Ход солнечного коня

 
- Она расцвела! Ты видишь, видишь, она распустилась! И я сорву её раньше всех! - После этой звонкой тирады Машка Терёхина то и дело оскальзываясь кожаными подошвами сандалий, взметающими за собой золотистые фонтанчики из камушков с песком, ринулась вниз, к озеру с такой скоростью, что даже догнать, а не то, чтобы опередить её, было совсем уже невозможно. Но так же невозможно было уступить ей редкое счастье добыть, раскрывшую над золотыми нитями тычинок, плотный бархат белых лепестков, красавицу водяную лилию. Поэтому, недолго думая, я легла в невысокую, начавшую выгорать и оттого жёсткую траву, сильно оттолкнулась ногами, руками и кубарем покатилась вниз.

     - Это нечестно! Нечестно! - Голос подружки возмущённо носился надо мной, оцарапывая колючками репейника и запутывая в тонких, но крепких плетях мышиного горошка. Воедино сливались небо и земля, однако я и не думала хоть немного замедлить круговращение. Что такое несчастные синяки и ссадины, если впереди заветная цель - добыть русалкин цвет, который приносит счастье? В это верили все девчонки и мальчишки в деревне Пескарики - и те, что там жили, и те, кто приезжал  лишь на лето - отдыхать.

     Русалкиным цветом или одолень-травой здесь издревле называли цветы белой купальницы, водяной линии.
     - Мать Сыра Земля с живой водой тот цветок породили, солнце его светом лучей благословило, оттого есть у него мощь против нечистой силы в водах и в полях, и на земле вообще. Но главная награда - победа над любыми кознями Судьбы - ожидает того, кому удастся сорвать первоцвет из русалкиного сада, - сказывала местная травница Аграфена Терентьева, привечая у себя нас, ребятишек.
     Она была так стара, что не помнила своего отчества, как не помнил его никто из ныне живущих в деревне. Но называли её почему-то не бабой Грушей, а Аграфеной Терентьевой.  При встрече так и приветствовали: - «Здравствуйте, Аграфена Тереньтьева!» И между собой поминали: - «Вы не знаете, как там Аграфена Терентьева?»

   - Ей больше ста лет! - убеждала меня Машка, - честное слово. А может и больше.

     Так это было или нет - утверждать не берусь. Но даже сама мысль, что эта женщина начинала свой путь в начале прошлого века, вызывала невольное восхищение. Аграфена Терентьева жила в почерневшей от времени, но вполне крепкой бревенчатой избе, которую срубил когда-то её дед. Внутреннее устройство этого строения больше напоминало музей, чем обыкновенное жильё: на громоздкой железной кровати, спинки которой украшали блестящие шары, размещалось потешное братство подушек, подушищ и подушечек в расшитых наволочках. Вышитое же покрывало, отделанное понизу кружевами ручной работы, свешивалось до самого пола, словно приветствуя, разложенные там пёстрые половички и дорожки. В красном углу, убранном вышитыми полотенцами, всегда теплилась лампадка, а по стенам, в подпорченных временем и жучками рамках, желтели фотокарточки. Но не только поэтому её жилище было местом постоянного паломничества.

    Старуха помнила множество грустных народных песен, весёлых частушек и сказок. Она слабо разумела грамоту, читала плохо, с трудом складывая буквы в слоги, зато прекрасно вышивала затейливые узоры на льняных полотнах, из которых потом делала обереги.  За ними наезжали покупатели из соседних деревень и даже из райцентра. Время от времени являлись специалисты по фольклору. Многие возвращались сюда не раз, и не два, попав под очарование и этой древней, словоохотливой старухи, и этих почти нетронутых цивилизацией мест. Местные жители, коим приезд гостей сулил дополнительную материальную выгоду, встречали их приветливо, наперебой предлагали ночлег и продукты по «выгодной цене».

     Нынешний май оказался на редкость холодным. И хотя поверхность озера давно покрылась блестящими зелёными блюдцами листьев, зацветать одолень-трава не торопилась. Только к середине июня, который, видимо, в большой спешке набросал двойную порцию дров в топку под солнечную сковородку, пришла жара, щедрой рукой рассыпавшая по прозрачной глади воды золотистые веснушки кувшинок. Не спешили только лилии. И это было огромной удачей для нас, городских, тех, кто из-за занятий в школе обычно пропускал начало цветения. В этот раз возможность заполучить волшебный цветок выпала и нам.

