Тусклая боль

Денис Рычагов ощущал не очень сильную, невнятную, тусклую боль – до того неопределенную, неясно очерченную, что трудно было даже понять, откуда она раздается. Она то тонула в других ощущениях, как будто затихала, то снова выныривала, звучала острее и громче, хотя все равно приглушенно и смазанно. В моменты большей ее силы Рычагов тщетно прислушивался к ней, как стараются сосредоточиться на раздающейся издалека музыке, чтобы угадать мелодию. Но боль оставалась мутной, нечеткой, мерцающей; непонятно даже было до конца, есть ли она вообще.
Ночь, глубокая и плотная, сухая и беззвездная, мертвенно-пустынная, застыла в пронзительном молчании. И то ли у Рычагова, раздраженного болью, как-то особенно обострилась чувствительность, то ли ему просто мерещилось, а только в этом молчании ему слышался крик – приглушенный, придушенный, хрипловатый, обращенный словно бы лично к нему. Рычагов испугался этого крика, и, гонимый им, почти побежал по проспекту – широкому и безжизненному, безвольно и бессмысленно распластавшемуся перед ним. Ему было страшно, хотелось добраться до чего-нибудь, – пусть даже хотя бы оказаться в тупике, лишь бы не было необходимости двигаться дальше, лишь бы можно было остановиться и прислониться спиной к стене, чтобы не ждать нападения сзади, – но ночь лениво, уверенно, с какой-то вялой и злой радостью разматывалась впереди. Ей не было видно конца.
Ища укрытия, Рычагов свернул на слабый свет, сверкнувший сбоку, и оказался в тесном, унылом и затхлом помещении круглосуточного бара. Здесь пахло рыбой и было, пожалуй, еще неприятнее, чем снаружи; и все-таки, Денис был рад даже такому убежищу. Он был полон решимости отбросить все, что докучало ему, и утопить свою слабую боль в пиве – таком же темном, мутном и гадком, как что-то, засевшее внутри него.
Ему было легко и вместе с тем противно чувствовать, как под влиянием пива рассасывается, разжижается тугой комок, сдавивший его нутро, как меняется его восприятие и то, что мешало ему где-то в глубине, словно бы растворяется в окружающей обстановке. Одновременно с этим и окружение как-то глубже и увереннее проникало в него: он как будто пропитывался рыбным запахом, грязноватым, приглушенным светом, заполнявшим помещение, и даже отголоски тяжелой и пустой ночи, засевшие в нем, теперь о себе напомнили, внесли свою лепту в его общее состояние. Но все это размылось, слепилось вместе, смешалось в одну вязкую кашу, из которой нельзя уже было вычленить что-то отдельное, – и так, в общей куче, почти не вызывало брезгливости.
«Почему же могла начаться моя боль? – медлительно размышлял Рычагов, задержавшись на этой мысли, повторяя ее на разные лады. – Что могло ее вызвать? Разве что-нибудь произошло?». Денис понимал, что в общем-то ничего не произошло, а все просто как-то разом навалилось, вцепилось в него и не отпускало. Он уже около месяца был без работы, перебиваясь случайными заработками, но жить ему пока еще было на что. Люди, которых он знал, казались словно бы все больше не теми, лишними, неправильными, непонятно даже откуда взявшимися, и общение с ними не вызывало у Рычагова радости, а только, все чаще, какое-то тоскливое недоумение. И все, что с ним происходило, как будто вело к этому недоумению, вопросу «зачем?». Вялость и усталость чувств порождала у Дениса тяжелую, мучительную лень, которая тяготила его, привыкшего к делу и обыкновенно любящего дело. Само его удивление и недовольство всем происходящим было таким же слабым и тихим, как нынешняя боль; они не разрушали его, но постепенно подтачивали, выбивали из колеи. Рычагова преследовала смутная тревога, как будто говорящая о том, что он приближается к запоздалому и страшному открытию, чему-то такому, о чем ему было бы лучше вовсе не знать. Он, сильный человек, не робкого десятка, знал, что легко справился бы и с этой саднящей болью, и со страхом, – да только не хотел справляться, понимая, что все это – лишь некое предупреждение, от которого не следует отмахиваться. Напротив, его нужно было понять, и чем скорее, тем лучше, желательно даже немедленно.
«Что же это может означать?» – мучительно думал Рычагов. У него было ощущение, словно он старается что-то раскусить, расколоть, и не может, не в силах справиться. У него даже спина заболела от этого продолжительного усилия, как будто оно было физическим, мышечным. И вдруг стало ему настолько тяжело и неприятно, что он буквально вскочил со своего места, чувствуя, что нужно сделать что-то резко и неожиданно, чтобы сбросить напряжение.
На него при этом оглянулась незнакомая женщина, также сидевшая в баре, которую он до сих пор и не замечал. Поскольку она не отворачивалась, Рычагов, ощутив неловкость, подошел к ней. Он даже не знал, что и сделать; она казалась ему просто одним из элементов обстановки, таким же, как, например, запах рыбы, и в этом было что-то противное, но не сильно, а так, самую малость. «Что-то случилось?» – спросила она. «Ничего, – с трудом пробиваясь сквозь одолевавшую его после пива дремотную растерянность, ответил Рычагов. – Кажется, я запутался. Я недолюбливаю такие ситуации, как эта». Слово «недолюбливаю», которое пришло ему в голову, странным образом привлекло его внимание, и он даже специально повторил его еще раз, чтобы как следует его прочувствовать, распробовать. Казалось, что и женщину оно тоже почему-то заинтересовало; возникла пауза, и Рычагову представилось, что они вдвоем как будто с подозрением рассматривают это слово, которое повисло в воздухе и не желало отзвучать, не желало исчезнуть.
