стати?! Разве они не правы, что борются за свои интересы?!
     Сын молчал. Но отец, словно заглянул ему в самое нутро.
     - Решай сам, -  сказал  он.
     Разговор был предельно коротким.
     Иван Георгиевич был потрясен: он впервые не принял совет отца, впервые  усомнился в его правильности. Утром кумир бастующей школы провел в задумчивости. Он привык  верить отцу, но это шло настолько вразрез с планами и, особенно, с настроением самого Чировского, что, пожалуй, легче всего было его ослушаться, чем изменить своему коллективу и себе.  Ведь именно сейчас он чувствовал свою принадлежность к большому и общему делу,  и это окрыляло, чувства стали  полнее и краски ярче. Да и собственная растущая популярность была ему не безразлична. В конце концов,  он решил продолжить начатое дело, а отступиться можно в любую минуту.
     Трудно сказать, чем руководствовался Чировский, радением за справедливость или это были уже совсем иные, амбициозные чувства.
     Придя домой, Лиза принялась за приготовление ужина. Не нужно было писать планы, проверять тетради. Это радовало, забастовка удлинила осенние каникулы, можно было подтянуть все домашние дела. Но что будет с зарплатой? Денег и так не хватает. А,  может быть,  они добьются чего-нибудь и забастовка оправдается?
     В дверь позвонили. Пришла Файка. Она, как всегда была весела, шаловлива,  именно поэтому ее предпочитали называть Файкой, а не Фаей и даже не Файрузой, ее настоящим именем.
     - Ужинать будешь? – Спросила Лиза.
     - Ой! Конечно, я такая голодная! А что у тебя есть? А сало тебе с родины не присылали?
     - Еще остался кусочек, хочешь, я тебе домой дам?
     Файка замахала руками:
     - Нет, спасибо. Я здесь поем, а дома мама у меня гостит, она не поймет.
     Налив по тарелкам борща, Лиза села за стол, но подружка начала с сала.
     - Со мной  вчера такая история произошла, - немного насытившись,  начала хихикать Фая. – Я на рынке беляш съела. А он, видимо, не очень был. Иду домой, а мне плохо и все хуже становится. Тошнит, но, думаю, до дома как-нибудь дойду. Если бы в закоулке каком-то, я бы в уголочек отбежала…
     Лиза перестала есть и начала натянуло улыбаться.
     - … а тут центр, - продолжала Файка, - я заскочила в первый попавшийся подъезд и начала стучать в дверь. Открыл мужик в трусах. Я ему говорю, можно, мол, в туалет? Ой, какое сало! Сказка! Ум-ум-ум… Ну, вот, я едва успела в туалет заскочить и плюхнуться на коленки перед унитазом, в пальто нараспашку, в ботинках. Волосы растрепались, рубашка расстегнулась, сиська вывалилась… Вот, сало! Ум-ум-ум…
     Лиза  смеялась, но не столько от рассказанного Файкой, сколько от нее самой.
     - А когда я начала в себя приходить, чувствую, мужик этот мою сиську лапает. Во как, кому война, а кому мать родна. Ну,  я не стала скандалить, пусть потешится, где он еще такое добро потрогает? Все-таки он меня в свою  квартиру впустил. Так ведь?
     Насмеявшись, Лиза стала ждать, когда подруга начнет  о самом важном, ведь не пришла же она к ней, чтобы рассказать о вчерашнем происшествии?
     - Ой, Лизок, я попалась! – Файка схватилась за голову и закрыла глаза.
     - Что случилось? Кто тебя поймал? – Не на шутку встревожилась Лиза.
     - Купидон, гаденыш! – Подруга встала и начала привычно убирать со стола.
     - Да брось ты посуду, я потом вымою!  Говори нормально! – Но постепенно до нее начали доходить слова подруги. – Вот, бестия, влюбилась, что ли?
     Фая улыбалась. И молчала!
     - Кто хоть он? – Спросила Лиза, глядя в мечтательные Файкины глаза.
