Подобно бабочке. Глава 3

 Обнажённая луна, застенчиво стесняясь своей наготы и утопая в собственной тоске, льёт на владычицу Землю волшебный упоительный свет. Девушка всматривается в неё и будто бы задается вопросом: «Кто в ком отражается?»
Впиваясь взглядом в лунную окружность, она может ясно различить знакомый вырез потухших глаз, небогатый рельефом и не подвергшийся коррозиям нос, губы, такие…А никакие губы. Они у неё почти всегда сжаты и растворены в пространстве, словно сражённая комплексами девица. Единственное, чему не знакомы застенчивость и робость – это брови. Насупившиеся, оценивающе строгие. Они, подобно мудрецам-аксакалам, всё знают, всё понимают, но никому ничего не скажут, ни за что не проболтаются.
А всё же интересно, кто в ком отражается?

                1

 Снег пошёл в конце декабря. Отношения между мной и пациенткой снова нормализовались. Появившаяся между нами неловкость длилась недолго. В последнее время наше общение перестало ограничиваться беседами в стенах дома. С наступлением зимы, точнее, с окончанием сезона дождей, мы стали выходить на прогулки вместе. Мать то и дело напрашивалась к нам в  компанию, но дочь всякий раз отклоняла её просьбу. Это было не совсем вежливо, местами даже бессовестно, но, каюсь, я был искренне этому рад. Уж очень женщина была назойлива, болтлива и самолюбива. Во время наших совместных прогулок, она ни разу не заговорила о дочери, не поинтересовалась, как продвигается лечение. Все её разговоры кружились вокруг себя любимой. Это раздражало, и мне стоило немалого труда притворяться, будто прогулки доставляют мне радость. А ведь это было необходимо, девушка непременно должна была уверовать, что так оно и есть.  Во-первых, это входило в методику лечения, а во-вторых, убедившись, что я увлечён матерью, она перестанет возлагать на меня ненужные надежды. Во всяком случае, я так считал.

 Земля только-только начала покрываться тонким слоем белого снега. Мы с моей  любимой пациенткой, надеюсь, ни сном, ни духом не ведающей о своём статусе, вышли на прогулку. Мы шли в полной тишине, практически прижавшись друг к другу. Нам было хорошо, и слова только бы нарушили воцарившуюся идиллию. Не последнюю роль в этом сыграл снег. Его воздушные хлопья сыпались с небес с идеальной симметрией. Кружение их опьяняло, и душа рвалась наружу, в стремлении воссоединения с мокрыми, лохматыми звёздочками. Природа пела, и завораживающий мотив той песни звучал в наших сердцах.
 Не проронив ни слова, мы дошли до кладбища, прошли к могиле её отца, и я оказался лицом к лицу с фотографией своего мнимого друга. Человек на фотографии, казалось, улыбался. Отворив скрипящую калитку, девушка вошла. Следом вошёл и я. Достав из кармана своего пальто носовой платок, я смёл снег с надгробной плиты. Девушка поцеловала фотографию на надгробии и присела. Она и в самом деле была копией своего папы. Такая же красивая. Мать, разумеется, тоже недурна собой, и всё же не было в ней той привлекательности, того шарма и изящества.
Именно тогда, рядом с погребённым телом отца, девушка поведала мне о том, о чём не было известно никому. Её чувства, боль и страдания – всё предстало передо мной  в ярком свете. Оказалось, что года три назад, отец узнал о поразившем его страшном недуге. Первым решением было никому ни о чём не рассказывать. Но нам не всегда удаётся вести себя так, как задумано. И вот, одним дождливым вечером, оставшись с дочерью наедине, побитый болезнью отец  не сдержался и рассказал ей обо всём. Сказать, что новость огорчила её, означало не сказать ничего. Увидев состояние дочери, отец  опомнился и понял, что позволил себе непозволительное. Дабы успокоить её, пощадить  её чувства, он опроверг сказанное, аргументировав свой поступок  желанием проверить силу дочерней любви. Она притворилась, будто  поверила словам, но сердце подсказывало ей, что всё услышанное чистая правда. С того злополучного дня, дочь не позволила себе и слова сказать наперекор отцу. И тогда, в истории с любимым, именно понимание, что её непослушание нанесёт умирающему отцу глубокую рану, побуждало её вести себя таким образом. Она не стала чёрствой и равнодушной, как заявляла мать. По ночам её грудь разрывалась от рыданий. А когда мать сообщила, что её любимый погиб… Можно представить, что она почувствовала в тот миг. Но у неё хватило сил скрыть творившееся на душе. Запретив боли высовываться, она забивала её грубостью и хамством. Большая часть ударов обрушилась на голову матери, за что девушке было очень стыдно. Но иначе, она бы не справилась.
 Слушая её исповедь, я проникался к ней всё большим уважением. Пожертвовать своим счастьем ради спокойствия отца – не многие пошли бы на столь отважный и мучительный шаг.
Какая я всё-таки сволочь. Я на минуту представил, что будет, когда она узнает, что я никакой не друг отца, а жалкий докторишка, бессовестно копающийся у неё в мозгу. И когда девушка, закончив  рассказ, мило улыбнулась и поблагодарила меня за участие, за то, что я вошёл в её жизнь, ворвался в неё как ураган и изменил всё вокруг, мне с трудом удалось сдержаться и не раскрыть всю правду, не выложить всё начистоту.
 Нечестно. Подло! Что же делать? Как быть дальше? Когда благодарственная речь была завершена, я немного успокоился. Процесс самобичевания завершился, сердцебиение вернулось в норму, дыхание стало ровнее. Минут десять держалась тишина, затем послышалось тихое всхлипывание, и я понял, что она плачет. Ну, как тут не заплакать? Милая, сколько же тебе пришлось выстрадать.
Слёзы девушки заставили меня окончательно потерять голову. Я подошёл к ней, присел рядом и крепко обнял. Она не сопротивлялась. Возможно, у неё просто не оставалось на это сил. Так, в обнимку, мы просидели минут пятнадцать. Я очнулся первым. «О, нет! Что я натворил!  Но, может, она и не заметила произошедшего? Возможно ли такое?» Выпустив ослабевшую девушку из своих объятий, я как бы невзначай намекнул, что время позднее и нам пора возвращаться. И мы покинули территорию, где всегда рождаются мрачные мысли.