     Примерно с неделю все с нетерпением ожидали, когда из плотных змееголовых бутонов с первыми лучами солнца выныривавших из воды, проклюнется дивный цветок. Проверять бегали по десять раз на день, шумно заключали пари, а к вечеру собирались на дворе старухи Аграфены Терентьевой, чтобы в сто первый раз вымолить у неё давно заученную наизусть историю. Обычно она не отказывала. Но вчера неожиданно сказала:
     - Попросите-ка лучше Тимошу. Он человек учёный. много больше меня знает. - И кивнула в сторону невысокого, коротко остриженного паренька, гостившего у неё каждое лето, которого мы между собой называли очкариком.

     - Почему очкарик, он ведь не носит очки, - удивилась как-то моя мама, услышав, что к Аграфене Терентьевой снова приехал гость.

     - Он очкарик без очков, - не задумываясь ответила я.

     - В смысле?

     - Просто он смотрит на нас, как будто сквозь стёкла…

     - Но у вашего очкарика есть имя?

     - Наверно есть, только я его не знаю.

     Теперь вот оказалось, что его зовут Тимошей, что он учёный человек и притом настолько, что наша бессменная сказительница доверила ему любимую легенду, объяснив такую замену срочной необходимостью закончить узор какого-то особого оберега. После этого она вынесла рукоделие на двор и присела с ним на крылечко. Рядом с ней тут же устроилась любопытная Машка Терёхина и принялась разглядывать работу.

     - Какой странный рисунок, - вдруг пискнула она, словно боясь произнести фразу во весь голос. - Вы зачем фашистский знак вышиваете?

     Старуха подняла на неё выцветшие глаза, ставшие при последних словах девочки  совсем синими.

     - То кони, - сказала она.

     - Ничего подобного! - С ноткой той абсолютной уверенности, которая отличает домохозяек и полицейских, закричала Машка. - Это настоящий фашистский знак! У нас такой в учебнике истории нарисован!

     - Это точно свастика! - подтвердил её слова успевший подскочить первым Никита и тут же предположил:

     - Вы, наверно, его для кино  вышиваете?

     - То кони, - продолжая синеть глазами, повторила  Аграфена Терентьева.

     Отталкивая друг друга, мы сгрудились вокруг неё, разглядывая орнамент, напоминающий сложный узор из наложенных друг на друга свастик, чьи концы при этом были повёрнуты не в правую, а в левую сторону.

     - Фашистский знак задом наперёд, - сказал кто-то.

     - Это двойной коловрат или двойной огненный знак, символ одолень-травы. - Голос у очкарика Тимоши оказался неожиданно глубоким и басовитым. - Именно его чаще всего наносили на обереги путникам, воинам и всем тем, кто собирался посвятить себя борьбе за доброе дело, - сообщил он. - Его мощь способна победить-одолеть любую болезнь Души и тела, очистить Дух. Собираясь на ратное дело человек надевал на шею ладанку со священной травой да приговаривал: «Одолень трава! Одолей ты злых людей, лихо бы на нас не думали, скверного не мыслили: отгони ты чародея, ябедника. Одолень трава! Одолей мне горы высокие, долы низкие, озера синие, берега крутые, леса темные, пеньки и колоды... Спрячу я тебя, одолень трава, у ретивого сердца во всем пути и во всей дороженьке».

     - Тогда при чём здесь кони? - спросила я.

    - Во-первых, кони в древности были неизменными и самыми верными спутниками человека. Во-вторых, они символизировали солнце и ветер. Обратите внимание - каждый загнутый лучик напоминает силуэт лошадиной головы на шее или ход шахматного коня.  Вы, наверно, помните, как он ходит?

     - А почему кони на этом рисунке идут влево, а на другом, немецком - вправо?

     - Их встречное движение и есть то, что мы называем жизнью. Встань лицом на север, - предложил Тимоша. - Видишь, как идёт солнце - оно поднимается с правой стороны и заходит на западе слева. Теперь поставь перед собой часы. Смотри, их стрелки движутся в направлении, обратном ходу светила, то есть слева направо. Но каждый круг в обоих направлениях преодолевается за одно и то же время - двадцать четыре часа. Это и есть скрижали, на которых зиждется человеческая жизнь на земле. Они прямое свидетельство тому, что всё возвращается на круги своя.