     - Да там, у нас на рынке торгует. Какой мужчина!  У него такая коллекция марок!
     - Филателист, что ли? 
     - Ага, а еще он золотом занимался.  Скупает,  понимаешь… Правда, сейчас он этим не  занимается, золото упало в цене, не выгодно.
     Конечно, Лиза ничего  не поняла,  она всегда была далека от коммерции, но, чтобы не расстраивать подругу, сделала многозначительную гримасу. 
     - Высокий, подтянутый, умный. – Файку всегда тянуло к умным людям. Образование у нее было только музыкальная школа. Раньше она работала музыкальным руководителем в детском саду. Учила детишек петь и танцевать. Писала сценарии для детских утренников и проводила их, и надо сказать, что у нее хорошо получалось. Но зарплата была мизерной в связи с отсутствием образования. И однажды, она решила поступить в пединститут. Именно там она познакомилась с Лизой и подружила с ней. Но учеба ей не давалась.  Если не удавалось сдать очередной экзамен, она бессовестно выпрашивала троечку у преподавателя так, что ему самому  было стыдно. В конце концов, пришло новое время, в котором образование совсем не влияло на зарплату. А если  очень было  нужно, диплом легко можно было бы купить. Возможно, она так и сделала, но разве она сказала бы об этом своим друзьям, которые знали о  ней  все. Но, как известно, диплом ума не дает, тем более, купленный. И она, как и прежде, тянулась к умным и образованным людям.
     - Ну, а он как к тебе?
     - Как будто тоже ничего… Но пока мы только в переглядки играем. Он такой скромный. Я, вот что пришла, ты всегда такая стройная, а я мало того, что в кости широкая, да еще во,  какая пышная. А его жена, знаешь, какая худенькая?
     - А он, что  - женат?
     - Ну и что. Он с ней недавно живет, она его тоже от жены отбила.
     Лиза не сказала ничего, но образ мужчины, которого женщины отбивают друг у друга, и который легко переходит от одной жены к другой,  вырисовался не очень симпатичный.
     - Похудеть бы мне, хоть немного.
     Все советы, которые давала Лиза, Файруза скурпулезно, как на лекциях в институте, записывала.
     - Я не я буду, если своего не добьюсь! – Сказала она,  захлопывая блокнот. И этому Лиза легко поверила потому, что если Файка чего-то решила добиться, то добьется обязательно.
     - Давай, к нам, на рынок, - стала она уже в который раз уговаривать Лизу. – Ты детям давно конфеты покупала?
     - Так они и не продаются.
     - Ну,  а «Сникерсы», «Марсы» всякие там,  на рынке продаются.
     Лиза ничего не ответила, только вздохнула.
     - Мы же забастовку затеяли, власти должны отреагировать, уж зарплату точно должны добавить.
     - Хотелось бы верить, - ответила Файка  в унисон ее мыслям. – А если ничего не добьетесь?
     - Ну, тогда на рынок.
     Забастовочное движение продолжалось. Активисты связались  со всеми школами и училищами и предложили им примкнуть. Учителя всего города поддержали бастующих. Были отправлены материалы во все крупные издания, на телевидение, ждали реакции общественности, властей. Начальник штаба был на высоте, его блестящие организаторские способности восхищали даже коллег, знавших его давно.
     - Вот, кто должен был быть нашим директором, - поговаривали в школе.
      Забастовочный штаб организовал митинг учителей. Они должны были создать живую цепочку, которая протянулась бы по центральным улицам  и закончилась у мэрии. Город был молодежным, школ было много, в некоторых из них дети учились в 2-3 смены, ожидалось, что ученики и их родители примкнут к митингующим. События намечались грандиозные. Но средства массовой информации и  министр просвещения молчали, молчала администрация города.
     Просматривая вечерами телевизионные и газетные новости,  Иван Георгиевич тщетно искал хотя бы намек на то, что происходило в последнее время в их городе. Их игнорировали. Все попытки пробиться на прием к мэру  терпели фиаско, на официальные письма ответа не было, как будто не было и их, людей, обеспокоенных своими судьбами.
