Приключение на картошке

                Автобусы высадили студентов в деревне Новая Ульба. Деревня как деревня: одна центральная улица, почта, гастроном, клуб и баня.
— Помочь колхозникам собрать урожай с полей – первоочередная задача каждого советского первокурсника! – вдохновенно напутствовал ректор перед отправлением.
Ему никто не возражал. Студенты не заморачивались высокими целями, воспринимая поездку на картошку, как весёлое приключение.
     Жили в бараках, напоминающих коровники: земляной пол, прикрытый в проходах досками, вместо кроватей – деревянные нары.  Все удобства на улице: рукомойники с холодной водой, да обычной деревенский туалет с дырой в полу.
      Для  Нади Зориной, как и  большинству студентов, тяжело давались утренние подъёмы. Ночи в сентябре стояли холодные, а будили рано. Вылезать из-под одеяла, стуча зубами от холода, бежать по улице в общий туалет, умываться ледяной водой, отстаивать очередь за миской каши в столовой, напяливать на себя робу и непросохшие за ночь сапоги — не самые приятные процедуры. Зорина не считала себя изнеженным созданием. В летние каникулы она гостила у бабушки в деревне и не падала в обморок от вида деревенских туалетов, не отличавшихся чистотой и удобствами. Приходилось и картошку сажать, и прополкой заниматься. Но колхозное поле – это тебе ни бабкин огород. Только выйдя в поле, можно до конца осознать и полностью прочувствовать  смысл известного выражения «Широка страна моя родная»!  Простоишь денёк в одной позе, cклонившись до земли, поковыряешь руками сухую землицу, разогнёшься только к вечеру, превозмогая ноющую боль в пояснице, кинешь взгляд: а вокруг на всём обозримом пространстве — всё тоже картофельное поле, и нет ему ни конца, ни края. С затаенной надеждой ждёшь, когда же мелькнёт у горизонта зелёный нос запыленного « ПАЗика» — автобуса, развозящего студентов. Наконец, ещё один рабочий день окончен. В автобусе, пристроившись на вёдрах в проходе, а если повезёт, у кого-нибудь из парней на коленях, начинаешь приходить в себя, замечая перепачканные землёй лица подружек, строивших планы на вечер. Вечером — сплошная романтика: танцы, а в дождливую погоду — песни под гитару.
        Казалось, ещё час назад все умирали от смертельной усталости, с трудом переставляли ноги, походив со стороны на предков дедушки Дарвина. Но с первыми аккордами музыки происходило чудесное превращение: усталость куда-то улетучивалась, сгорбленные  фигуры распрямлялись, в движениях появлялась пластичность и грациозность. На отмытых лицах расцветали улыбки. « Это кара- кара - кара-кум!» — под одобрительные вопли раздавалось из магнитофонных колонок.  Смельчаки уже сбегали в сельмаг за портвейном. Тайком от преподов парочки отлучались за барак, глотнуть живительной влаги  из горлышка заветной бутылки.
         Дни на картошке летели быстро, повторяя друг друга, как близнецы братья.  «Пашите, негры, солнце ещё высоко», — шутливо подначивал балагур Борька Чельдиев из параллельной группы, и «негры» пахали, постепенно втягиваясь в трудовой процесс. Настоящие трудности начались, когда погода испортилась, и зарядили промозглые осенние дожди. Дороги развезло, «ПАЗик», буксуя, застревал на средине пути. По колено в грязи, падая и спотыкаясь, приходилось тащиться к месту работы пешком, чтобы потом, выковыривать из липкой грязи скользкий картофель. Чтоб он пропал! Да при совковой бесхозяйственности он все равно сгниёт через месяц — и все труды напрасны. Не лучше ли оставить всё как есть, на милость природе и собирать урожай только в сухую погоду? И куда подевались те колхозники, которым  студенты приехали помогать, что-то ни одного не видно на переднем крае? Исчезли, как партизаны, ушли в глубокое подполье. Не зря колхоз назывался "Красный партизан".
