Привествие Аида

   Мысль съедает меня. Помню как однажды в комнате препарирования трупов на уроках анатомии преподаватель нам кое-что показывал и рассказывал. Мы собрались вокруг него и слушали. Перед нами лежал труп, точно не помню, 18 летнего юноши. Кожу с него практически полностью удалили, так же как и внутренние органы. Оставались только мышцы, сухожилия, кости, волосы на голове, и нетронутое лицо. Помню его лицо до сих пор. Она было землисто-зеленого цвета, ровный нос. Волос не было только на затылке, видимо от того, что кожа растиралась каждый раз, когда его доставали из железного ящика с формальдегидом, когда хватали за затылок и ноги...
   Мне никогда не нравилось это зрелище, но я знал, что со временем привыкну.
   Наш преподаватель был молодым аспирантом, смешным забавным, добрым, образованным. Он рассказывал быстро, но понятно. У него был приятный низкий голос, местами когда он рассказывал дольше того объема, после которого мы выключались, он бросался шуточками, чтобы разбудить нас, коих у него было полно, так что повторяться ему не приходилось.
   Так вот однажды на одном из таких уроков, он стоял напротив нас посередине стола, на котором лежал труп, один из студентов задал ему вопрос. Когда он отвернулся, чтоб ответить, другой студент, стоявший у изголовья трупа, ударил ладонью по лицу лежащего трупа. Раздался всеобщий смех. Смеялись как парни, так и девчонки. Преподаватель  к нему повернулся, но ничего не сказал. Он отвернулся к задавшему вопрос студенту, чтобы ответить до конца. Опять послышался звук шлепка. Опять смех. Я стоял сзади и почти ничего не видел. Услышав первый раз смех я не совсем понял что происходит. Но увидев со второго раза, у меня покраснели уши. Я хотел ответить ему, но ждал, что преподаватель  сделает это сам. Но он этого не сделал и продолжал говорить.
   Вначале я подумал что он трус и побоялся этого здорового буянщика, но потом я понял что он этого не сделал, потому что он постеснялся, он был в себе не уверен, он был растерян. Так же как и я, который не смог это сделать, чтобы не нарушать общей тишины. Тишина! Чертова тишина! Когда тишина твоей души куда-то исчезает, а вместо нее кружится ураган, какого черта ты посмел от него не избавляться! Не избавившись от этого негодования в тот самый момент, мне приходится успокаивать его временами. Дьявол!   
   
   Это бездыханное тело когда-то было маленьким и крохотным младенцем. Возможно, когда его выносила мать это был обеспеченный, любимый родителями, окруженный заботой и любовью ребенок, такой же как и все, такой же беззащитный и такой же умиленный. Его родители давали ему имя, они заботились о нем, они надеялись, что он достигнет того, чего они не достигли  в свое время. Он был их всем. Он был продолжением слияния двух душ, и будучи таким образом оскверненный, оскверненным становились все три души...крик их душ был сильнее и пронзительнее одной...

   С тех пор я перестал быть мальчишкой и понял что мысли свои нужно отстаивать в нужный момент. Если даже твои мысли хоть и праведны, но неугодны кому-то, ты обязан их впихнуть в глотки этому мерзавцу и всему этому развращенному обществу. Они должны это услышать. Не надо доказывать, тот кто захочет понять, поймет сам. Но! Услышать и проснуться им поможешь ты, заставив их услышать, ранив их детский ум, заставив их почувствовать что-то необычное, непривычное, но человеческое. Те, кто отвергнет это человеческое разумное чувство, сломаются под бременем жестокой жизни бесчеловечно и неразумно, и так же бесчеловечно и неразумно они будут преданы издевательству и страданию со стороны подобных себе, будучи живыми или мертвыми.

   Мне никогда не нравилось это зрелище, но я знал, что со временем привыкну. Но к этому  я не привык и не привыкну.