Гениталии Истины, гл. 24, 25

24.

«Пожалуй, пора что ли!» – приказал себе Парасолька, поцеловал сладко спящую Симу, резко встал с кровати и зашлёпал босыми пятками по линолеуму.
Уже через несколько секунд он оказался в ванной, где первым делом освободился от малой нужды прямо в раковину, после чего влез под душ, намылил подмышки, лобок и ноги между пальцами, трижды сменил температуру воды с горячей на умеренно ледяную, почти буквально представляя себе, как ускоряют своё движение внутри его тела крошечные красные шарики под струями контрастного душа. «Хор-рошо!, – радовался майор, – ух, хорошо! Сейчас кровь-то моя разгонится, как к мозгу-то притечёт, как мысли-то мои завертятся, как пойму я наконец всё про этот грёбаный мир! Ух, хорошо!»
Он вышел из ванной, наскоро вытер свой атлетический торс и уже в красных вьетнамских шлёпанцах потопал на кухню. «Что же всё-таки делать с люком? – размышлял он, машинально проглатывая последнюю третью сосиску, – вот-вот начнётся война, придут на нашу землю враги, а где бордовая кнопка я так и не знаю. А они будут злорадствовать, а потом и вовсе возьмут нас всех в плен. И Симу, наверняка, изнасилуют!» Парасолька хотел уж было встать из-за стола, но в последний момент решил съесть ещё одну сосиску, вспомнив, что Александр Васильевич Суворов рекомендовал всем своим чудо-богатырям завтракать поплотнее, а потом уже смотреть по обстановке.

В 6.59 Парасолька был уже на плацу. «Здоровеньки булы!» – сказал ему танк.
– Здорово, ТанкО! – ответил майор. – Как боевой дух?
– Согласно уставу бронетанковых войск, товарищ майор! Пункт 4.1.1. «Утро в военной части»! – отчеканил танк и бодро качнул стволом, демонстрируя свою идеальную выправку.
– Как там с пластилином? – спросил Парасолька, не переставая думать о люке.
– Порядочек, товарищ майор! Васильевне вчера зарплату выдали. Есть пластилин. Правда, оранжевый – ну так ещё и не война!
– Как оранжевый? – возмутился майор, – Они что там, в штабе, все с ума посходили? Сегодня же рапорт стану писать! Это ж они что там о себе думают! Они думают, Директивы на них не найдётся? Да я самому Георгию Константинычу Жукову на тот свет маляву накатаю, если потребуется! Совсем охамели!
– Гм-гм-гм… – сказал танк. – Поедемте, что ли, товарищ майор?
И они поехали.
Уже на подъезде к полигону Парасолька снова заговорил о штабном самоуправстве, но уже более спокойно.
– Ну ты-то хоть меня понимаешь? Понимаешь, что я-то прав? – спросил он у танка. Тот снова кивнул стволом. – Ты же ведь зелёный, значит, и пластилин должен быть зелёный! Маскировка! Понимаешь это хоть ты?
– Конечно, товарищ майор.
И они принялись маневрировать.
Где-то во втором часу дня к майору подлетел почтовый воробей в тёмно-синей пилотке.
– Чик-чирик, вам письмо, товарищ майор! – шепнул он ему на ухо и выпустил из клюва оранжевый конверт.
– Да что ж это такое! – вскричал в сердцах Парасолька. – Что, зелёный цвет вообще отменили?!. Что-то я не понимаю! Не пролетарский он что ли?
Удостоверившись, что депеша не секретная, он сунул конверт за пазуху и продолжил свою работу. «Потом почитаю» – подумал он, по всей видимости.
Вон за той высоткой лесок есть уютный! – обратился он уже к танку, – Там бы нам остановочку  сделать. Надо подрулить кое-что.
– Есть! – ответил танк.
– Едь-ка потише! – попросил майор. – Я дальше без пластилина поеду. И башней-то не верти особо, я сзади на бак присяду, почитаю чуток.
– Хозяин-барин! – весело отозвался танк.
– Не выступай, Танко! – сказал Парасолька.

