Случайная рукопись - 8

ЗАВОД. НОВАЯ ЖИЗНЬ

  Это было тяжелое пробуждение - как из омута, как из глубокой заморозки. Оттаивание. Оживление. Или рождение. Меня тащили из бездны, а все мое нутро этому всячески противилось, желая покоя. Это было неприятно. Я чувствовал себя голым, мне было холодно. Проявляющаяся реальность резала глаза даже сквозь закрытые веки, и они не хотели открываться. Я хотел сорваться с крючка и уйти обратно в омут, но мое сознание цепко держал монотонный голос, вещающий мне непонятные слова.

- Вы уже проснулись, молодой человек? Замечательно. Я дам вам начальные инструкции. Начнем с того, что вы будете вставать, одеваться и внимательно слушать, - я вплывал в холодно-колючую, ослепляющую реальность под беспристрастным потоком протокольных фраз абсолютно не понимая, что я и где я.

- Инструкции - это распорядок жизни на нашем производстве. И поскольку это распорядок ЖИЗНИ, то всякое нарушение инструкции влечет за собой нарушение этой самой жизнедеятельности посредством физического воздействия. Прошу это сразу усвоить и сделать соответствующие выводы.

  Что мне внушал этот некто? Зачем? Мое сознание лениво воссоединялось с телом. Я никак не мог собрать себя целиком. Липнущая ко мне реальность время от времени начинала вращаться, закручивая меня в спираль, и рвала уже образовавшиеся связи. Самое странное, круговерть не втягивала сознание в небытие, а наоборот, пыталась вышвырнуть в эту чужую и холодную реальность, под бесцветный взгляд человека-репродуктора. По телу пошли неприятные вибрации. Я попытался контролировать мышцы, но вскоре понял, что вибрация не зависела от меня. Меня трясли за плечо.

- Начинайте уже подниматься. Одежда сложена у изголовья. На одежде лежит цепочка с жетоном. Это ваше удостоверение. Личный код. При его утере или порче вы подвергаетесь административному наказанию.

  Благодаря ли приложенным своим усилиям или магии транслируемого слова, я все-таки сел. Глаза открылись сами и прямо перед собой я увидел тощие ноги и подумал: «Мои, не мои? Не знаю». Голос не врал, рядом действительно лежала стопка одежды грязно-серого цвета. Может быть, армейская униформа, но я не мог тогда вспомнить значение этого слова. Трусы, майка, легкие брюки без ремня, такая же куртка на молнии, берет. Был еще комплект из оранжевой ткани погрубее. Вероятно, рабочая смена. На полу - легкие туфли и носки, тоже серого цвета.

- Вас будут называть Иван во всех списках и приказах.

  «Меня зовут Иван! Иван-н-н! Иван-н-н!».

  Я проверил имя на ощущения - никаких ассоциаций. Но в голове появилось мелкое пушистое «Нечто» и заметалось из стороны в сторону, как будто в поисках чего-то. Мое тело кидало вслед этим поискам.
Иван-н-н!!! Прозвучал набат. Метание прекратилось. «Нечто», обволакиваясь звуком набата, зависло дрожащим комочком в центре пустого пространства головы. Стало спокойнее, теплее. Сделав еще несколько усилий, я натянул комплект серой униформы. Исчезло ощущение наготы. Провел ладонями по одежде на себе. Хорошо.

- Следуйте за мной, Иван.

  Тут я впервые посмотрел на говорившего со мной. Высокий, худощавый, лысый (совсем без волос на голове) человек в белом халате. Бесцветным взглядом он смотрел сквозь меня, и этот взгляд жег мне затылок изнутри.
 
- Цепочку с жетоном наденьте на шею, - тоном сухой инструкции сказал человек и, проконтролировав исполнение, резко развернулся и пошел прочь.

