День независимости

А почему я о них вспомнил? Что-то ведь подтолкнуло, навеяло. Утренний щекочущий кофе разбудил моих три дня независимости России. Три праздника длиною в жизнь. Три мелькающие титрами мгновения. А какое из них важнее, какое главнее?! Чем запомнилось и чем осталось. Кому и для чего? Когда и от чего? Просто три дня.
                - 1 -
Первый день независимости страны. Объявили выходной. А что делать? Ну не работать же! Погода исключительно теплая. Друзья. Девчонки. На электричке на берег моря. С сумками и баулами. Смехом и песнями. Расположились на «сковородке », в песчаных дюнах, среди кривых, искореженных ветрами и жизнью, сосен. Прямо напротив остова затонувшей греческой баржи, сиротливо ржавеющей на отмели. Расстелили одеяла. Разложили еду и напитки. Включили магнитофон. Хряпнули водочки. Ну, а какой же праздник без шашлыка?! Пошли собирать дрова на костер! В пакете, в томатном соусе, уже с утра томятся «ножки Буша». Ждут. Солнце. Песок. Загораем. Хряпаем. Закусываем. Почему-то не купаемся. Ну а дальше: Уставшие. Наевшиеся. Обожравшиеся. Уснувшие. Загоревшие. Собравшиеся. Проснувшиеся: красномордые одной и бледнолицые другой стороной. В духоте и тесноте таких же, возвращаемся в Кеник. Праздник. Без салюта и оркестра. Головной болью. Ожогами и кефиром.

                - 3 -
         А другой день независимости тоже в июне. В июне, в котором все цветет. Волнует полями цветов и цветочков; дурманящими и заставляющими все забывать запахами травы по пояс, качающейся от взмахов крыльев бабочек; прыгающими блошками и кузнечиками; кричащими и шуршащими невидимыми жучками; жужжащими, вечно чем-то недовольными шмелями. А еще в июне цветет липа. Редкими, незаметными скрытыми под темными листьями, цветочками или деревьями света, вспыхнувшими нежными, бело-солнечными фейерверками, за которыми и листьев то не видно. Каскадом цветов и аромата, оберегаемого мерным гудением поющих пчел. Цвет необходимый зимой, у самовара. Или просто у чайника. С медом. А сейчас – нужно ломать ветки. Ломать, высматривая липовые соцветья побольше, погуще. Ломать и извиняться перед липой за боль. За грубость. За невольную жестокость. А она обнимет ветками, покружит жужжанием рассерженных защитников и поцелует. А не понравится – так наотмашь, веткой. Женщина она ведь ласку любит. И требует. А наломанных веток уже гора. Подошел. Погладил ствол. Поблагодарил, еще раз извинившись. Без этого нельзя. Без этого зачахнет. А так, распустится на следующий год и еще краше станет. Всколыхнет своим ярким дыханием.
        А сегодняшний день независимости: А стерся праздник. Потерялся в душе. Может где, и отмечают, в столице, а у нас, просто выходной. Не стал он Первомаем. Не чувствуется почему то. И потому, в этот раз не на диване у телевизора, не в бессмысленной гонке по пыльным улицам в поисках развлечений. В этот раз на даче, на небольшом кусочке земли, между морем и заливом. Среди зарослей и отвалов дачного мусора. Среди дремучих батальонов сныти и крапивы до глаз, пугающих резким запахом нетронутой целины. Переплетенными сетью - путанкой ежевики, цепляющей, царапающей и роняющей в объятия отвалов кирпича, стекла и мусора, спрятанных среди буйной растительностью пустоши.
        Находим ровное местечко и ногами вытаптываем полянку. Обустраиваемся: пляжный зонтик, с кряхтеньем и потом втиснутый в землю; два раскладывающихся кресла; пляжная сумка с водой и припасенной женой снедью. Ну и гора веток липы. Тонем в простых удобных креслах. До чего хорошо. Жмуримся и мурлыкаем на эту дикую тишину, природу и красоту. Упиваемся запахом смятой травы и увядающего цвета липы. Отсутствием людей.