Наконец, накануне митинга, Чировского, как начальника забастовочного штаба,  пригласили одного в администрацию города.
Мэр,  по-военному подтянутый, размеренно ходил вдоль кабинета, все сидящие за столом следили за ним глазами.
      - Вот Вы, Иван Георгиевич бьетесь, бьетесь, а что от этого будете иметь?
      - Вы же читали наши требования...
      - Читал-читал, - перебил мэр. Посмотрел на Чировского, зашел с другой      стороны. - Вы же патриот, Вы должны понимать, что если каждый будет «тянуть одеяло на себя», так мы еще очень долго будем топтаться на месте. В стране идут огромные перемены, и чтобы все упорядочилось, нужно время. Придется потерпеть до лучших времен.
     - Но люди больше терпеть не могут, - возразил Чировский.
-  Могут, Иван Георгиевич, - у нас замечательные люди, они могут терпеть до бесконечности. И вот они, в отличие от Вас, все понимают, им просто нужно  объяснить. Ведь так? - мэр наклонился над Чировским, его лицо излучало доброе расположение, но колючие глаза смотрели настороженно,  изучая, - а теперь о Вас. Вы человек незаурядный, поднять на ноги город – это нужны выдающиеся организаторские способности. Как случилось, что такой человек остался незамеченным?  Лидеры должны работать на ключевых позициях  города. Я закрываю глаза на то, что Вы представляете оппозицию, она, как хорошая критика,  нужна любому руководителю. У нас есть возможность предложить Вам руководство строительным техникумом, пока. Поработаете, попривыкните, а там дальше... видно будет, - многообещающе закончил мэр. Он не настаивал на немедленном решении, предложил подумать.
     - Разве я могу предать поверивших мне людей?
- А и не надо. Вы плохо знаете людей, они  в кулуарах хороши, а бастовать уже устали и ждут случая приступить к обычной жизни. Вы зря тратите силы и рвете сердце, это не стоит того.
     Дома Иван Георгиевич все рассказал жене, а кому еще? К отцу он не пошел. В конце концов,  он и сам уже в таком возрасте, что  мог бы раздавать советы.
     У жены загорелись глаза.  Она,  прирабатывая  к  пенсии,  собирала в поле травы и продавала  их  на базаре. Надо сказать, что весь учительский коллектив знал об этом и безмолвно осуждал Чировского.
     - А ты...? А он...? - забросала она вопросами мужа. Они долго сидели на кухне и говорили до полуночи. Но рано утром он все же пошел к отцу за советом.
     -  Не соглашайся. – Выслушав своего сына,  сказал отец.
     - Да почему? Я не послушал тебя и не пожалел! Весь город поднялся! И сейчас. Вот возьму и соглашусь. Мне, наконец, представилась возможность изменить свою жизнь, я хочу перемен.
     - Будут тебе перемены... – Сказал отец сыну уже закрывающему за собой дверь.
     В это же  утро Чировский позвонил мэру и дал согласие, боясь, что сегодняшний митинг, который нельзя уже отменить, даст повод мэру передумать. Коллегам он ничего не сказал, хотя понимал, что согласие подразумевало приостановку его деятельности, как руководителя штаба. Но, словно запущенный механизм, налаженный хорошим мастером, митинг разворачивался по отработанному заранее плану. Начальник штаба показывался то в одной, то в другой части города, его ждали, ждали пламенных речей, поддерживающих  боевой дух митингующих, но вместо горячих призывов он спрашивал, все ли нормально, и ехал дальше. В назначенное время он был уже на площади перед мэрией. По всему городу люди взялись за руки и скандировали заготовленные лозунги.
Наконец, на площадь, в окружении свиты, вышел мэр. Все было похоже на театральное представление с большими массовками. Выход мэра сопровождался гулом голосов, даже аплодисментами. Он был добросердечен и учтив. Говоря о тяготах учителей и россиян в целом, едва не заплакал. А похвалы учителям, получающих зарплату, неадекватную затраченному труду, тронули сердца собравшихся. Мэр не скрывал проблемы, он срывал с них маски видимого благополучия. Незаметно внимание переключилось на общероссийский масштаб. Речь была полна гражданской патетики  и призывов поддержать правительство в такое трудное время.