«Почему же вы здесь ночью?» – спросила его незнакомка. «Разве сейчас ночь?» – удивленно спросил Денис, который после пива сильно осовел и сейчас успел уже забыть, как и почему появился в баре. «Конечно», – сказала она, даже не удивившись, словно вопрос Рычагова был закономерен. «Не знаю, что ответить, – сказал он. – Честно говоря, я не понимаю, что мне делать дальше». Женщина предложила поехать к ней; он согласился, словно это было делом будничным. Кисловатый, неприятный вкус остался после пива у Рычагова во рту, и вся эта ситуация как бы отдавала тем же привкусом. И тем не менее, Денис с готовностью принял ее: сейчас он чувствовал, что ему нужно хотя бы ненадолго отделаться от того предупреждающего голоса боли, который продолжал звучать издалека, подавать едва различимые сигналы. Они будоражили Дениса, не давали ему покоя, и он испытывал потребность от них скрыться.
Они поймали машину, отправились куда-то, – Рычагов пропустил, не уловил, что именно это за место, – и по дороге разговорились. Денис попытался вкратце обрисовать незнакомке свою ситуацию, но говорил так сбивчиво, что сам запутался. К тому же он, даже испугавшись, понял, что многие детали происходящего в его жизни забыл и не может сейчас восстановить их в памяти. Женщина говорила в ответ, а он не мог почему-то понять смысла ее слов; сначала он пытался переспрашивать, но потом бросил и перестал даже слушать, пытаясь вместо этого попристальнее рассмотреть ее лицо. Оно было невыразительное, слегка мятое, но в целом как будто не имеющее возраста; было в нем что-то красивое, может быть даже трагическое, но было и что-то гнусноватое, – и все это было трудно уловить, понять, как формируется целое из составных частей. Рычагов не мог сосредоточиться; что-то безликое, неопределенное представало перед ним.
И вот они где-то оказались – видимо, у нее. «Тише, ребенок спит», – шепнула незнакомка. «Ребенок, – повторил Рычагов. – А муж?». «Он умер, – ответила женщина. – Я вдова». Последнее слово она произнесла с ударением, особым выражением, словно ей было неприятно его произносить, но вместе с тем по какой-то причине и нравилось. «Отчего же он погиб?» – поинтересовался Денис, которому показалось почему-то уместным сказать именно «погиб». «Просто умер и все, – сказала женщина. – Сердце остановилось. Жил, а потом взял – и умер».
Когда они сошлись, Рычагов почувствовал наслаждение, но такое же тусклое и неопределенное, какой была прежде у него боль. Оно было сильнее и ярче той боли, но не могло полностью перебить ее и не сливалось с ней; она продолжала доноситься откуда-то издалека и мешала, отвлекала Рычагова. Было темно, но Денису мерещилось, что рядом находится и ребенок, что он пристроился тут же, под боком, и принимает участие в происходящем. «Зачем он здесь?» – с тоской подумал Рычагов. Неважно было, кто он был, какого возраста и что из него вырастет в дальнейшем; Денису показалось почему-то, что в появлении на свет этого ребенка было что-то случайное и неуместное – настолько же, как его появление в жизни самого Рычагова. Его хотелось отогнать, но он назойливо маячил где-то поблизости, ощущался как будто бы под не очень теплой кожей женщины, которую стиснул Рычагов в своих объятиях. Потом ребенок действительно вскрикнул из своей комнаты, так резко, неожиданно и пронзительно, что Денис вздрогнул. «Это ночь, – испуганно подумал он. – Тот первый крик из ночи добрался до меня».
Когда все кончилось, он спросил у женщины, что она чувствует. «Как будто справила нужду», – ответила она. В этом было что-то скучное и простое, но очень понятное. Денису, может быть, следовало обидеться на вызывающую откровенность этих слов, но Рычагов почему-то позавидовал незнакомке.
Она пригласила его остаться ночевать; Рычагов согласился было, но почувствовал себя так неуютно, что не мог уснуть. Он встревоженно ворочался, пока не понял наконец, что не сможет погасить, заглушить одолевающую его тревогу и ощущение чего-то неправильного и грязного. Быстро поднявшись, он засобирался; незнакомка не стала его удерживать, и он понял, что его уход сейчас же, в темноте, был для нее облегчением.
Снаружи на него навалилась предрассветная тяжесть, сильно и плотно придавив его, так что он шел с поникшей головой. Он еще ощущал остатки удовольствия, разлившегося по его телу, но в нем было что-то гаденькое, и два ощущения – приятное и тягостное – сливались до полной неразличимости, во что-то одно серое, вязкое и бесформенное.
Рычагов осторожно прислушался к своим ощущениям и понял, что боль нарастает.


Рецензии
Прикольно!

Юрий Евстифеев   30.04.2019 21:16     Заявить о нарушении
На это произведение написано 6 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.