                2

Проводив свою пациентку до дома, я наскоро попрощался и ушёл. Долго бродил я по многолюдным улицам вечернего городка. На площадке, заваленной снегом, резвилась детвора. Кто-то лепил снеговика, кто-то строил снежные замки. Двое ребят постарше, мальчик и девочка, играли в снежки. При этом мальчишка старательно пытался повалить подругу, но та как могла, сопротивлялась, громко хохотала, и в этом смехе прослушивались нотки кокетства. Я невольно улыбнулся. А смог бы я вот так, отречься от забот и пожить в своё удовольствие? Хоть раз в жизни сделать то, о чём в дальнейшем вспомнилось бы с улыбкой. Прежде подобное не приходило мне в голову, но сегодня… Счастье и радость незнакомых ребятишек заставили меня иначе посмотреть на свою жизнь, трезво её оценить. Обучая посторонних жизни, вскрывая своим пациентам черепные коробки, я напрочь разучился жить сам. Может, ещё не поздно? Возможно, в будущем у меня появится шанс вкусить прелести, дарованные всем при рождении. Но если придерживаться моего же собственного мнения, что будущее начинается вчера – я опоздал. Улавливая, как  мысли постепенно катятся по наклонной, в конце которой бездна, я мотнул головой, как бы возглашая: «Прочь негодные! Кыш!» - и поплёлся дальше. Мимо проносились машины, а впереди шёл мужчина, ведя за руку озорного мальчонку, торопливо переставляющего маленькие ножки и, тараторившего без умолку. Задор и болтливость малыша забавляли отца. Он улыбался, и то и дело поглаживал мальчонке шевелюру, на которую пушком садились лёгкие снежные хлопья.
 Прошло немало времени, прежде чем я обнаружил, что бреду в полном одиночестве, а вокруг, разбежавшийся во все стороны простор. Серо-свинцовое небо сливалось на горизонте с серебряным покровом земли, а воздух, заполнявший пространство был болезненно сухой и колючий. Время шло к вечеру, и мороз крепчал. Пора было возвращаться. Путь предстоял долгий. Эх, сейчас бы усесться в кресло, укрыться пледом, и чтобы чай горячий, и Она рядом. Но это лишь мечты, которые, к тому же, по моему твёрдому  убеждению ни к чему хорошему не приведут. Чем больше я думал, тем тверже убеждался, что час настал. Пора поставить  на всей этой истории жирную точку. Недуг фактически отступил от девушки. Да и принимая во внимание факты, которые мне стали известны, не настолько всё запутанно и непоправимо. Её поведение вполне объяснимо. Единственное, с чем следовало бороться, это с маниакальным страхом перед водной стихией.  Но и этот этап почти завершён. Девушка явно перестала опасаться потопа и поняла, что в случившемся вода сыграла не столь важную роль. Всё случилось, как случилось. У каждого свой удел. Не будь кораблекрушения, её возлюбленный с той же долей вероятности мог погибнуть в авто или авиакатастрофе, или ещё как. Никто не в силах предугадать, что ждёт нас завтра.