  Я автоматически двинулся следом. Это действие было скорее интуитивным, чем осознанным. Моя сущность уже привыкла к помещению, в котором недавно родилась и несколько сопротивлялась уходу из него. Цеплялась за спинку кровати, пыталась разделиться с телом. Но ноги теперь подчинялись совсем другой силе - приказ, инструкция, распорядок. И эта сила, не приемля расчлененности, жестко вязала части меня в единое целое.
Мы двигались друг за другом по узким белым коридорам, минуя закрытые двери. Я тупо глядел в спину лысого мужика, постоянно ловя себя на мысли, что иду с ним в ногу и повторяю все его движения. Я ни в коем случае не обезьянничал и не глумился. Во мне не было ни капли юмора или сарказма. У меня вообще никаких эмоций не было. Наверное, так действовал могучий магнетизм моего проводника. Наконец человек резко остановился возле одной двери, повернув направо. Достал карточку, не глядя махнул по небольшому устройству над ручкой, и дверь отъехала вбок, исчезнув в стене.

- Проходите, вас встретят, - сказал лысый, отступив в сторону, предлагая мне пройти мимо него в открытую дверь.

  Я медленно прошел в помещение за дверью и остановился. Дверь за мной с тихим шорохом закрылась, щелкнул замок. Огляделся. Круглое помещение, отделанное узкими черными панелями, с белым потолком, ярко освещенное вмонтированными в потолок лампами. Оно контрастировало с коридором. Возникло ощущение неловкой растерянности.

- Подойдите сюда, - донеслось справа.

  Я закрыл почему-то открывшийся рот и повернулся на голос. У стены стояла система столов такого же черного цвета, как и все вокруг. На них - разная аппаратура и монитор. В центре системы находился второй представитель этого мира. Он был одет так же, как я, только ткань была покрыта пятнами разных оттенков синего. «Камуфляж» - подсказало сознание. По телосложению этот был покрепче предыдущего. На правом рукаве и слева на берете у него имелось по три узкие желтые нашивки. На меня этот тип не взглянул, даже когда я подошел.

- Предъявите жетон, - сказал он.

 Я снял жетон с шеи. Тип бросил взгляд только на протянутую руку, резко взял жетон и принялся его разглядывать. Набил что-то на клавиатуре. Долго пялился в экран монитора. Затем бросил жетон на край стола. Я расценил жест как предложение вернуть его на шею, что и сделал.

- Пройдите в лифт. Вас встретят.

  Ни больше, ни меньше. Рядом с неприветливым в «камуфляже» отошла панель, открыв нишу. Прошел в нее. «Это, я так понимаю, и есть лифт» - подумалось. Дверь закрылась. Ниша была отделана светло-зеленым пластиком и зеркалами. Мир вокруг меня становился цветным. Рассуждая об этом, я остановил взгляд на отражении передо мной. Оно было лысое и серое. Странно. В лифте больше никого не было, и мне пришлось признать в отражении себя. Ладонь поднялась к голове и, смяв берет, погладила череп. Непривычное лицо. Чужое. Скулы торчат, глаза большие. Но глаза знакомые. Защемило сердце. «Может, мамины?» - предположило сознание. Догадка разлилась теплом по телу. Стало хорошо, но грустно. «Мама, где ты?» - крикнуло что-то изнутри, и стало плохо. Опять защемило в груди. В этот миг кабину дернуло, и лифт пошел вниз. Я закрыл глаза беретом, чтобы притушить немного боль и прервать начавшуюся вдруг борьбу за вычеркнутые воспоминания.

  Место, куда привез меня в тот день лифт, называлось «завод». Не знаю, как выглядит настоящий завод, но это место мне больше напоминало мастерские в ПТУ, где я учился после школы. Невысокое помещение цеха, много станков. Что-то скрипит, жужжит и стучит. Трудовой день проходит напряженно, без перекуров. Все рабочие погружены в созидание. В этом механизме моя задача была несложная, но не менее ответственная и трудоемкая, чем у других. Я должен убирать стружку вокруг металлообрабатывающих станков. Цех работал интенсивно, и стружка текла рекой. Чтобы не получить нареканий, мне приходилось бегать с тележкой из конца цеха в конец всю смену. Смена продолжалась двенадцать часов. Потом приходили другие, так что станки практически не останавливались. Но это все началось потом, а вначале меня встретили возле лифта двое в сером и проводили в «общежитие».