        Северный ветер надул «белых мух». Лёгкие штормовки не грели,  резиновые сапоги расклеились и пропускали воду, а руки  в мокрых, грязных рукавицах покраснели, покрывшись ужасной коростой, именуемой цыпками. От сырости и холода пальцы на руках не гнулись, а ненавистный картофель, будто нарочно, выскальзывал в грязь. Так и хотелось  втоптать его ногами в землю.  Неграм на плантациях было хотя бы тепло. Подбадривающие речёвки: « Нам хлеба не надо - работу давай, нам солнца не надо — нам партия светит»! — из уст Борьки Чельдиева звучали как издевательство. От холода и усталости отказывало даже чувство юмора. 
Деревенский туалет превратился в особо опасное место. Скользкие деревянные доски местами вздыбились, местами прогнили. Переполненные выгребные ямы зловеще зияли зловонным содержимым.
         Надя Зорина мечтала о родительском доме. Вот бы уснуть и проснуться на своём мягком диване,  предварительно отмокнув в тёплой ванне с ароматной пеной. Она  боялась своих малодушных мыслей о чистоте и комфорте. Воспитанная на героических книжных примерах Павки Корчагина и Молодогвардейцев Надя приказала себе не распускаться. Не может она просто взять и уехать, оставив своих товарищей, только потому, что ей трудно. Такой поступок  будет считаться предательством и дезертирством. 
 — Зорина, — толкнула её в бок соседка Таня Гаврилюк, оторвав от глубокомыслия, — Спишь что ли?
— С тобой поспишь, — нехотя отозвалась Надежда.  — Чувствую себя загнанной лошадью, которой не дали спокойно отбросить копыта. Что случилось?
         Надя Зорина и Таня Гаврилюк познакомились и подружились  ещё на вступительных экзаменах в институт, вместе заселились в одну комнату в общежитии, где ещё с подкурса жила Галя Щепкина. В отличие от вчерашних школьниц Галя дважды проваливала вступительные экзамены, два года отработала санитаркой в больнице и поступила в институт только с третьей попытки после подготовительного отделения. Таня с Надей отчего-то не жаловали Галку. Их раздражала чрезмерная деловитость Щепкиной, которая на правах старшей по возрасту настойчиво поучала, воспитывала и опекала молоденьких соседок, чему они яростно противились. Девушкам так хотелось свободы и независимости, что никаких советов и нравоучений они не терпели, тем более от Гали, авторитет которой считали сомнительным.  Заметив, что Щепкина нагло строит глазки  и проявляет повышенный интерес к женатому водителю ПАЗика, подружки решили от неё дистанцироваться и поселились в дальнем углу барака. Но отделаться от Щепкиной оказалось невозможно. Она с кем-то договорилась, с кем-то поменялась и на следующий день уже оказалась рядом  с ними на соседних нарах, продолжая командовать. Галина отличалась корпулентными формами и повышенным аппетитом, большую часть суток, находясь в озабоченном состоянии: чего бы поесть. Утолив голод, на сытый желудок  Щепкина обожала сплетничать о том, кто из парней задружил с какой девчонкой, кто напился или подрался. Но сегодня обычно разговорчивая  Галка подозрительно помалкивала.
  — Ты ничего не чувствуешь? Откуда-то дерьмом несёт? – принюхиваясь, спросила Татьяна.
— Воняет, — согласилась Зорина.
В углу под ворохом одеял заворочалась Галина. Неприятный запах без сомнения исходил от её ложа.
Поморщившись, Гаврилюк растормошила лежбище.
— Подруга, что с тобой? В штаны наложила?
В ответ куча всколыхнулась, и зловоние усилилось. Показалось зарёванное лицо, а за ним из-под одеяла, как медведица из берлоги, выбралась Галка.
— Хуже, — всхлипнула она. – Я в туалете в дырку провалилась.
 Шокирующее признание произвело эффект разорвавшейся бомбы с веселящим газом. Подружки  прыснули.
— Божечки, как тебя угораздило?  Дырка же маленькая! — удержаться от смеха не было никакой возможности.
