Женька

А почему сложно написать о дружбе?! Не той дружбе, что в запой сутками, что каждый день по соседству: по садику, парте, дому. Не той дружбе, что нужна бизнесу, в росту по службе. А той, что рывками, провалами, годами неизвестно где и, ночным звонком: «Загляну?!». В той, что просто так. Просто получилось. Просто встретились, и кто-то на небе закрутил, запутал ниточки судьбы. Завязал узлами. Перемешал петлями.               
       Как познакомились, в принципе, уже и не важно. Один стоял, другой шел. Так и зацепились друг за дружку. А тут еще и командировка совместная. День в работе, а вечером все вместе. Вся бригада. В небольшом доме на берегу Выштинецкого озера. Мальчики отдельно, девочки отдельно. Ну, посидеть то вместе, конечно посидели. Все как положено. И выпить и закусить. Что с собой привезли, что потом догонять поехали. Вечер удался бы еще лучше, но уж очень далеко от цивилизации. Километров двадцать до ближайшего ларька. Но выкрутились.
        Познакомились с пограничниками. Ребята мировые. Как то сразу. Пригласили покататься на своих катерах. Ощущения головокружительные. На скорости, наперегонки. Рев моторов, брызги в лицо, повороты и подрезы, визжание наших девчонок. А мы все поближе, поближе на своем катере, а они руками закрываются от ветра, от воды в лицо – не сфотографировать, не увидеть. Досталось нам потом, когда мокрых и замерзших привезли в баньку, с пивом и ряпушкой. Страшно девчонкам было - натерпелись. Но какая замечательная банька! Распарились и в озеро. Забежали с Женькой в воду, а глубина по щиколотку. И бежим, и бежим, а глубина не изменяется. Замерз до коликов в ногах, побежал назад, греться. А Женька он упертый – дальше побежал. Ой, далеко. Вымерз, но добежал. По грудь. А мы нет, мы погреться любим.
        И все потом просто: Привет, как дела, то да се. Да и не обращаешь внимания на это: Служба не дружба. Так и встречались – на бегу. Женька все больше со своим коллегой и тезкой Беляковым, у входа в хозяйственный отдел, сигаретками пыхтели. Часовыми.
        На первую войну, да впрочем, и следующие, он одевал и снаряжал. И вещами и оружием, и прочей военной, необходимой ерундой.
        И когда вернулся, Женька отловил в коридоре и сказал:
   - Иван! Зайди. Кофейку попьем.
        Фраза ставшая традиционной и неизменной.
        Зашел. И разговоренный его простыми, ровными вопросами, нашедший своего, собеседника, начал рассказывать ему о командировке. А он, внимательно слушая, где, к месту, со смешком, где серьезно, дополнял и поддерживал. Напрягся, посуровел лишь однажды. Когда перешел к людям. Глядя, врываясь в глаза, четко и спокойно, голосом, вещающим непреложную истину, не терпящим возражения, произнес – выстрелил:
   - Иван! Он герой!
       И так же четко, словно извиняясь передо мной, снайперской винтовкой:
   - И ты герой! Все герои, кто туда поехал! Вы там были! Не важно, что там было и как – вы поехали!
        А снайпер стреляет один раз! И он попал, зацепил. Потом, во время других, разных командировок, туда, были разные ситуации, моменты, люди. Было плохо и было хорошо. Было страшно и очень. Было на все наплевать, а было и наоборот. Да по-разному было. Но все – и хорошие, и плохие, были героями. По разным причинам: кто-то ехал защищать Родину; кто-то «погонять адреналин»; кого-то приперли к стенке: увольняем или езжай, искупай вину. У всех по-разному. Разные дороги, разные пути заплетенные судьбой в Кавказ. Суровый и неумолимый, добрый и зовущий, забирающий и наделяющий. Кузнеца героев и патриотов. Поэтов и писателей. Да и просто граждан своей страны, трезвых и чувствующих. Кавказ, поднимающий на высоту. Кавказ, зарывающий в траншеи и окопы, и оттуда показывающий и открывающий горизонты высот новых чувств, мыслей и помыслов. Все кто поехал, все кто остался – герои. И пусть говорят, что хотят.