  Мне показали мою кровать, выдали постель и оставили в одиночестве. Я сидел на кровати, глазел по сторонам: одинаковые кровати, одинаково застеленные, беленые стены и потолки, окон нет. Слишком все однообразно. Как в казарме. Мелькнуло воспоминание о школьном лагере. Я попытался его развить, но не смог. Память отказывалась работать. Перед глазами вдруг встал лысый мужик в белом, и я оставил упражняться с памятью. Я не помню, сколько сидел вот так на кровати. Мне было хорошо, спокойно. Но вот входная дверь открылась, и в спальню стали входить люди.

  Люди в серых робах медленно входили друг за другом, от порога сразу обращая взгляд на меня, и уже не отводя его, проходили до своего места. Комната наполнилась, и все пришедшие, сидя на своих кроватях, смотрели на меня. Молча. Мне стало не по себе. Мой взгляд бегал по сторонам и встречал другие взгляды. Так продолжалось долго.

  Я вздрогнул, когда чья-то рука легла мне на плечо, и обернулся. Это был парень лет двадцати. Он улыбался.

- Здорово, новичок! Тебя как назвали?

- Иван.

- Ха, вот козлы - и тебя Иваном. Ну ладно, здорОво, что ль?

- ЗдорОво. Ты тоже, что ли, Иван?

- Нет. Это тот, вместо которого тебя взяли, был Иван.

- А где он?

  Парень погрустнел, потом сказал, что это к делу не относится, представился Ильей и, пожелав удачи, отправился в дальний конец спальни. Я не понял, в чем мне пожелали удачи, но спросить вокруг уже было некого. На меня уже никто не смотрел. Все занимались своими делами, и в основном эти дела заключались в «помыться», «почиститься» и «улечься на боковую». Я тоже разделся и залез под одеяло. Сон пришел быстро.
Снилось мне большое поле цветущих маков. Я иду по пояс в больших красных цветах. Летают шмели. Солнце в зените. Легкий ветерок в лицо. Мне легко и радостно, я иду со счастливой улыбкой, а навстречу две лошади. Белая и красная. Я протянул руки к лошадям, желая потрепать их по гриве, но красная лошадь схватила вдруг меня за ухо зубами, а белая зло прокричала в лицо: «Вставай, молокосос, уже подъем пробили».

  Так начался мой первый трудовой день. Мне коротко, но доходчиво объяснили, что меня ждет, если я просплю «подъем» в следующий раз. Потом объяснили круг моих обязанностей и проводили в цех. Там указали на вместительную тележку, место, куда свозить стружку и предоставили самому себе. Я окинул цех взглядом, как плацдарм для битвы. Стружки было навалено у каждого станка. Я не мог решиться, с чего начать. Подошел мужчина в желтой робе, назвал меня обормотом и, пригрозив выговором за простой, удалился. Я решил начать с ближней кучи. Последней кучи в тот день так и не увидел.

  Распорядок рабочего дня был жестким. Начало смены, обед, окончание смены, а между этими пунктами - напряженный труд. Никаких перекуров, отдыхов или простоев. Обслуживание оборудования и снабжение заготовками было рассчитано на обеспечение беспрерывного цикла производства. Что там точили и пилили, я не понимал, да и не старался особо. Забот по исполнению своих обязанностей было выше крыши. За пару-тройку дней втянулся в ритм и уставать стал меньше. Даже интерес какой-то появился, азарт. За различного рода несанкционированные простои наказывали строго. Правда, как строго, я не знал, но все боялись этого сильно. Я видел, что даже одно напоминание о возможном нарекании заставляло сереть лица у взрослых мужиков. Мне нравилось, что оказался при деле, а не болтаюсь по улицам. Здесь была стабильность. Был ночлег и пища. О завтрашнем дне как-то мало думалось. После смены до отбоя было четыре часа личной жизни. В это время я знакомился с товарищами по спальне, поскольку вся личная жизнь в спальне и проходила. В другое время я бы хихикнул над этой фразой, но здесь веселились почему-то мало. Я научился различать профессию людей по цвету робы. Все кто носил оранжевую робу, как я, работали уборщиками. Серая роба - станочники. Черная - ремонтники. Были еще люди в голубой робе - это инженеры, и в желтой - «надсмотрщики», как между собой называли мастеров, но они жили отдельно.

