Круговерть

   Дзынь. Падают сухие листья и, подгоняемые ветром, шуршат по асфальту. Падение их напоминает падение мелкой медной монеты, только вслед за глухим звоном – глуховатое ш-ши-и-и. Иногда порывы ветра усиливаются, срывают с деревьев лишенные живительной влаги ветви с изуродованными в предсмертных муках листьями, бросает их на землю и гонит. Ветви сопротивляются, цепляясь острыми загнутыми концами листьев за асфальт. Ветер безжалостен. Он обламывает хрупкие листья и, сухо позванивая, катит ветвь дальше. Ветвь ещё раз, другой пытается устоять перед напористым ветром, но изнемогая, отдаёт себя в его власть. Ветер, играючи, загоняет жертву в укрытие, где уже сотни других лежат безропотно, плотно прижавшись, друг к другу. Ветер больше не тревожит их. Он поднимается вверх, неистово бьётся в кронах деревьев, выхватывает для себя новые жертвы.

   А эти, загнанные в затишье, он оставляет на потом, когда обнаженные деревья уже ничего не смогут отдать ему на потеху. Тогда ветер вспоминает о своём тайнике, закружится, завихрится,, заставит листья оторваться друг от друга и в быстром танце погонит их из укрытия.

   Вся эта чушь лезет сегодня Зойке в голову, мешает думать о главном, о чём надо было непременно подумать. Для этого она и пришла в старый полудикий парк. Но вместо того, чтобы подумать, окончательно разобраться во всём, она думает о ветре и листьях.

   И всё-таки, как это было? ...

   Их было трое. Трое молодых парней стояли у неё на пути, оживлённо разговаривая. От предстоящей встречи, от приставаний и пошлостей вслед, как это иногда бывает в поздний час, Зойка почувствовала неприятное ощущение, напоминающее на страх, а скорее брезгливость. Но избежать встречи было уже невозможно: переулок, по которому можно было выйти на соседнюю улицу, остался позади. Ничего не оставалось, как идти и слушать улюлюканье вслед.

   Зойка видела, как парни оценивающе смотрели на неё и, изо всех сил стараясь, шла легкой уверенной очень красивой походкой.

   - Я повожу её! – Долетело до Зойки, когда она уже миновала парней.
   - Меня зовут Женькой. Я провожу тебя.
   - Спасибо! Мне не нужны провожатые. – Резко ответила девушка, продолжая идти, даже не повернув головы в его сторону. Она ждала, что последует вопрос: «Это почему же?» и готовилась отчитать навязавшегося попутчика, чтобы впредь неповадно было.

   Но Женька молчал. Зойка петляла по улицам, выбирая более освещённые места, надеясь, что парень наконец-то отстанет. Однако тот неотступно шёл рядом. Зойка украдкой косила взгляд в его сторону – любопытство брало верх. «Очень милый молодой человек» - подумала она про себя, когда внешность Женьки была достаточно изучена. «Строен, спортивная слегка подпрыгивающая походка, пропорциональное телосложение, большая голова, правильный прямой нос, очень красивые губы, крупные тёмные в ночи, должно быть голубые глаза. Черт знает почему, но Зойке хотелось, чтобы глаза были голубыми.

   - Что вам от меня надо? – Нарушила молчание Зойка.
   - Проводить тебя, - спокойно ответил Женька, - и не к чему петлять по улицам – домой идти всё равно придётся.

   Действительно было уже поздно, и Зойка, махнув рукой, пошла к общежитию.
На следующий день, возвращаясь с работы, Зойка увидела у подъезда Женьку.

   «Это уж слишком!» - подумала Зойка и хотела пройти мимо. Женька остановил её.
   - У меня билеты во дворец. Я жду тебя.
   - Хорошо. – вопреки самой себе ответила Зойка. Ни тогда, ни потом она так и не могла понять, почему приняла его предложение…

   Домой возвращались поздно. Женька был удивительно многословен и совершенно не похож на того вчерашнего упрямого провожатого. Зойка хохотала над уймой забавных историй из жизни великих людей. « И откуда он знает всё это?»

   - Нет, домой, Зайчонок, ещё рано, - категорично заявил Женька и они пошли к Волге…

   В ресторане душно, накурено до одури. Ужасно болит голова: то ли от выпитого, то ли от шума и дыма. Но Зойка старается держаться молодцом. Танцует с Женькой, его друзьями, курит, пьёт небольшими глотками вино, с каждым глотком пьянея. Нет, она только сначала чувствовала, что пьянеет, потом это чувство пропало. И в перерывах между танцами она пьёт, подражая разукрашенной очень чопорной женщине лет 35 за соседним столиком. Женька очень внимателен к ней: поправляет выбившуюся из прически прядь волос, предлагает сигареты, от которых ужасно противно во рту.

   На эстраде надрывается певица, рыженькая со вздёрнутым кверху носом…

   Утром Зойка с трудом открыла глаза. Чудовищно болела голова, слабость, кажется нет сил пошевелиться, не то, чтобы встать. Стыдно было перед девчонками по комнате. И, чтобы хоть как-то оправдать себя, Зойка начала вспоминать вчерашнее. Однако, память отказывалась помочь ей, она никак не могла вспомнить, как оказалась в комнате, что говорила подругам. - «Что я делаю, куда качусь, Боже!»

   - А, ну-ка, поднимайтесь, красавицы! – в комнату с перекинутым через плечо полотенцем вошла Аннушка. – Весь выходной этак проспать можно. – Начала она тормошить девчонок.