        А Женька то и был тем обычным героем, там на войне. А Женька то и был тем обычным героем, тут, в тылу. Незаметный. Всегда и во всем спокойный здесь и заражающий спокойствием и оптимизмом там.
        Наткнулся на его невозмутимость в Гудермесе. Ровность и рассудительность. Наткнулся во время второй войны, когда проездом заглянул к младшему брату Григорию в СОМ . И в лабиринтах грязных, пыльных траншей, серых штабелей мешков с песком и черных бездн бойниц встретил Женьку. Круглого, словно мячик, с маленьким, будто игрушечным автоматом на плече. Женьку вчерашнего и спокойного. Словно поджидавшего, словно виделись минут пять назад:
   - Надолго?!
   - До завтра.
   - Ну, тогда ночевать у меня будешь. И повел в свой, отдельный кубрик. Пока Григорий, сменится с «кукушки» .
        На войне кубрики солдат всех стран и религий, оформлением и содержанием, наверное, мало отличаются друг от друга: фотографии родных и близких у кровати, брелочки и талисманы, туалетные принадлежности, игрушки и прочая мелочь, связывающая с домом. И обязательный атрибут – плакаты, фото, вырезки из журналов с изображением раздетых и не совсем женщин. В разных позах и ракурсах. Много и чуть – чуть. Повседневность, на которую никто не обращает внимание. Просто навеяло. Понравилось и на стену. Маленький мир, в котором уж лучше так, чем по-другому. Мир распутства и войны раздвигаемый лучами икон. Всегда и везде, на войне, на стенах, среди срама и мыслями о доме – икона. Спаси и сохрани. Так и тут. У наших. В тесноте кроватей, давящих скрипами, застоявшихся и устоявшихся запахов солдатской казармы, среди чистых автоматов и прикрытыми одеялами окон.
        А Женькин кубрик оказался другим. Вместо дежурной походной чистоты, обычная скромность квартиры. С двухъярусной койкой, столом, стульями. После тесноты Гришкиного многоместного и многоголосного кубрика – простор и тишина. Простенько и по спартански уютно. Комната-кабинет заместителя командира отряда по тылу. Так положено и должно быть. Так и есть.
        Есть. В смысле покушать. Первым делом, по пути рассказывая и показывая, Женька отвел столовую. Большую. С длинным столом, накрытым полиэтиленовой пленкой и длинными скамьями вдоль. Банки с сахаром на столе. В углу, на столике, у стены, щекочущий ароматом белый хлеб, накрытый простыней. Большой телевизор, стоящий на дребезжащем холодильнике. Большая ленинская комната, в которой кушают все: от командира до милиционера. Одинаково. Еда одна. Только кружки и ложки у каждого свои. Мне дают гостевые, дежурные. И огромную тарелку жареной, дымящейся картошки. И, дурманящих запахом свежепойманой корюшки, тарелку малосольных огурчиков. После Ханкалинской еды с жарой, мухами и со скрипящей на зубах пылью – блаженство и рай.
   - Ну что?! По кофейку?!
        В дежурную кружку не дежурный кофе. Замечательный. Ароматный.
        А еще к кофе подали приложение – клубничное варенье. Свежим  дурманящим ароматом. Взял литровую баночку, прижался губами и по чуть-чуть, останавливаясь перевести дыхание, проглотить редко попадающие ягоды, приговорил. Всю. Ну, сладкоежка, что могу поделать. Осталось только замурлыкать. Но вторую банку осилить уже не смог – глаза завидущие, а сам весь в варенье.
        А мух нет.
        Сменился Гриша. Сели под большую шевковицу и болтаем, уворачиваясь от падающих, чернильных ягод. Ни о чем. Просто так. Давно не виделись. Дней тридцать. На этой земле это много. Даже очень. Дни, ночи, часы наполненные всем. От ужаса до тишины.
