Мир, в котором ты будешь доволен всем

Ужасно робкий, тихий и спокойный, он сидел напротив, уставившись в телефон. Почти касаясь носом экрана, он что-то взахлеб читал, очень редко моргая. Я сидел напротив, наблюдая за его действиями. Он видел меня; каждый день мы видимся, но никто из нас не решился еще подойти и познакомиться. Я такой же мнительный и пугливый, как и ты, парень.

Но… кто-то же должен это сделать…

Шаг, второй, третий… Нет! Постой. Минуту, дай, сердце немного успокоится и придет в норму, чтобы не спугнуть, чтобы не облажаться. Собираюсь с духом и мысленно прошу себя не напортачить и не испортить все.

Но… вдруг он не захочет, вдруг он слишком закрыт для таких чересчур любопытных?

Шаг, второй, третий… Почти подошел к скамейке, на которой сидел незнакомец. Он заметил меня. Убрал телефон от лица и посмотрел в мою сторону.

— Я могу присесть? Не помешаю? — лишь вырвалось у меня. Боже, что же я несу…

— Эээм… да, конечно.

Он слегка подвинулся, так делают все. Все без исключения. Будто, если ты не подвинешься или не сделаешь еще какой-нибудь подобный жест, «гость» обидится. Это будто этикет, будто так положено.

Парень напрягся. Сейчас он только делает вид, что все его внимание сосредоточенно в телефоне. Обманщик.

— Вам нравится это время года?

Вопрос был задан так неожиданно для меня самого, что создалось впечатление, будто я болтаю с давним знакомым или даже другом.

Парень медленно, непринужденно убрал телефон. Даже заблокировал его. Как будто давая себе какое-то время на обдумывание моего вопроса.

— В такую пору хочется больше быть на улице и наблюдать за природой, вокруг все меняется с такой скоростью, что я могу уснуть с одним пейзажем, а проснуться совершенно в другом мире. Так быстро и стремительно меняется все живое в эту пору, что думаешь: а сам-то ты не изменился, пока спал, дружок?

Рассуждает так глубоко, будто давно заученный текст, будто он уже отвечал на этот вопрос.

— То же самое происходит и в другое время года, вы не замечали?

Повернулся ко мне лицом. Юный, слишком юный малец сидит передо мною. Может быть двадцать, а то и меньше лет. Худощавый, светлый во всех пониманиях этого слова, с огромными светлыми ресницами и светлыми же бровями.

— А как же не замечать, если большинство времени проводишь на улице и наблюдаешь за всем вокруг?

— А что же, вам заняться больше нечем?

Парень оробел и будто съежился. Совсем немного, но заметно. Слишком грубо, черт меня возьми!

— А вам что же, больше заняться нечем, как подсаживаться к незнакомцам и интересоваться у них погодой? ; слегка растерявшись поначалу, спокойно, явно с усмешкой проговорил он.

— А может, мне и поговорить больше не с кем? А вы, должно быть, не глупы, очень даже не глупы для своего возраста.

Пха! Вот она, вспышка, которую можно заметить лишь у немногих в глазах. Парень даже поменял позу, в которой сидел уже довольно длительное время. Губы расплылись в широченной улыбке.

— А откуда же вам знать, сколько мне лет? Неужели вы так решили по внешности? В таком случае можно лишь упрекнуть вас в глупости.

Как же мне нравится эта неординарность. Должно быть, в дискуссиях ему нет равных.

— Все глупцы, будто вы не знали этого. Да, даже вы в чем-то глупец, разве нет? Будете спорить?

Снова усмехнулся. Дьявольская усмешка, пугающая, но осторожная.

— Возможно. Но не будем о плохом, — секундная пауза и протянутая ладонь, — я Ури.

; Будем знакомы, Ури.

За последующие месяцы мы изрядно подружились. Мы много разговаривали. Он оказался очень разносторонним малым. Казалось, его интересовало все на свете. Единственное, что ему было абсолютно безразлично, ; это секс. Развратная сторона этого мира его не касалась.

Он не смущался, не протестовал, что это грязно и не нужно человечеству, он просто был равнодушен. «Ты как вегетарианец, который никогда не пробовал животной пищи, вслепую утверждаешь, что это плохо и нехорошо», — однажды сказал я.

«Секс ; это не плохо. Это нормально, но в мире есть огромное количество занятий, которые принесут мне куда больше наслаждения».