  Не все люди из нашей казармы одинаково шли на контакт. Многие отмалчивались и на вопросы, и на попытку познакомиться. Были и такие, что волком смотрели. Я сошелся с тремя ребятами примерно моего возраста. Илья, что первый ко мне подошел, и двое его товарищей - Витя и Миша. В цехе мы практически не сталкивались. У всех нас были разного цвета робы. Илья был «серый», Витя - «черный», а у Миши была белая куртка. Он был техническим работником в инженерном крыле. Проще - таким же уборщиком, как я, только таскал не стружку тележками, а корзинки с мусором. Он был единственным в казарме в такой робе.

  Меня ребята сразу поставили в известность, что разговоры о работе - тема закрытая, дабы не напороться на неприятности. Поэтому я мало знал, чем конкретно занимаются ребята. Болтали о всякой ерунде, балагурили втихую. Жизнь шла от вечера до отбоя. Вечер определялся для нас концом смены. Никаких других опознавательных знаков о времени дня у нас не было.

  Илья был немного старше всех нас, и был признанным лидером четверки. Он редко болтал с нами о пустяках, часто впадал в задумчивое состояние. В такие моменты он нехорошо смотрел. Мы боялись этого взгляда. Бывало, кто-нибудь тронет его за плечо с вопросом: «Илюха, что с тобой?». А он встряхнется так, как будто груз скинул и отмахнется с улыбочкой: «Да нет, ничего, братаны, все путем! Отдыхайте». Однажды я видел, как он в таком состоянии бил кулаком по стене умывальника и тихо крыл кого-то матом. Я не рискнул тогда приставать к нему с вопросами. В общем, если бы не некоторые странности, жизнь была довольно сносной, но со временем, этих «если бы» становилось все больше.

  Как-то в обычный рабочий день, которым давно уже потерян счет, я бегал со своей тележкой от станка к станку. Перед глазами была только стружка. Тело само делало движения, необходимые для выполнения моих обязанностей. Руки грузили, ноги бегали. Голова же была занята совсем другим делом. Последнее время стали приходить разные мысли, какие-то цветные картинки. То ли из детства, то ли из прошлой жизни. Они были необычно новыми, и в то же время родными. Возникало смутное чувство того, что где-то я все это видел. Картинки мелькали и пропадали. Это были рваные куски большой картины, и мой мозг решал задачу по составлению кусочков в гармоничное целое. Получалось у него это плохо, но все равно задача упорно не снималась. Казалось, что мозг отключился от тела, заставив его убирать стружку и не мешать делать главное. Было еще третье чувство, которое сопротивлялось попыткам мозга что-то сложить. Я начинал порой сомневаться в целостности самого себя. В конце концов мое Я выбрало наблюдательную позицию и стало наблюдать, как весь я разваливаюсь на куски, пытаясь что-то собрать. В таком состоянии я находился уже несколько смен. И смена, про которую упомянул, была не исключением.

  Совершенно неожиданно размеренный привычный гул цеха нарушил крик, как удар стали о сталь. Я обернулся на звук. В той части цеха, где работал Илья, была какая-то возня. Я схватил недогруженную тележку и потащил ее за собой в том направлении. Со всех сторон в цех стали вбегать, вооруженные автоматами, люди в камуфляже. Я остановился. Так предписывала инструкция - при любой нестандартной ситуации, ты должен стоять там, где стоишь. Любое движение влечет за собой наказание. Я видел Илью. Его повалили на пол и заломили руки. Он чего-то кричал и вырывался. Огромный детина с тремя нашивками на рукаве с размаху пнул Илью в бок. Даже я ощутил, как ему было больно. Я хотел броситься на помощь, но меня удержали за рукав. Я обернулся. Это был мужчина в голубой робе. Он очень строго посмотрел на меня и сказал: «Не дергайся. И ему не поможешь, и себя загубишь». Я опять смотрел на Илью. Его волокли прочь из цеха. За что? - была первая мысль, - что произошло? С немым вопросом я обернулся к инженеру. Тот так же строго смотрел на меня и молчал. Желание задавать вопросы пропало.