        Помурлыкали и хватит! Жена торжественно мастерит бутерброды. Делится. Плескает в стаканчики воды. Смеемся. Чокаемся. Поздравляем друг друга и за работу. Методично и бережно обрываем липу. Прячась от солнца под зонтик. Выискивая солнце между туч, набежавших ветерком. Вздрагивая от грома и упавшего дождя. Прячась и прижимаясь, друг к другу под зонтиком. Спасая от дождя головы и ежась от бегущих по телу ручьев освежающих капель. Сложив кресла, вырвав зонтик из земли, брызгая и смеясь дождем, бежим, в машину. Дождем, солнцем и счастьем.

                - 2 -
        А между ними тоже. Праздник. И позавчера чехи подошли практически вплотную. Вынырнули откуда-то и шмальнули с гранатометов. Дали пару очередей и исчезли. Растворились среди зеленки  и растяжек. А потом кто в кого стрелял и не разобраться. Да и не разбирался никто. Зачем? Бывшая гостиница грохотала, наполнялась дымом, пылью, звенящими, теснящимися, толкающимися на полу гильзами. Первый раз в жизни одел бронежилет. Пока копался – все места у бойниц, заложенных окон мешками с песком, оказались занятыми. Выскальзываю в коридор, не закрывая за собой дверь с надписью «бухгалтерия» - не до этикета. Следующая комната прокурорских – там странная тишина. Открываю дверь и, ловя лицом крошки бетона, отбитые пулями от потолка, ковриком расстилаюсь на полу. Вдоль стен лежат обитатели кубрика. Живые и невредимые. У окна никого нет. Никто не стреляет. Ползу. К живому, подпрыгивающему и развевающемуся одеялу на окне. Флагом. Звездным небом. С просыпающимися и появляющимися новыми звездами. Дырками, солнечными лучами озаренной пыли, подбирающимися к лежащим на полу лентяям. Поленившихся заложить окна мешками с песком. И тихо, и спокойно, и вежливо говорю матом, перекрикивая стрельбу, куда им ползти, указывая на дверь. Главное чтобы граната не залетела. Живы.
        Потом день. Сводки. Информация. Полная готовность. А на окружающих надежды нет. Если что, то в лучшем случае останешься в истории неизвестным героем, кинутым кучкой товарищей из террариума единомышленников. Никто тебя не знает, за тебя некому держать ответ перед кем либо. Лишенец , он и есть лишенец. Одиночка на войне – это волк. Сам за себя. И других. Его главное предназначение – выполнить задачу и выжить. А выжить на войне одиночке – это танец под блюз опадающих листьев. Это когда боишься собственной тени. Это когда боишься окружающих тебя супербойцов. Понаберут со всей страны по непонятным признакам, с разными тараканами в голове. Это конечно не значит что все алкоголики и отморозки. В основном и почти все нормальные ребята. Увидевшие автомат впервые перед командировкой. Те нормальные, которых заинструктировали так, что они стали бояться себя еще дома, а здесь, не увидев и десятой доли услышанного, возомнили себя бессмертными героями американских боевиков. Организованный отряд Махно. Хотя там, судя по всему, и был порядок. А мне ведь будет глубоко наплевать, кто приласкает меня очередью из автомата. Как бы ни было, а от своих получить пулю обидно и грустно. Вон эти, прокурорские, уже вечером, за рюмкой чая, рассказывали друг другу, как они мужественно оборонялись от армии боевиков. Герои.
        А мне стыдно. Стыдно и гадко на душе. Перед самим собой. За бронежилет. Ну, зачем я его одел?! Испугался животным?! И теперь, по сей день, он чем-то мокрым, слизким, противным периодически обволакивает меня. Защищает от себя. Шепчет: правильно, так и надо, жизнь дороже. Как в темном колодце с лягушками по грудь. И не смывается.
        Омоновцы заехали перед обедом. Загрузились патронами, гранатами, едой и водой. Завтра праздник. Кто знает, как захотят его отметить бородатые товарищи. Напросился у командира на праздник. Бегу за автоматом, разгрузкой. Им лишний ствол – поддержка, а у меня праздник – сутки провести со своими, родными. Эти точно не бросят. В любом случае им придется меня домой тащить. А выгодней, когда сам, на своих двоих – проблем меньше. А мне еще нужно доказать. Содрать с себя эту склизкую кольчужку, пока она не захлестнула всего, с головой.  Ей только дай волю. И шага потом не сделать. Опутает по рукам и ногам: и все.  Но об этом никому знать не надо. Это мое.