А вот я уже точно решил для себя, каким будет моё «завтра». С утра я пойду и сообщу мамаше, что лечение окончено. С дочерью я видеться не стану. Не смогу. А дальше, пусть мать  сама выпутывается, объясняет дочери, что да как. В конце концов, это она меня привела в дом. Бедная девочка. Я не должен был соглашаться на эту авантюру. Я же дал себе слово, никогда больше не практиковать. Почему я изменил себе?
Полный мрачных мыслей, я дошёл до дома. Ночь прошла в кошмаре, но он не снился мне. Я жил в нём. Я никак не мог определиться, чего в действительности хочу. Является ли то, что я надумал, выражением глубинных устремлений моего сердца? Буду ли я счастлив, когда выполню задуманное?

                3

Утром я долго валялся в постели. Никак не мог заставить себя подняться. Я знал, что меня ждёт серьёзное испытание и непроизвольно отодвигал момент истины. Дочь уже дважды заходила ко мне, интересовалась, не заболел ли я. Ой, дочура, если бы ты только знала, как называется мой недуг. Седина в бороду… Какой стыд.
Хочешь-не хочешь, но нужно было подниматься с постели и идти. Я так и поступил, выпил наспех чашечку кофе и вышел из дому. Я петлял по городу, в надежде заблудиться и исчезнуть из поля зрения всего человечества. Но, это было бы слишком просто. Неторопливыми шагами, как всегда слегка косолапя, я подобрался к порогу дома, ставшего мне родным, потянул на себя калитку, которая была отперта и словно поджидала меня и … Упал и окунулся лицом прямо в снег. И главное, у неё на глазах. Она всё видела, и  как была, босиком, выбежала во двор и бросилась ко мне, раня босые ступни о хрустящий наст. Я поспешил подняться и изо всех сил старался удержаться на своих двоих. Лицо моё было в крови и снегу. Увидев перед собой босую перепуганную девушку, я улыбнулся, но думаю, это больше было похоже на жалкую гримасу.
- Что с вами? Вам больно?
Девушка задыхалась от волнения и сухого морозного воздуха. Лицо её порозовело, губы посинели.
- Не молчите, же. Ради бога, ответьте что-нибудь!
 Как она на меня смотрела! Как маняще ласково звучал её голос. Я понимал, что погибаю. Нет, и ещё раз, нет! Вспомни, для чего пришёл и ни на шаг не позволяй себе оступиться. Но как, когда она так смотрит, так нежно прикасается. Её леденеющие ладони трепетно и заботливо оттирали с моего лица багровую жижу, а из глаз, словно бусинки, вытекали слезы. Она пыталась скрыть их, смахнуть рукой, но поздно, я уже заметил. Уверен, будь мороз крепче, они превратились бы  в бриллианты.
- Не волнуйся, всё в порядке.
- У вас кровь, а вы говорите, в порядке.
- Вот обрадовала. Я, было, подумал, что у меня молоко течёт по венам, а я страсть, как не люблю молока.
 Она пристально  и даже сердито посмотрела на меня. Бедняжка, она волнуется, а мне  вздумалось шутки шутить.
- Пройдём…те в дом.
- И правда, не стоит беспокоиться. Ничего ведь не произошло. Просто неудачный поцелуй со снегом. Слишком страстный.
- Ваш юмор, он…Обопритесь на меня.
- Это лишнее, я могу и сам.
Только этого не хватало, чтобы она на своих хрупких плечах таскала такую тяжесть.
Однако пришлось согласиться, что без помощи мне не доплестись. И вот я, высокий, возможно от этого немного неуклюжий мужчина, опираясь на руки маленькой, по сравнению со мной сувенирной девочки, вошёл в дом. У меня прилично болела нога, зато сердце изливалось музыкой.
- Посмотрите-ка, у вас и пальто перепачкано. Снимайте его, а я попробую очистить.
- Ерунда.  Куплю  новое.