     Иван Георгиевич стоял недалеко от делегации мэрии и чувствовал себя последним идиотом, вместе с тем,  он восхищался умением манипулировать людьми.
     Мэр пообещал рассмотреть все требования и обязательно во всем разобраться, Чировский подумал, хорошо, что ему не придется «скрестить копья» с этим человеком.
     На следующий день по центральному телевидению, в новостях показали митинг в городе с комментариями: “Местное население выступает в поддержку политического курса правительства”. Когда успели ушлые журналисты снять сюжет?
     Жизнь вошла в обычное русло. Ничего не изменилось. Ответа, конечно, ждали, но пыл активности угас, и было бы сейчас невозможно снова поднять людей на защиту своих интересов. Учителя вспоминали прошедшие события как личный подвиг, который совершил каждый.
     Чировский начал работу в новой должности. Удача, наконец, ему улыбнулась. Хотя он считал, что отец был прав, и забастовка все же провалилась, но если бы ее не было, то работать ему и сейчас учителем черчения. Так что перемена  произошла, и к лучшему, хотя бы у него.
     К отцу он не ходил. Вера в его безошибочность поколебалась, и, если уж быть совсем честным, немного на него за это сердился.
     Строительный техникум был большим. Две тысячи учащихся и шестьдесят человек преподавательского состава. Учебный корпус, производственные помещения, общежитие. Компьютерные, лингвистические кабинеты  - все по последнему слову техники. Производственные корпуса имели в оснащении технику, которая еще редко где применялась на производстве.
     Иван Георгиевич очень гордился своей новой должностью, своим техникумом. Прошло несколько месяцев,  и он начал слегка привыкать, уже мечтал о новых карьерных высотах, на  которые намекал мэр.
     И тут грянула аудиторская проверка. Была выявлена недостача на очень крупную сумму.
     - Но я ведь только начал работать! - возмутился директор. Он пошел к мэру искать защиты. Но тот только развел руками:
     - Что ж ты, Чировкий, государство грабишь?! Не ожидал я от тебя, не ожидал!
     - Да я же так и принял. Вы сами говорили, что потом разберемся.
     - Ты еще и меня сюда приплести хочешь?!
     Директор строительного техникума шел с низко опущенной головой, пытаясь как-то прикрыть руки в наручниках. От здания суда до машины было рукой подать, но это расстояние давалось ему с большим трудом. Вся площадь была заполнена людьми, как когда-то во времена забастовочного движения, только люди не ждали от него пламенных речей, а показывали пальцем. Спотыкаясь, он дошел до машины, долговязый, жалкий.
     «Все-таки прав был отец, - Подумал Иван Георгиевич, - вот она большая перемена…»

     Глава третья.

     - «Лет двести тому назад ветер-сеятель принес два семечка в Блудово болото: семя сосны и семя ели. Оба семечка легли в одну ямку возле большого плоского камня… С тех пор уже лет, может быть, двести эти ель и сосна вместе растут. Их корни  с малолетства сплелись, их стволы тянулись вверх рядом к свету, стараясь обогнать друг друга».  – Елизавета Алексеевна читала отрывок Пришвина из «Кладовой солнца». – А теперь подумайте, - сказала она, обращаясь к классу, - Какой литературный прием здесь использован?
     В классе появился лес рук. Дети словно играли в какую-то очень интересную игру, каждому хотелось высказаться,  и их учительница старалась опросить каждого, дать высказаться всем, хоть понемногу.
     - Деревья похожи на детей! – Выпалила девочка с большом бантом на голове.
     - Сосна на девочку, она же «курочка на высоких ножках», а елка на мальчика.
     - Молодцы, что вы заметили, а все же, какой литературный прием здесь применил Пришвин? Мы с вами уже учили.