Письмо, доставленное почтовым воробём, начиналось так: «Здравствуй, моя любимый! (Интересно, усмехнулся он и принялся читать дальше) Да, ты был прав (Интересно, когда это, – подумал майор, – и главное, в чём?), сложность действительно бывает двух видов. Одна плохая, мешающая постижению истины, которая всегда проста. Это такая сложность-сумбур, когда на самом деле всё просто, а нагорожен целый таки огород. И всё это для того, чтобы запутать следы или и вовсе по дурости. (ЧуднО выражается! – подумал Парасолька и хмыкнул.) Но бывает и иная сложность. Как и любая другая истина, на самом деле, это не сложность, а высшая простота, которая воспринимается как сложность только тупицами, просто неспособными к некоторым, опять же, элементарным логическим операциям. Ведь когда мы смотрим в микроскоп, мы видим ту же самую реальность, которую видим и так, но только в деталях. Поэтому вторая сложность – это, в первую очередь, сложность подробностей, тогда как первая – сложность тупых и ленивых. (Эко заворачивает! – мысленно присвистнул майор.)  Как говорят у нас в Германии, каждому своё. («Ага-а, – зевнул Парасолька, – лысому – расчёска, как говорят у нас в России. Да и у кого это у нас, в Германии?» Он заглянул в конец письма, но подпись «твоя маленькая» ни о чём не говорила ему. «Гм-гм-гм. ЧуднО!» И он снова пожал плечами.) Любимый мой («Ну вот, опять!»), пожалуйста, не забывай меня никогда-никогда! Сейчас всё сложно, страшно, да и человек всегда выбирает, где и как ему лучше, а потом уже легко придумывает сложные объяснения. Я тоже знаю всё это, и не раз так было и со мной. Только… («Что только? Ага-а, интонационная пауза» – Парасолька немного пожевал собственную нижнюю губу в знак уважения к автору и продолжил чтение.) Я хочу, чтобы ты просто знал одну вещь («Легко!» – прокомментировал майор.): что бы ни случилось; сколь ни ужасным тебе покажется то, что ты непременно обо мне скоро узнаешь; и вообще, даже если перевернётся с ног на голову весь этот мир – знай, что я люблю тебя, что ты половинка моя, и я – твоя часть. Пожалуйста, знай это, мой любимый! Знай это, несмотря ни на что! Пожалуйста, не забывай меня, хотя возможно мы больше никогда не увидимся. Знай, что я буду любить тебя даже мёртвой. И ещё одно... Я никогда никому не говорила таких слов, которые только что сказала тебе…
Твой Маленькая»
«Интересное кино!, – подумал Парасолька, – Да от кого ж это письмо-то? На Симку вроде непохоже. Не её, как его, ну этот, – стыль! И конверт оранжевый и пластилин зелёный Ванятка извёл. Германия какая-то. Одним словом, чертовщина мохнатая!» Вдруг прямо у него над головой пролетел одинокий лебедь, едва не задев крылом майорову пилотку. Ему даже послышалось какое-то странное, незнакомое слово «диэсЫре». «Это ж надо! – удивился Парасолька, – Лебедь, один, без стаи, без лебедихи, да и лопочет ещё не по-нашему. Казах он что ли, или монгол какой?»
В этот момент прогремел выстрел, и одинокий лебедь упал прямо под левую гусеницу, что было весьма прискорбно, поскольку рана его, в принципе, была не смертельной, но то, чего не сделала глупая пуля, довершил шибко умный ТанкО. Таким образом, колесо Сансары повернулось, согласно штатному расписанию. «Кто стрелял?» – хотел крикнуть майор, но тут в трёх метрах от танка разорвалась граната. «Любить их в душу! Научил на свою голову! – усмехнулся он, – Молодцы! Войну встретим не с пустыми руками!»
Как раз к этому времени они въехали в «уютный лесок».
– Глуши моторы, ТанкО! – приказал Парасолька, – Всё равно мы условно подбиты. И вообще, снимай-ка ты… гусеницы! Я сейчас буду у тебя люк искать.   


25.