     Кони, кони, кони, кони… - вертелось в подсознании. Мой спуск становился всё быстрее. Голова сильно кружилась. Понимая, что уже пора притормозить и остановиться, я пыталась уцепиться руками за несущиеся навстречу растения, нашаривала ногами хоть какую-то точку опоры. Но ноги проскальзывали, а в руках оставались клочки и корни вырванных с конем цветов да пучки травы. Я докатилась до деревянных мостков, которые казались гребёнкой грубой работы, которую злая колдунья некогда воткнула в золотистые кудри волн озера и со всего размаха плюхнулась вниз, в кристально-ледяную воду как раз над тем местом, где со дна били ледяные, даже в самую сильную жару, источники, и камнем пошла вниз…

     Мне всегда казалось, что я знаю озеро, как собственные пять пальцев. Для человека непосвящённого оно могло представлять серьёзную опасность.  Спуск к нему был крутым и начинался с большой глубины. Чтобы хоть как-то облегчить вход для купальщиков, вдоль обрывистых берегов были сооружены деревянные настилы. Стоило, нырнув с них, проплыть каких-то три десятка метров,как вода начинала отступать, мелеть и ноги свободно ступали на песчаный гребень, который тянулся почти до самой середины водоёма, до тех заветных мест, где сегодняшним утром открыла плотные лепестки белая лилия. Собственно, озеро было почти безопасным. Исключение составляло только одно место - то самое, где глубоко со дна били подземные ключи, не дававшие воде застояться. Иногда тут образовывалась воронка. В детстве мы обожали бросать в неё разные предметы - от цветка до носового платка или старых тапочек, которые тут же стремительно затягивало вниз. Но даже в те дни, когда водоворота не наблюдалось, ни одни человек не рискнул бы войти в озеро над холодными ключами по той причине, что здесь запросто могло свести руки и ноги.

     Я тонула и понимала, что тону. Разогнавшееся и разгорячённое тело, которое буквально «ошпарило» ледяной водой, отказывалось повиноваться. Я жадно открывала рот, желая вдохнуть воздух, а в него вливалась вода, каждый глоток которой, казалось, весил не меньше тонны. «Прощай, мамочка!» - заметалось в голове. И вся моя небольшая жизнь, словно кинолента раскрутилась в этой последней предсмертной пляске-агонии, сквозь которую я вдруг ясно услышала перестук, напоминающий таканье, который издавали два несущихся друг другу навстречу колеса. Всё плохое и хорошее слилось в их бешеном ритме… Но, казалось, колесо времени стало вращаться быстрее.

     - Она дышит! Дышит!

     Что-то во мне дёргалось, дёргалось и противно булькало. Солнце, разделившись на крошечные вертящиеся блюдечки, напомнило осколки чего-огромного, до чего я мгновение назад ещё пыталась подняться и дотянуться.

     - Она жива? Жива, ведь да? - Трещал где-то знакомый голос.

     - Да, - ответила я ему, - жива.

     - Вот и слава Богу, - засмеялся другой голос.

     Я сидела на мостках. Сознание возвращалось в тело, словно ощупывая его и ещё не до конца доверяя вновь обретённой жизнеспособности. Раскалённый огонь солнца плескался в озере - то заныривая на всё большую глубину, то выбрасывая со дна на поверхность ослепительную вспышку света.

     - Очухалась? - Улыбка очкарика  была такой, что я, хотя в этот миг мне больше всего хотелось расплакаться, невольно улыбнулась в ответ. - Извини, но когда ты кубарем скатилась в озеро, я подумал, что тебе ещё рановато к русалкам, - сказал он.

     - Я боялась, я думала, что вы оба утонете. Там начался круговорот, вода сначала вертелась в одну сторону, потом вдруг резко сменила направление, и вы оба появились на поверхности.- залепетала Машка.

     Я перевела взгляд на очкарика и только сейчас заметила, что он без рубашки и что он похож на Бога Солнца Аполлона. Что у него такие же бронзовые, словно литые плечи, стройный, гибкий торс. Только волосы подвели - коротковаты.

     Кажется, я сказала это вслух, потому что он вдруг засмеялся.

     - Как хорошо, что ты не успела обернуться цветком, моя нимфа.- У него были белые зубы. - Я ожидал первоцвет, чтобы Аграфена Терентьева сделала мне талисман, - сообщил он. - Но теперь придётся ожидать следующего года.

     - Почему?

     - Посмотри туда! - он взмахнул рукой в сторону водяных зарослей. Я взглянула и охнула. Над водой колыхались десятки белокурых цветов.

     - Когда в следующий раз рванёшь за первоцветом, помни - одолень-трава дается в руки лишь людям с чистым сердцем.  Впрочем, это касается не только вас, охотницы. Я уже четвёртый год пытаюсь его достать. Ну, бывайте!

     Движением лихого наездника он вскочил на велосипед, и я поймала себя на мысли, что нисколечко не удивлюсь, если его двухколёсный друг сейчас бодро заржёт под седоком. Бронзовый силуэт, который начал быстро удаляться, вдруг притормозил, очкарик обернулся и послал нам воздушный поцелуй. Потом, по всем правилам хода конём, свернул в сторону и навсегда растворился в солнечном свете.