   Лена с Наташкой быстренько поднялись, зная, что Аннушка всё равно покоя не даст.
   - Ну, а ты чего не встаёшь? – подошла Аннушка к Зойке. – Завтрак остынет, да и поговорить с тобой надо.
   - Оставь меня в покое. Я не хочу завтракать. – Отмахнулась Зойка.

   Но Аннушка, их заботливая и добрая Аннушка, оказалась на сей раз неумолимой. Вслед за ней загалдели другие, и Зойке, хочешь, не хочешь, пришлось подняться с постели.

   - Ну, так, милуша! – Начала Аннушка, - Доложи, где это ты вчера так нарезалась? – Спросила она Зойку излюбленным своим шутливым тоном, как привыкла разговаривать с девчонками по комнате на правах «мамочки». Первое время это смешило их, потом прижилось. Но сейчас тон «мамочки» разозлил Зойку, и она готовая была как-то оправдаться, начала грубить:

   - Какое твоё дело! Подумаешь, мамочка, родная отыскалась!
   - Не хочешь говорить с нами – не говори, - вмешалась в разговор Ленка, - только запомни, если ещё раз повторится – мы напишем матери. Верно, девчонки?
   - И, чтоб с Женькой этим поосторожней. Не знает, что за человек рядом с ней, а уж все ночи напролет. Закружишься, девка.

   Зойка молчала. Грубить она уже не могла, потому как испугалась своей грубости: раньше она всегда в принципиальных вопросах соглашалась с Аннушкой, считала её самым правильным человеком. А тут … Признала свою вину, попросить прощения, у неё не хватало духу и она молчала, терзаясь злобой на себя ставшую вдруг непутёвой, бесшабашной…

   Вечером Женька повёз Зойку на день рождения к одному из своих приятелей куда-то в другой конец города. Она запротестовала, выскочила из электрички. Женька выбежал следом, начал расспрашивать в чём дело. Зойка заплакала, рассказала о разговоре с девчатами.

   - Всё это предрассудки, мещанские взгляды на жизнь. Стоит ли обращать внимание на завистливые женские замечания какой-то Аннушки… - убеждал её Женька. Говорил он горячо и долго. Оказалось, что только они настоящие люди, отвечающие требованиям времени, а все остальные – закоснелые домостроевцы. Зойка сдалась… и безропотная была захвачена круговертью попоек, ночных вояжей за город… Её пытались остановить, но ни разговоры в общежитии, ни на работе, ни сама работа не удержали её, не вырвали её из трясины, всё больше засасывающей Зойку…

   Мать вылетела тот же час при получении тревожной телеграммы. В аэропорту её встретила Аннушка. По дороге осторожно рассказала Маргарите Дмитриевне о случившемся. Та слушала, не перебивая, не до спрашивая и, казалось, равнодушно, лишь лицо её становилось темнее с каждой подробностью. Аннушка заметила это, испугалась и замолчала.

   - Продолжай, продолжай, Аннушка, - глухим, но твёрдым голосом попросила Маргарита Дмитриевна. – Мне надо знать всё.

   Зойку застали дома. Она собиралась куда-то, увидала мать, остолбенела, стушевалась, заметалась из угла в угол, но вскоре справилась с собой и бросилась на шею к матери.

   - Ну, как же ты дошла до такого? – было первым вопросом матери.
   - До какого?.. – У меня всё … - начала Зойка, но вспомнила угрозы девчонок сообщить матери, осеклась и замолчала.
   - До такого, нехорошего, гадкого, о чём и говорить не хотелось бы.
   - Мама, у меня всё хорошо. Наболтают они – только слушай.
   - Не горячись, будь благоразумной…
   - К чёрту благоразумие! – оборвала Зойка мать и, окончательно потеряв контроль над собой, разошлась. – Не хочу быть благоразумной! У человека, кроме головы, есть ещё душа, сердце. А мы забываем об этом, не хотим слушать их голос. Я плевала на этот рационализм. Я хочу жить так, как подсказывает мне душа…
Всё это когда-то говорил ей Женька. И вот теперь, Зойка, чтобы оправдать себя, очиститься, повторяла его мысли. Да его ли?

   В роддом Женька ни разу не пришёл. Навещала Зойку, приносила фрукты, цветы Аннушка. Встречать её с Алёшкой приехали всей комнатой.

   Жить в общежитии Зойка наотрез отказалась, просила девчат подыскать ей комнату у какой-нибудь бабушки. Девчата сначала противились, но потом согласились с ней, с условием, что сделают это не раньше весны.

   Женька не появлялся и в общежитии. Зойка втайне ждала его прихода, всё ещё продолжала верить в него, но девчонкам ничего не говорила. Помалкивали и они…

   Два с лишним года, полные радости и горести и печали, прошли с той поры, но за всё это время Зойка ни разу не впадала в состояние хотя бы чем-то похожее на то давнее, когда она после очередной попойки приходила в себя.

   И вот сегодня утром Женька пришёл к ней…

   Дзынь. Падают на асфальт сухие жёлтые листья. Ветер подхватывает их с лёгким шуршанием гонит их  в затишье. Когда парк затемнеет обнажёнными кронами деревьев, ветер вспомнит про спрессованные оставленные на потом листья и погонит их в диком танце. А, возможно, вспомнив, развернёт свои могучие крылья, соберёт снег, побеливший землю, и заботливо укроет им сохранившую ещё разноцветье осени листву. Как знать?