- Зачем сразу новое? Я так отчищу, что оно станет лучше любого нового. А вы пока помойтесь. Правда, душ у нас нуждается в починке, но горячая вода есть. Пойдемте, я разбавлю, и вы помоетесь.
Я не стал сопротивляться. Мысль о горячей воде мне понравилась. Девушка тоже выглядела счастливой.
- Что с вами? Вы какой-то не такой.
- А где мама?
Зачем я это спросил? Видимо, потому что понимал, что присутствие третьего человека стало бы для меня спасением. При упоминании о матери её лицо стало серьёзным, губы плотно сжались.
- А зачем она вам?
- Да так, интересно. Как ни приду она всегда дома. А тут…
 - Если вам очень интересно, она пошла за покупками.
- Какими?
- Не знаю. Вот вернётся сами у неё и спросите.
Пока я задавал глупые вопросы, она успела разбавить воду, приготовила мыло, банные тапочки отца.
 - Вас удовлетворили мои ответы? Если да, и у вас больше нет вопросов, милости прошу, ванная в вашем распоряжении.
Гордая, с высоко поднятой головой, она направилась к гостиной, оставив восхищённого и немного удивлённого меня, смотрящим ей вслед.
Я разделся и уже успел намочиться, как вдруг стук в дверь:
- Простите, я вам полотенце принесла. Совсем выпустила из виду.
Слегка приоткрыв дверь, я высунул руку, по которой большими каплями стекала вода. Видимо вид обнажённой мужской руки смутил девушку, поэтому она  растерялась, и, кажется, забыла, зачем пришла. Видя, что ожидание затягивается  и полотенце запаздывает, я высунул голову и увидел её. Она словно застыла с полотенцем в руках. Будь я художником, я бы непременно запечатлел это мгновенье.
-Милая, ты в порядке?
В эту минуту во мне снова проснулся специалист. Я испугался. Что, если недуг решил взять реванш, что тогда? Снова признаться в своем поражении и удалиться? Но я не мог так поступить, слишком дорога мне пациентка. На счастье мои страхи оказались преждевременными. Мой голос вернул её к реальности. Превозмогая робость и стыд, отвернувшись, чтобы не дай бог не столкнуться со мной  взглядом, девушка протянула руку, и в тот миг, когда полотенце плавно переплывало из одних рук в другие, у дверей ванной появилась её мать. То, что она увидела, ей не понравилось. Это было написано у неё на лице. Думаю, её раздирали противоречивые чувства. С одной стороны – это был страх за дочь, ведь как-никак, а я – мужчина, с другой же, и у меня есть основания быть в этом уверенным  – всепоглощающая ревность. И второе, похоже, завладело первенством. Глаза и рассудок женщины разбежались в разные стороны.
- Ах ты, бесстыдница! Что это ты себе позволяешь? И ты хорош, она ведь ребёнок ещё.

 Ни дочь, ни я не ожидали столь бурной реакции. Отсюда и растерянность, и потеря дара речи.

 – Вертихвостка!
Звон пощёчины, которой женщина наградила бедняжку, потряс воздух и многократно отозвался эхом. Это было страшным унижением. Бросив на мать взгляд, полный гнева и страдания, девушка скрылась за дверью папиного кабинета. Не произнеся ни слова, я оделся и покинул стены дома, в котором только что, на моих глазах нанесли страшную, незаслуженную рану, обожаемому мною существу.
Долго я не находил себе места. Покой покинул меня, ушёл, убежал. Взгляд, которым она напоследок одарила мать, неотступно следовал за мной.  В те редкие часы, что мне удавалось поспать, мне снились её похожие на реки во время прилива, молящие и в то же время негодующие глаза. Как могла женщина так оскорбить собственную дочь? Как могла подумать, что она, это чистое невинное дитя, способна на что-то, порочащее её чистоту? Что это за мать? Я был в негодовании. Внутренний огонь пожирал меня,  и я не знал, как его потушить.