        Блокпост он тут, рядом, не далеко. В центре Грозного. Вокруг памятника героям революции: Гикало, Ахриеву и Шерипову. Чеченцы, рассказывая о нем, смеются: «Два горных орла, держат русского хохла» или «Два нахала и Гикало», а наши просто – «три дурака». Вот только этих троих не видно – в первую войну, кто-то и чем-то просто снес их по пояс. И теперь тут пол памятника. Окруженного железобетонными блоками, перекрытиями. Следящего бойницами. Контролирующего кольцо дороги. А значит, нужного и необходимого. Боевикам кость в горле. Не взяв, не пройдешь в центр. Разрушенными зданиями и покореженным и серым парком. С разбитыми дорожками, утонувшими в пыли и войне. В слезах и крови. Именно здесь был рынок. Обычный такой. Его совсем недавно закрыли, с полгода, наверное. А ребята на память насобирали оставшиеся надписи. Реклама. Объявления. Ценники. «Продается офицер ФС. 30 лет. Здоров». «Ст. л-т русский для разной работы». «Недорого сержант, рус». И показали, чтобы иллюзий не было. Веры в светлое будущее. 
        Внутри блокпоста холод и полумрак. Доски с солдатскими одеялами. Бутылки с водой. Коробки с консервами, галетами и еще чем-то съестным. Бойницы. И ящики. Ящики, ящики, ящики. С патронами. С патронами россыпью, в пачках, упаковках. В цинках. Вскрытых и запечатанных. С гранатами. С уже вкрученными взрывателями.   С гранатами гладенькими и ребристыми. С маленькими алюминиевыми и толстыми, белыми пластмассовыми взрывателями. Свежий салатик войны.
        Пока осматриваюсь, ребята показали на стоящий, на углу поста киоск: «Сходи, а то, как стемнеет, не получится. Придется до утра терпеть». Изучаю его изнутри – киоск, как киоск. С открытым канализационным люком посередине. Ну и заминированным, наверное. Вот где экстрим так экстрим. Потом получаю свою бойницу на время отдыха и наблюдательный пункт на время бодрствования. Изучаю местность. Запоминаю. Любуюсь. Чищу автомат. Жду темноты.
        Чем ближе темнота, тем ощутимее становится озноб. Тело начинает подрагивать и мелко, мелко дрожать. А к холоду это не имеет никакого отношения. Ожидание неизвестности. Ожидание боя. Без бронежилета и лягушек.
        Вот и тишина зависла темнотой. Оглушающая цикадами и тупым стуком обрушивающихся зданий. Звездами, давящими на плечи. Застывшей пылью дня. Громким дыханием спящих и ждущих. И поспать бы, да все никак. Лежу на досках, закрыв глаза, слушая ночь. Моя смена на кукушке  в двенадцать. Время замерло, остановилось, прислушалось. А затем полетело подталкиваемое нудными и настойчивыми трелями цикад. Пора. Лезу на верх. На свой пост, с которого видно много и далеко. В прибор ночного наблюдения – ночник. Я не один. Другой лежит рядом и слушает глазами темноту. Так не заснуть и надежней. Что не увидишь, то услышишь. А смотреть надо, потому как мы высоко и в нас стрелять удобнее. А еще, после ночника, глаза ничего не видят. А так же слепнут после вспышек яркого света. Затем второй и нужен. На подстраховку. И задача наша проста – сделать хотя бы один выстрел. Привести застывшую и ждущую машину в боевой режим.
        Летим в звездах под размеренный гул далеких самолетов. Несущих и кидающих осветительные бомбы. Подсвечивающие город. Напоминающие о своей мощи и недоступности. А внизу кому-то не спится. Кто-то шоркается.  С матом и ворчанием. Вполголоса. Сапер Петя, неделю назад осматривая разбитые здания, в разрушенном кафе, нашел кофеварку. Старинную. С кучей медных пластин. Восстановил, как умел, вычистил, вымыл. Купил на рынке молотый кофе. До утра еще чуть-чуть, а он этим свежим и сильным запахом дома поднял всех на ноги. Заставил рваться к глотку свежести, минуя консервы и галеты. Доброго утра глоток. Но он не дает, смеясь:
- С праздником мужики! С Днем независимости! – и прикрывая рукой кофе, лезет к нам на кукушку. Дергает за ногу, вкладывает горячий напиток в руку и чуть слышно:
- С праздником Иваныч!
        А сверху гудящие самолеты. Осветительными бомбами. Букетами белых гвоздик парящих на нас с неба. Дразнящий аромат кофе.