- Будь рядом с утилизатором за пять минут до конца смены, - еле слышно сказал инженер. - Ничего не спрашивай сейчас и приступай к работе.

  Последние два слова инженер сказал громко, после чего развернулся и ушел. Я посмотрел вокруг. Люди засуетились, завозились у своих станков. Военные ушли не все. Оставшиеся пристально вглядывались в лица рабочих. Один из них так посмотрел на меня, что захотелось спрятаться. Я нагнулся за стружкой и стал грузить ее в тележку, неосознанно закрываясь ею от охранника. Послышались крики мастеров. Я быстро догрузился и двинулся к утилизатору.

  Люди в камуфляже никуда не уходили до самого конца смены. Они молча стояли по периметру цеха и наблюдали. Цех работал в прежнем режиме, но напряженность чувствовалась. Я возил полные тележки к утилизатору и все надеялся, что в очередной раз увижу там инженера, назначившего встречу. Он сказал, чтоб я пришел за пять минут до конца смены, но часов в цехе не было. Мы работали по звонку. А время сегодня тянулось медленно. Я надеялся, что инженер скажет что-то важное, может про Илюху. Я сильно переживал, и поэтому каждый раз, не найдя инженера на условленном месте, чувствовал, как у меня внутри что-то обрывается и падает. Но когда тележка наполнялась опять, появлялась надежда.

  Инженер появился неожиданно. Я разгружал очередную партию стружки, когда он подошел. Я немного растерялся и все мои вопросы куда-то вылетели из головы. Но инженер и не дал мне ничего сказать.

- Камера наблюдения находится строго за мной. Постарайся не делать лишних движений и ничего не говорить. За нами наблюдают, и любое неоднозначное действие может быть воспринято, как нарушение внутреннего распорядка и дисциплины. И не смотри в сторону камеры. Они скрытые. Знать о них рабочим не положено. Если возникнет подозрение, что ты знаешь о местонахождении хотя бы одной камеры, то меня уберут. Когда я выну руки из карманов, в тележку упадет записка. Постарайся, чтобы никто ее не увидел. Я делаю особый акцент - НИКТО! Прочтешь вечером перед отбоем, в туалете. Потом порвешь и смоешь в унитаз. Все понял? - Я кивнул. - Ну и замечательно. Если кто-нибудь спросит, о чем мы разговаривали, скажи, что я спрашивал о работе утилизатора.

  Я опять кивнул. Инженер тоже кивнул и пошел своею дорогой. Еле заметное движение его руки - и в тележку упала сложенная бумажка. В процессе выгрузки стружки я положил ее в рукавицу. Меня все время тянуло посмотреть на предполагаемое местонахождение камеры слежения, убедиться, что ли, в правдивости предупреждения, но сдерживал эти порывы, памятуя происшедшее с Ильей. Скоро прозвенел звонок, и все из цеха без суеты двинулись в казарму.

  В казарме все вели себя так, как будто ничего не произошло. Но если ловили мой взгляд, то опускали глаза. Я пытался задавать вопросы и наталкивался на молчание. Подошли Витюха и Мишаня с вопросами об Илье. Я рассказал им что видел. У них были те же вопросы, что мучили и меня. Я не мог на них ответить. Мы сидели кружком, смотрели друг на друга и молчали. Так молча потом и разошлись по местам. Илья, видимо, был подвергнут наказанию, о котором постоянно говорили и которого боялись как чумы - это было очевидно, потому что после смены он не появился в казарме. Но за что? Все прояснится, наверное, когда он вернется.


Продолжение:  http://www.proza.ru/2016/02/24/549