— Смейтесь, смейтесь, дурёхи! Над чужим горем смеётесь. А если бы с вами такое? Я же не виновата, что доски прогнили. При свете дня старалась не наступать на опасное место, да в темноте ничего не видно. Поскользнулась. Хрясь — одной ногой в дырку. Еле выбралась, —  Галя надеялась на сочувствие, но девчонки продолжали хохотать, как подорванные, дрыгая ногами и держась за животы.
— Не удивляюсь, что не утонула, – подначивала Гаврилюк. —  Говно же не тонет!
—Тише, — взмолилась Галина. —  Сейчас весь барак сбежится. Думаете, приятно? Стыдобень какая.
— Я же предупреждала тебя, Галка. Жрать надо меньше! А ты обижалась. Пока брюхо не набьёшь, не успокоишься. Кто вчера повидло съел?
— Там на донышке оставалось.
— Ну, если полбанки — на донышке, то извини. Доски виноваты.
— Ты хоть помойся, —  попросила Надя.  – Мы же ночью задохнёмся от твоего «амбре». Дерьмо — не «Шанель №5».
— Я бы рада помыться, да в бане сегодня, как назло, мужской день.
— Вот мужики обрадуются, — не унималась Татьяна.
Галя не обращала внимание.
— Штаны в умывалке простирнула. До завтра не высохнут. Вода ледяная, руки отморозила. Один сапог в яму провалился. Жалко. Хороший был сапог, почти новый.  Вытаскивать не рискнула, не хватало ещё нырнуть туда с головой. 
Представив, ныряющую за сапогом Щепкину, подруги снова покатились со смеху.
— Ничего смешного не вижу, —  Гале действительно было не до смеха. —Как я завтра в поле поеду? Из обуви только кеды остались, а на улице грязи по колено.
— Сходи к куратору, отпросись на завтра, — предложила Зорина.
— Ну, да. Сейчас. А что скажу в своё оправдание? Историю про туалет? Вы тоже никому не говорите, пожалуйста, дразнить будут.
— Ладно, не ной, — Гаврилюк не собиралась ее утешать, сама виновата. —  Чьи-то бесхозные галоши  у входа стоят.  Если до завтра хозяйка не объявится — обувай и вперед. Могу свои запасные штаны одолжить, если влезешь, конечно. При одном условии: пойдешь в умывалку и вымоешься, как следует.
— Говорю же, вода холодная, руки не терпят.
— Ничего, выдержишь. Ты — баба крепкая, подкожного жира на двоих хватит.
     На удивление смиренно  Галка отправилась мыться холодной водой, а девчонки дали волю эмоциям. Давно они так не веселились. На их взгляд, Щепкина вполне заслужила вонючие ванны. Ее нравоучительный тон с претензией на лидерство  и вечное «что пожрать»  всем порядком надоел. Появилась надежда, что Галя, наконец, заткнётся.

         Погода  продолжала испытывать на прочность. Дождь чередовался со снегом, и  легко одетые студенты начали повально болеть. Одну партию простуженных уже  отправили домой с высокой температурой.
Таня Гаврилюк уезжать не собиралась, влюбилась в кудрявого  гитариста Антона. Когда он пел: «Я иду к тебе навстречу по траве звенящей», воображала, что  он  поет персонально для неё, и гипнотизировала обожающим  взглядом. Так хотелось пригласить кудрявого красавца на танец, но, как назло, у нее на ноге воспалился большой палец.  От боли Таня с трудом наступала на ногу, а  из-за повысившейся температуры куратор грозился отправить её в город.
Нет, только не это! Она не вынесет разлуки с Антоном!
С утра пораньше, в тапках (сапог уже надеть не смогла) Татьяна решительно похромала в деревенскую больницу.
— Ого! Панариций! Надо вскрывать! – резюмировал местный хирург в застиранном халате, внешне не тянувший даже на ветеринара. 
Слово-то какое подобрал:  «вскрывать». Так только прозекторы выражаются.
Танька брезгливо поглядывала на неопрятного доктора, на  булькающие в  хромированном лотке на меленькой плитке инструменты, на мух, лениво ползающих по окну перевязочной, и не понимала, что она здесь делает.