Всё-таки, как ни крути, тётя Наташа была вопиюще красивой девкой. Умна, стройна, непосредственна и вызывающе улыбчива, – в особенности, когда приходили гости или друзья супруга. Впрочем, друзья супруга приходили нечасто, поскольку всё семейство Лебедевых, за исключением счастливо избежавшего сей участи дяди Валеры, ютилось в трёхкомнатной «хрущёвке», и потому Наташин муж, дядя Володя, находился в оной квартире, строго говоря, на птичьих правах.
Кроме дяди Володи, все остальные её обитатели, не считая, разумеется, Вани, неразвитая детская писька коего действительно с лёгкостью позволяла сбросить его со счетов, были женщинами.
Две из них, священная мать семейства, по совместительству – Ванина бабушка, Мария Анатольевна, да Ванина мама Ольга Васильевна – были дамы весьма угрюмые и однозначно жизнью замученные. При этом Священная Мать Анатольевна в силу возраста была этой самой жизнью уже несколько отпущена в сферу трудных воспоминаний, Ольгу Васильевну же жизнь мучила непосредственно и педантично, так что на воспоминания у неё просто не было времени. А если бы даже и было, то ничего особо хорошего припомнить бы она не смогла.
На примере Марии Анатольевны мама как-то объяснила Ване значение слова «пожилая». Ваня сразу понял и сразу озаботился этимологией. Успокоился он на том, что ярко представил себе, как тучные женщины, подобные его бабушке, грузно плюхаются на табуретку посреди кухни, прямо в процессе приготовления каких-то очередных котлеток и, тяжело вздохнув, печально констатируют: «Ох, и пожила я!..»
«Наверное, так и произошло это слово!» – подумал Ваня. Он вообще любил размышлять. Однажды они шли с мамой в Театр Зверей, когда малыш заявил, что вдруг понял, почему мужчины жмут друг другу руки.
– Наверное, – сказал он, – сначала, когда люди были первобытными, они при встрече сразу начали мериться силами или даже драться. А потом, когда становилось ясно, кто чего стоит, они уже начинали разговаривать. И теперь, в память о тех временах, мужчины жмут друг другу руки.
– Откуда ты это знаешь? Кто тебе про это рассказывал? – спросила скептически Ольга Васильевна.
И Ваня снова вынужден был заткнуться, потому что никто про это ему не рассказывал. То есть, про то, что были некогда так называемые первобытные времена, рассказывала ему, собственно, сама Ольга Васильевна, но про рукопожатия он придумал самостоятельно, поскольку книгу товарища Тейлора «Первобытная культура» ещё не была к тому времени прочитана ни одним из членов его семьи, ни говоря уж о нём самом, самостоятельно прочитавшим пока ещё только «Букварь» и «Азбуку», да и то под угрозой побоев. Поэтому тему, как обычно, пришлось закрыть.
С тётей Наташей же, напротив, всегда можно было поговорить хоть о динозаврах, хоть о пионерах-героях, и уж тем более, о мужских руках.
Так и жили они с дядей Володей в Царстве Женщин, которым неведомо кто управлял.
Между тем постепенно приближалось лето тысяча девятьсот семьдесят девятого года. Семья Лебедевых засобиралась на дачу. Несколько раз Ваня даже участвовал в вылазках за большими картонными коробками, что в изобилии водились на задворках мосторгов и продуктовых. Когда коробок набралось достаточное количество, в них начали складываться вещи: одежда, посуда, обувь и даже книги. Ваня также не покладая рук трудился в этом направлении. Свои игрушки ему пришлось собирать и разбирать несколько раз, поскольку срок переезда на дачу постоянно переносился. По всей видимости, все остальные члены его семьи никуда особо не торопились. В принципе, их можно было понять. Да и Наташа ещё не сдала летнюю сессию.
В то время Ваня ещё очень любил лето. Зимы в Москве семидесятых годов были холодные и со стабильным снежным покровом, появлявшимся, как правило, строго в середине ноября и безо всяких эксцессов державшимся строго до середины марта. Уже к началу первого весеннего месяца снег чернел, а к первому апреля окончательно исчезал. Лето же было тёплым и умеренно жарким. И вообще, летом Наташа начинала носить лёгкие платья и, что особенно грело Ванино нижнее сердце – босоножки. Кроме прочего, на даче в жаркие солнечные дни, каких было абсолютное большинство, Наташа ходила в купальнике. Ольга Васильевна ходила в купальнике только на пляж, да и то в закрытом. Наташа же предпочитала узкие короткие трусики и цветасто-декоративный бюстгальтер. Стесняться ей было нечего. У неё была отличная фигура, которую она любила демонстрировать при каждом удобном случае. Но едва ли она понимала, что на всём земном шаре не было особи мужского пола, столь же пылко влюблённой в её молодое стройное тело, как её родной племянник Ваня, который любил и вожделел свою тётушку настолько чистой священной похотью, какую можно испытывать, только не зная наверняка, что именно находится у неё между ног.
Да, он не знал этого, но был готов полюбить всё, что там бы ни оказалось. Вероятно, это было связано с тем, что он любил её душу. А чем же является Душа Женщины, если не её телом?..


Продолжение следует...

Целиком и многое прочее на официальном сайте автора: http://www.m-a-x.guru/