     - Олицетворение! Там написано, что деревья, как живые существа кричали на все болото. Вот!
     - Да, олицетворение здесь, несомненно, есть…
     - Сравнение.
     - Молодец! Совершенно правильно! Описания природы здесь не просто нужны, чтобы рассказать нам о том, какая красивая природа окружала наших героев, а помогает нам лучше понять Настю и Митрашу, их отношения друг с другом, Найдите место в тексте, где это хорошо показано.
     Зашуршали учебники. На последних местах заулыбались учителя, приглашенные на открытый урок. Пришли не только учителя литературы, но и истории, математики и других предметов.
     Дети вставали и зачитывали свои отрывки.
     - А когда они поссорились, - сказал очередной ученик,  - тут вот, что написано: « - Кра! – закричала ворона. И самец, быстро перебежав по мостику остальной путь до косача, со всей силой долбанул его».
     Когда урок был закончен, и ученики поспешили на перемену, Елизавету Алексеевну обступили учителя.
     - Очень интересная разработка «Кладовой солнца», где Вы ее взяли? – Спросила Елизавету Алексеевну ее коллега. – Я такой никогда не встречала.
     -  Сама разрабатывала.
     - Поделитесь с нами, пожалуйста, дадите переписать план урока?
     - Зачем переписывать, забирайте.
     - А Вам?
     - А мне не нужно, я ухожу из школы. – Печально сказала учительница, - вот две недели отрабатываю и ухожу.
     - А куда, если не секрет?
     - Не секрет – на рынок.
     Дома был очередной скандал, только теперь из-за того, что Лиза собрала все свое золото в кулечек и решила его продавать. Его было немного, минимум, который должна была иметь любая советская женщина:  пару колечек, сережки и  цепочка с кулончиком. В конце концов, Лиза констатировала, что золото ее,  и она сама будет решать, продавать его или нет.
     И вот сейчас она ехала в троллейбусе и в ее сумке, вложенные в паспорт, лежали 250 рублей, не слишком много, но для начала должно хватить. Игорю начали давать деньги, как-то должны свести концы с концами.
     Елизавета Алексеевна волновалась: с работы уволилась, а если у нее не пойдет торговля? И как вообще продавать, этого она не умела. А знакомые? Стыдно. В советские времена спекулянтов презирали, считали тунеядцами.
    Игорю на работе сослуживец  рассказал о том, что торгаши ездят к  Китайскому поезду Москва-Пекин. Ближе, чем в Москву,  а главное – товар там можно взять дешевле. Только было две проблемы. Поездка – одна заморочка. Автобусом, двумя электричками, и все это ночью и всего раз в неделю.  А еще проблема была в том, что все сведения о Китайском поезде были даны со словом «кажется». Так, что может быть, не в четверг, а, к примеру, во вторник будет идти поезд на этой самой станции, где он должен стоять 20 минут. И, может быть, не в два часа ночи, а днем, и электрички  совсем другие. Значит, нужно будет ехать наобум.
     Вдруг Лиза почувствовала, что сумка стала тяжелее, она дернула ее на себя, но ее кто-то держал. Конечно, в толчее всякое бывает, но появилось волнение, которое заставило с силой потянуть сумку. Из сумки выскользнула рука. Лариса подняла глаза, но не поняла, чья рука торчала из ее сумки, заметила только зеленую куртку, которая уже выходила из троллейбуса. Она побежала за ней. На ходу она проверила, так и есть:  нет ни паспорта, ни денег.
     Это был молодой мужчина и с ним шел еще один,  постарше.
     - Стой! – Крикнула Лиза.
     Мужчины остановились и посмотрели на нее.
     - Отдавай мои деньги! – женщину трясло.
     Они переглянулись.
     - У Вас что, деньги украли? – Спросил тот, который был постарше.
     - Да, это он, я видела эту зеленую куртку.