        А ночевать у Женьки. Загнал, правда, как молодого, на второй ярус. Лежим. Разговариваем. Делимся и вспоминаем. А на душе, как то неуютно. Ну, не по себе. Давно так не лежал. Под белой простынкой, раздевшись. Хорошо хоть автомат под рукой, любимой девушкой греет. Наговорились, а сна нет. Тревожно и непонятно. Тихо. Вслушиваюсь в тишину. А не слышно не выстрелов, ни очередей, ни взрывов. Нет привычной музыки Грозного. Нет обстрелов и грохота. И я на втором ярусе. Облаченный в эхо прошедших выборов - белой футболке с надписью: «Маточкин, наш губернатор! Голосуй «За».
         Утро. Туда - сюда и обед. Пошли на вокзал шашлыков поесть. Для разнообразия. И в путь. У каждого своя работа. Потом уже не раз приезжал к нему. Просто так. И выспаться. Это когда четыре часа сна и тишины было счастьем.
        Двадцать лет дружбы это эпоха. Это отрывок жизни. А наша жизнь, наверное, была отмерена десятерым. Мы и жили ее с Женькой как могли. С оружием и без; летали на самолетах и вертолетах, гражданских и военных; ездили на всех видах техники от велосипедов до танков. А тут собрался в Москву и как обычно позвонил: может, что нужно передать? Женька спокойно спросил, как дела, как работа, записал номер вагона. И пришел. Постояли на перроне, поговорили, а перед самым отправлением шагнул в поезд и поехал. Только, что в другом купе. Оказалось, что билет купил сразу же. После звонка.
        И мотивация:
   - Тут подумал, что на поезде то мы с тобой ни разу не ездили. Вот. Теперь едем.
        Аргумент ради поездки убийственно правильный. А я рад. Давно не виделись. Пока переодевались, он спросил:
   - А тебе куртка то зачем?! На улице май. Все в рубашках ходят…
        Объясняю:
   - Как не приеду в Москву, начинается похолодание.
        Посмеялся: «У каждого свои странности». А мы то, не в первый раз вместе. Потому и можем и смеяться и подшучивать. Друг над другом.
        А тут подъехали к Черняховску. Увидел, что засобирался и спросил:
   - Куда?!
   - Мама должна к поезду подойти.
        И он, услышав, засобирался.
        А я уже в тамбуре. Смотрю на проплывающие дома, дороги, машины, людей. Смотрю на весну.
        Эти встречи с мамой у поезда. Эти встречи меня уезжающего, эти встречи меня приезжающего, были чем-то сокровенным, до слез родным и близким. Эти запахи и звуки вокзала, железной дороги, перестуком вагонов на стыках, были для меня песней любви, ожидания, слез. Наверное, и ездил на поездах только ради этих встреч, игнорируя самолеты. А когда мамы не стало, нескромно прочитав ее дневник, понял, откуда эта песня в моем сердце. Понял, что эти встречи были для нее важнее жизни. Выросшая без отца, погибшего на войне, она ходила встречать поезда. Она всю жизнь ждала его. И всю жизнь встречала. И железная дорога кровью стучала в ее сердце. И передала мне. Стуком колес.
        Вышла проводница. Уже не первый раз открывавшая мне дверь к маме.  Улыбнулась постоянству. Рывками остановились. Лязгом дверь. По перрону, почти бежит, мама. Обнялись, поцеловались. Женька, деликатно, в сторонке. Мама сует в руки пакет. Здоровается с Женей. Стоим, разговариваем. Две минуты и в вагон. Стою в тамбуре. Провожаю глазами уплывающий перрон с бойницами, маму, вытирающую слезы, пожарный поезд, дома, дачи и иду в купе. А там Женя:
   - Иван! У тебя замечательнейшая матушка! 
       Лишь однажды, впервые, увидев и пообщавшись с мамой, называл ее не иначе как «Матушка». И я благодарен ему за это.
        А на сердце потоп.
        Москва встречает духотой метро в лицо. Женя смеется и говорит:
   - вот и куртка не пригодилась.
        Молчу: «Еще не вечер!». Хотя по прогнозу должно быть тепло, даже очень.
        Едем в гостиницу, на Вернадского.  Заселяемся в номер, бросаем вещи. Женя предложил – «поехали на рынок». Москва это все дорого. А Женьке привык доверять. Особенно всему, что касается обеспечения тыла. Здесь он профи. Тем более рынок рядом.
