Добрые самаритяне

За городом, в поселочной булочной, моя бабушка торговала хлебом, булками с кишмишом, шоколадными конфетами «Ласточка» со светлой приторной начинкой, «Каракумы» с темной, не менее несъедобной начинкой, карамелями «Ореховая» и прочей невкусной всячиной советского кондитерского производства. Впрочем, караваи хлеба, которые каждое утро завозили с хлебзавода на грузовой машине с надписью «Хлеб», были аппетитными и зазывающими. Хлеб покупали половинками, а иногда и четвертинкой, и никогда не выбрасывали, а съедали до последнего кусочка. Где-то обороненный кусочек с уважением к вложенному труду на его приготовление поднимали с земли и, сдувая с него грязь, откладывали в сторону.

Рядом с этим хлебным магазином приютилась семейка: мать-одиночка лет тридцати и четверо ее детишек от восьми до одного года. Семья была неимущая: дети вечно ходили грязными, нечесаными и без присмотра. За магазином находилось мусорные баки, и дети часто рылись в мусоре за неимением развлечений и забав, а иногда в поисках еды.

Помню, однажды  мы заехали за бабушкой, чтобы подвезти ее домой, и отец чуть было не наехал на своем жигуленке на младенца, приползшего позади к автомобилю. Нерадивая мать оставила грудничка на грязной дороге без присмотра. Потом мы все, особенно мой папа, долго приходили в себя от перенесенного шока.

По всем признакам, семья эта была цыганская, недавно поселившаяся в бараке, и мать, кажется, нигде не была пристроена, а просто занималась попрошайничеством. Моя сердобольная бабушка частенько прикармливала детишек всем, чем могла. У себя в магазине она грела обед, который приносила себе из дома, чтобы поесть на перерыве, и, накрошив его свежим хлебушком, кормила детей этой сытной похлебкой из мяса, гороха и кaртошки.

Мать семейства звали Пери. Однажды жалостливая армянка, соседка этих барачников, забежала к бабушке в магазин в полном шоке со словами на ломаном азербайджанском языке: «Перинин гызы, испишка» (у дочки Пери – спички). Оказалось, малыши подобрали где-то коробок спичек, пытались поджечь груду из бумаги и хлама рядом с домом и чудом избежали пожара.

Бабушка каждый божий день содрогалась от ужаса за судьбы этих детей, и придя с работы вечером, делилась своими соображениями, как помочь малышам и пристроить Пери на какую-нибудь оплачиваемую работу, возможно, уборщицей в ее магазин. Нашу поношенную одежду и обувь она отдавала им. Моей сестре было лет семь, как старшей дочери Пери, а мне - пять. Мы были в том детском возрасте, когда не понимаешь еще социальной разницы, и всех людей считаешь своими братьями и сестрами. Каждый вечер, когда бабущка возвращалась с работы, сестра первым делом спрашивала о детях Пери. Бабушка тяжело вздыхала в ответ и еще более становилась грустной.

Решительно настроившись помочь детишкам, моя сестра сказала мне: «Мы должны отдать этим детям самую дорогую нашу игрушку». Я долго решилась на акт милосердия, но у меня это плохо получалось. Наша любимая резиновая немецкая кукла, полученная нами в подарок на день рождения, была для меня сокровищем. Я еще могла бы пожертвовать детишкам пластмассового пупса, резиновый мяч или на худой конец – трубу-колейдоскоп, приложив которую к правому глазу, можно было попасть в гости к хозяйке Медной горы и увидеть узоры из разноцветных камней.  Но решительное приговор сестры  - «самую дорогую игрушку» - заставлял меня страдать не по-человечески тяжело и залиться слезами.

Кукла была с длинными волосами, убранными в сеточку, похожую на паутинку, в платье из бархата, с белыми носочками и туфельками. Ее веки с пушистыми рестницами, сделанных, казалось, из настоящих волос, опускались при наклонах ее головы. Принадлежала она нам обеим, и мы игрались с нее с особенной осторожностью и нежностью, на которую способны дети дошкольного возраста.
 
Причесав куклу, убрав ее волосы в сеточку, моя сестра положила ее в ее собственную разноцветную коробку, в которой нам ее принесли из магазина игрушек. А я уже приготовила тряпичного клона, похожего на эскимоса, в качестве подарка для старшей дочери Пери. У этого уродливого клона уже оторвалась правая рука и одна из трех пуговиц, пришитых на его пузо. Пусть теперь этот клоун развлекает чужих детей, а для меня он уже был совершенно неинтересен.

- Какая же ты жадина-говядина, если даришь несчастным детям старого рваного уродца? – постыдила меня сестра. - Ведь у этих бедняшек никогда не было вообще никаких игрушек. Ведь они никогда не ходили в детский сад и никогда не видели ни кукол, ни мячей, ни шаров, – продолжала она.- Мы подарим  им нашу любимую куклу. Пусть они тоже будут счастливыми и радостными, играя с ней. 

С тех самых пор, когда кукла и прочие игрушки были подарены нами детям Пери, прошло много лет, но этот укор в жадности все еще глубоко остался в моем подсознании и не дает мне что-то недодать другим. И хотя я видела многое в жизни, но все еще продолжаю удивляться жадности, алчности, ненасытности, скупости  и корыстолюбию в людях.