     Пожилой сочувственно сказал:
    - Мы слышали, что в последнее время кто-то в зеленой куртке ворует в транспорте, но он никак не мог этого сделать, посмотрите на его руки. И молодой вытащил из карманов руки и показал Лизе. Они все были покрыты волдырями, то ли от ожога, то ли от обморожения.
     - С такими руками и воровать кошельки… - Сказал парень в зеленой куртке. – Вы бы в милицию пошли, может быть найдут по горячим следам.
     - Там был паспорт, - сникнув, сказала Лиза.
     - Ну, может быть, паспорт и найдут, а деньги вряд ли.
     Лиза написала заявление в милицию. Конечно, милиция ничего не нашла, а может быть, даже не искала.  Но через несколько дней позвонили в школу незнакомые люди и сообщили, что к ним в почтовый ящик подбросили паспорт учительницы из их школы.
     Мужу Лиза ничего не рассказала. Она вообще никогда не рассказывала ему о своих неприятностях, потому, что у него была привычка всегда винить ее. Причем попрекать об этом  он мог потом годами. Но с работы она уже уволилась. С чем начинать торговлю?
     Помог случай. По всей стране бурно начали открываться мелкие частные предприятия. Люди вынашивали идею и охотно создавали небольшие цеха. Шили чехлы на машины, которые были в большом дефиците, изготовляли деревянные рамы, двери, шили и вязали одежду, делали светильники и люстры и многое другое. Эта предпринимательская деятельность не только помогала исправить материальное положение семей, но и поднимала статус в социуме. Человека уважали, и он уважал себя сам.
     Вот такой небольшой цех появился на территории предприятия, где работал Игорь. По всей видимости, его руководители решили подзаработать и сдали одно из помещений предпринимателям. Шили обувь. Это были кожаные мужские ботинки, похожие на спецназовские, на толстой подошве, на шнурках и с молниями. Как раз то, что было в моде, но, как обычно в то время, найти такие было трудно. Куда они потом отправлялись, мало кого интересовало, но в город эти ботинки  похоже не попадали.
     - Как тебе? – Спросил Игорь жену, вытаскивая из сумки модные ботинки. – У нас уже все мужики купили, я тоже хочу взять.
     Лиза задумчиво крутила в руках ботинок.
     - А ты деньги отдал? – спросила она.
     - Пока нет, сказали, что могут подождать.
    На другой день Лиза понесла эту пару на рынок. Накинув совсем немного, она очень быстро их продала. Лиза должна была небольшую сумму Татьяне, переговорив с ней, она воспользовалась еще раз этими деньгами и заказала мужу три пары, потом пять, потом десять… Муж так и не узнал о пропаже денег. Пришло время, когда собрались деньги,  и можно было ехать на китайский поезд.
     В электричке был полумрак, люди едва могли видеть друг друга.  Здесь не было традиционных деревянных скамей, какие бывают у всех электричек.  Это был обычный плацкартный вагон с купе и мягкими сидениями. 
     Сумки в клеточку, в которых все торгаши возили товар, Лиза, плотно скрутив, спрятала в небольшую дорожную сумочку. С ней поехал Игорь, и теперь они никак не походили на торгашей, они просто семейная пара, которая едет по своим делам.
     По вагону ходили какие-то неприятные люди, и отчего-то было страшно. Пассажиры молчали. Это было необычно: в любой поездке люди ведут себя расслаблено, сближаются, во время дороги становятся чуть ли не лучшими друзьями.
     Что-то случилось, в относительной тишине, нарушаемой только стуком колес, да еще грохотом вагона, Лиза вдруг почувствовала такую тишину, что заледенело сердце. У нее пересохло во рту, напряжение сковало тело.
     В соседнем вагоне внезапно все зашевелилось, зашуршало, и кто-то тихо сказал: «Убили, зарезали».
     Никто не побежал смотреть, как обычно бывает, все остались на своих местах, только застыли столбиками, как сурки у своих нор, готовые при первой опасности рвануть в безопасное место.
     На станции Камедино, на которой должен будет остановиться поезд Москва-Пекин, было полно народу. И это в два часа ночи!