        Увидел куртку:
   - Иван! Ну, зачем она тебе?! Оставь! Жарко!
        Похоже, даже рассердился, но в вопросах выживания слушаю себя. Сам разберусь.
        На рынке, смешные цены и Женькин смех остановил дождь со снегом. Я в куртке, он промокший, спешим в метро. А когда, утром проснувшись, с двенадцатого этажа он увидел заснеженные крыши и улицы, посмотрев на температуру, взял мою куртку и поехал на рынок. Покупать для себя. Больше надо мной он не шутил.
        Домой ехали порознь. Он остался по делам, а у меня командировка закончилась. Потом созвонились. Встретились. Выпили по кофе, и работа поглотила болотом.
        А потом ездили, но не вместе. Созванивались иногда. Просто так. По случаю. Встречались так же…
        Потом он болел. И из огромного Женьки, стал пионером с сорок шестым размером одежды. И силой воли выбрался. Последовательно и целеустремленно. Назло всем. На радость друзьям.
        И в каждую командировку провожал. В своем кабинете. Чашечкой кофе. И встречал так же. Обняв чашечкой кофе со слезами.
        А за дружбу… Был у него друг. Женя Беляков. Вместе работали. Вместе дружили. И не стало Жени – уехал в командировку в мирную Чечню и забрала она его. Навсегда. Последним боем. Но самые тяжелые и страшные бои они не там где стреляют, не там где взрывают – самые страшные тут, в кабинетах, с казенными сердцами. К своему стыду, даже не знаю, отмечен ли Женька наградами Родины. Не знаю, совершил ли он свой подвиг там, на земле Кавказа. Я помню, что он Герой. Герой потому что поехал. Герой потому что вернулся. Герой потому что остался. Он трижды герой.
       Но ни одна награда не сможет отметить, подчеркнуть его подвиг. Подвиг здесь, в этой жизни. Не придумали такой награды: За дружбу. Нет такой награды: За битву во имя друга. Нет таких и не будет. А этот его бой за Женьку он никогда не будет описан. Никогда он не будет оценен. Бой за светлую память и имя друга. С чинушами и клерками, пытающимися вычеркнуть и забыть. Сколько он длился и что ему стоил? И закончился он его победой. И встречает теперь Женя Беляков в здании ХОЗО УВД Калининградской области каждого вошедшего. Взглядом памятной доски. Погибший при исполнении служебных обязанностей. Вернувшийся в строй: дружбой, честью, справедливостью.
        Горжусь.
        Когда уволился, он один из немногих был рядом. Звонил, теребил, грузил какими-то проблемами. Не давал окунуться в путину отчаянья и ненужности. Как никто, понимая, что система, выжав, выбрасывает. Выбрасывает задыхающейся, извивающейся в конвульсиях ненужной рыбой. Сильной и смелой в воде. Беспомощной и ненужной на суше. Не давал!
        И радовался моим успехам, радовался жизни. Со мной. Позвонит. Подышим в трубку. Согреем сердца.
        А прочитав мой рассказ, позвонил:
  - Вечером загляну?!
        Словно жил за углом.
  - Приезжай.
        И приехал. Стуча в дверь в соседнем доме. Смеясь и не оправдываясь:
   - Забыл. Так часто ездим в гости.
        Обнял в дверях. Посмотрел в глаза. Крепко пожал руку и сказал:
   - Спасибо!
        Вот и весь комментарий. В глазах, слове, ладони. Сердцем.
   - А кстати! Сегодня Крещение Господне! Ни разу не купался на Крещение. Ты купаешься?
        И в ночь, в ветер едем на море. На пляж.
         А я не купаюсь. Стою, дрожу, укрываюсь от порывов ветра, кидающего в лицо песок, и смотрю, как Женька бежит по лунной дорожке, перепрыгивая белые барашки волн. Мелко здесь. И бежать ему долго. Как тогда. И стою. И жду. У дружбы нет ни времени, ни расстояний. Ни температуры. Только бы не позвал купаться.