Как и у любого человека, у меня появилось желание убедить его в обратном. Я часто затрагивал эту тему, пытаясь разобраться, что он ощущает и почему же он так думает. Что заставило его так думать. Он не злился на меня за это, лишь я ощущал себя обманутым и глупым, когда очередной спор был закончен. Как часто бывало, не в мою пользу.

После нескольких лет знакомства и уже крепких дружеских отношений мы начали жить вместе. Он закончил университет, начал ломать голову, чем ему заняться в дальнейшем. Я же тихо следовал за ним. Уж очень он был мне интересен как личность.

Каждый день он был другим. Иногда до жути милым и равнодушным, как маленький ребенок. Его не волновало, что творится вокруг, ; погрузившись в себя, он занимался своими делами. Иногда он был молчалив и задумчив, словно вынашивал какую-то идею, которая давно не дает ему покоя. Иногда дружелюбным и слишком болтливым, как в первый день нашего знакомства. Иногда он впадал в другую крайность и становился мрачен и меланхоличен. Вот эта стадия больше всего меня пугала…

Однажды, вернувшись домой раньше, я обнаружил его в своей комнате. Он сидел у изголовья кровати, поджав под себя ноги. Он был спокоен и сосредоточен. Зайдя в комнату, я лишь аккуратно присел рядом. Для меня это было неожиданным, потому что Ури не любил, когда вторгаются на его территорию, и сам такого никогда не делал.

— Скажи мне, почему этот мир такой жуткий? — задал он мне вопрос, все так же пристально глядя куда-то сквозь меня.

— Он не жуткий, он реальный.

Серые глаза встретились с моими, слегка прикрылись, и он продолжил:

— Ты понимаешь тот факт, что люди, заведомо зная, что умрут, рано или поздно, но умрут, живут и даже радуются жизни? Они рожают себе подобных, возлагая на них в дальнейшем эту ношу, — голос звучал то слишком громко, то совсем тихо. Крайне тихо и медленно, почти по слогам, Ури проговаривал слово «умрут». — Знает ли, например, сова, что рано или поздно она умрет? Она живет потому, что так заведено природой. От этого никуда не деться, ты понимаешь?

Ури привстал и сел ко мне ближе, почти касаясь своим плечом моего.

— Тебя волнует тот факт, что рано или поздно ты умрешь?

Его передернуло. Лицо изменилось, и лишь тогда я понял, что он очень болен.

— Меня волнует тот факт, что люди глупы. Рождаясь, мы понимаем, что умрем, не важно как: от старости, болезни, убийства, несчастного случая, суицида ; мы умрем. Как можно жить с этим в голове и не заморачиваться? То есть, зная, что однажды тебя не станет, что ты испаришься, будто тебя и не было, ты продолжаешь заниматься тем, что тебе не нравится, ходить на нелюбимую работу и заваливать себя бесполезными и ненужными обязательствами? Ты думаешь, это справедливо?

Положив голову мне на колени, он продолжал говорить. Его речь была до того сильной, что меня невольно начало затягивать в эту темную бездну. Слишком убедительно, чтобы не задуматься о таких вещах.

— Помнишь, ты сам как-то сказал, что все люди глупцы? Так неужели ты станешь в этом сомневаться теперь?

Он поднялся и снова посмотрел на меня. Даже не НА меня, а В.

— Я никогда в этом не сомневался. Я лишь хочу донести то, что нельзя так распоряжаться своей жизнью. Откуда тебе известно, что будет завтра или даже через десять минут? Может быть, выйдя завтра утром на работу, ты попадешь под соседскую машину, врачи застрянут в пробке и прочее, и прочее? — Уже обняв мое лицо ладонями, он шептал: — Нельзя так растрачивать и без того бесценные мгновения.

Поддавшись моменту, я притянул его к себе и поцеловал. Легко и нежно. Он оробел от неожиданности, напрягся и встал с кровати, стараясь не смотреть на меня.

— Вот поэтому люди и не делают того, что хотят.

Ури остановился. Хрупкое тело начала бить дрожь.

— Я… мне нужно идти. Я устал.

Последующие дни Ури провел, заперевшись в своей комнате. Он выходил лишь по ночам, я слышал, как он пытался тихо закрыть входную дверь. Я старался не влезать к нему в душу, чтобы не сделать еще хуже и без того сложную ситуацию. Мне не хотелось все испортить, поэтому я просто переживал эти дни и ждал, когда он, снова лучезарный и приветливый, выйдет из своей комнаты.