Палец щедро облили йодом.
— Подержи её за ногу, — попросил хирург женщину, только что орудовавшую шваброй.
— А как же анестезия? — поинтересовалась Гаврилюк, когда, не помыв руки,  врач нацелился на её палец скальпелем.
— Могу предложить таблетку анальгина.
— Резать на живую? Не дамся! — завопила  перепуганная Танька, оттолкнув врача  здоровой ногой, пулей вылетела из кабинета. Даже любовь к Антону не удержала.
— Ты куда? — вдогонку орал доктор —  Дура! До сепсиса добегаешься!
Мимо больницы проезжала дребезжащая бидонами  телега. Только сейчас Татьяна обнаружила, что выбежала босая.  Запрыгнула в повозку и разревелась.
— Пру! — скомандовал маленький морщинистый мужичок в телогрейке, и лошадь встала. — Девонька, ты чья?
—  Ничья. Студентка из барака.
— А ревёшь чего?
Танька вытерла кулаком слезы и рассказала о своей беде.
— Тьфу! Да разве ж это беда. Это ерунда на постном масле, — беззубым ртом рассмеялся мужичёк. —  Моя баба все болезни лечит мочой или солью. Возьми кипяток и соли туда побольше насыпь, смочи чистую холстину да приложи к пальцу. Всё пройдет!
            Гаврилюк не верила. Тоже мне светило медицины! Но поблагодарила сердобольного дядьку,  доставившего её  босую до  самых дверей барака.
Солью и кипятком разжилась в столовой. Всю ночь палец дёргал так, что она уже готова была лезть на крышу барака. К утру заснула, к обеду обнаружила, что боль и отёк уменьшились. Соль вытянула нарыв.  Таня заменила бинт и повторила примочку. На следующий день уже вполне здоровая  она  отплясывала с Антоном на танцах.
         В  последнюю неделю Надю перевели на работу в столовую. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Совершенно случайно она получила по носу пустым ведром. Парни, стояли в кузове грузовика и принимали вёдра с картошкой наверх, вниз бросая пустые. Зорина, как всегда, размечталась и не успела увернуться от летящего на неё ведра. Удар пришёлся точно в переносицу. От острой боли Надежда зажмурилась и безнадёжно рухнула  на руки подбежавшим студентам. Теперь она точно знала, что такое: искры из глаз. Чтобы остановить хлынувшую кровь, ей водрузили на нос и под нос кучу носовых платков, добытых из карманов студентов, и грузовиком отправили в барак.
Куратор осмотрел распухший нос и уверенно обнадёжил:
—  Перелома нет! До свадьбы заживёт!
На следующий день под глаза расплылся  живописный синяк. Надя сначала ужасно расстроилась из-за испорченной внешности, но потом поняла: всё к лучшему. На самом деле ей крупно повезло, и она должна благодарить ведрометателя, "удачно" попавшего по её изящному носу. Преимуществ масса.  Во-первых,  ей прописали полный покой и запретили работать в поле.  Во-вторых, через несколько дней перевели помогать в столовую. В столовой  — далеко не рай. Но уж лучше начистить ведро картошки, на которую она уже смотреть не могла и перемыть гору грязной посуды, чем горбатиться в поле, в холоде и грязи. У неё даже руки  отогрелись и отмылись от цыпок. В-третьих, её как-то все сразу заметили, запомнили, c улыбкой интересуясь самочувствием, одобрительно хлопали по плечу. Галка  на правах близкого знакомства постоянно требовала добавку. Татьяна категорически настаивала лишить Щепкину доп пайка, пока та окончательно не доломала деревенский туалет.
           В последний уборочный день выглянуло долгожданное солнышко, пригрев и приласкав на прощанье  продрогших студентов. За неделю синяк на Надином личике почти прошёл, оставив лишь лёгкие тени под глазами. Домой она уезжала счастливой, с сознанием исполненного долга. Было трудно, но она справилась и теперь вместе с остальными студентами, радостно кричала из окна отъезжающего автобуса:
— Прощай, Ульба! Прощай, "Красный партизан"!