Но этого мне не суждено было увидеть. Когда он попался как-то мне на глаза, я заметил, что и без того хрупкое тельце стало еще тоньше. Волосы поблекли, свисая на лицо тонкими мертвыми прядями. Увидев меня, он опустил взгляд и прошмыгнул к себе в комнату. Он был очень подавлен и измучен. Он не спал и совсем перестал питаться дома. Он был болен.

Хотелось вмешаться, как-то... хоть как-то повлиять на него, помочь и что-то предпринять. Подойдя к двери в его комнату, я долго собирался с мыслями, но в конечном итоге просто беззвучно дернул за ручку. В комнате был полумрак и ужасная духота. Ури лежал на заправленной постели спиной ко мне, обняв себя за плечи. Бесцеремонно пройдя в комнату, я отдернул занавески и открыл окно, впустив в его берлогу свет, воздух и звуки с улицы.

Он не пошевелился, его лишь снова начала бить слабая дрожь. Мне было непривычно видеть его таким изнеможенным. Ури выглядел как маленький подбитый зверек, которому нужна помощь. Я все так же бесцеремонно, но достаточно резво залез на его постель, уже ожидая от него упреков. Я сел, опираясь спиной на стену. На его маленькой кровати было тесно. Положив его ноги к себе на колени, я ощутил что-то не то чтобы чересчур дружеское, но очень теплое в этот момент.

— Знаешь, а ты ужасно выглядишь. Видел таких офисных планктонов, которые живут на работе, вечно погрязшие в отчетах и документах? Вот на такую кишечную палочку ты сейчас тянешь.

Безучастие. Попытка развеселить удачно провалена.

Какое-то время Ури делал вид, что спит, но поняв, что я на это не ведусь, слегка приоткрыл глаза.

— Это все из-за температуры, — сипло проговорил он. — А еще я ужасно замерз.

Тут же спохватившись, я начал искать плед или одеяло, чтобы поскорее принять участие, поскорее хоть чем-то помочь. Но, увы, кровать была заправлена, поэтому единственное, что пришло мне в голову, ; это обнять больного, тем самым пристроившись совсем рядом.

— Ты тоже заболеешь, ; сказал он уже немного бодрее, открыв глаза и посмотрев на меня ясно. Глаза его заблестели.

— Ну и что? Вместе переболеем. Ты же будешь варить мне куриный бульон?

— Ты мне не варил бульона, так что, увы, будешь питаться растворимым супом из пакетиков! — улыбчивого Ури я узнаю куда больше, чем того, к кому зашел в комнату несколькими минутами ранее.

Так мы пролежали, наверное, слишком долго, а может, это продлилось всего пару минут. Ури задремал, устроившись у меня на груди, спутав свои ноги с моими. Мы слились. Мне не хотелось его покидать.

Наверное, этот парень когда-то был музой. Именно такой, которые носили длинные шлейфы, что путались, как и такие же длинные локоны, спадавшие чуть ли не до пят. Держа в руке лиру, она играла, вдохновляя кого-то создавать прекрасные вещи.

Сварив первый в своей жизни бульон, я направился поить Ури, надеясь, что ему не станет еще хуже.

— Неплохо, только соли маловато, а так ; очень даже ничего.

Как бальзам на душу. Значит, теперь все будет хорошо.

Ури поднялся на ноги спустя пару дней. Не знаю, мой бульон ему так помог или же мои частые визиты к нему в комнату. Иногда он сам звал меня, чтобы я посидел с ним. Мы снова много разговаривали, что не могло меня не радовать.

Находясь в окружении нужных людей и вещей, мы часто ощущаем себя счастливыми. Когда ты понимаешь, что вот он, тот момент, когда мы в нужное время и в нужном месте. Когда время останавливается, и ты понимаешь, что если сейчас случится сердечный приступ, ты умрешь со спокойствием и умиротворением. Крохотные, буквально секундные моменты, образы, взгляды могут погрузить тебя в тот мир, в котором ты будешь доволен всем. Будто так всегда было.

Такое чувство у меня было всегда, когда я находился рядом с Ури. Иногда он клал свою ладонь поверх моей, говоря этим, что он ощущает то же самое.