Чертова кожа

  Моя мама очень любила танцевать. В свое время она брала призы на различных конкурсах в клубах, которые посещала вместе со своими кавалерами - Меткой (Мечиславом) и Валькой (Вальдемаром), дальними  родственниками, которые остались после войны в Москве из их польской родни. С Меткой они даже поступили, вместе сдав экзамены, в Московское училище оперетты, в тот же год, что и Татьяна Шмыга, Герард Васильев, но мамин отец, врач, Иосиф Петрович, был очень против такой несерьезной профессии и поставил маме ультиматум - либо училище, либо семья. Мама, что называется, наступила на горло собственной песне и сдала экзамены в Московский медицинский университет, чтобы получить более серьезную профессию. Она стала потом очень хорошим врачом, с замечательной интуицией, что помогало ей правильно ставить диагнозы и назначать лечение, очень уважаемым у своих пациентов. Но любовь к оперетте она пронесла через всю свою жизнь, как наркоман. Бывают такие виды духовной зависимости буквально от вещей, которые другим кажутся пустяками. Например, муж маминой подруги, очень серьезный, но глубоко чувствующий человек, не мог равнодушно пройти мимо духового оркестра, обязательно застывал и слушал, пока музыканты не прекращали играть.  Помню такую забавную и милую деталь, как она рассказывала, что, гулять с ним в парке было совершенно невозможно - "все газоны в парке затоптал", стараясь подпрыгнуть повыше, чтобы увидеть из-за забора оркестр. Я к опереттам и духовым оркестрам была совершенно равнодушна, пока не увидела фильм "Чучело", где духовой оркестр играл очень важную роль. И очень люблю мюзиклы, которые, в принципе, почти то же самое, что и оперетты, но с более драматическим , захватывающим душу, сюжетом.
  Когда я смотрю на мамины детские фото, то вижу худенькую, смуглую девочку с большими светлыми глазами. Они были у мамы голубыми, как у ее отца и матери,но гораздо светлее, и этот контраст между глазами и загорелой кожей на черно-белой фотографии очень бросается в глаза, оставляя впечатление неземного существа. Все детство маму коротко стригли, часто эта стрижка была неровной и, глядя на ее детские фото, я все время думала: почему? Одежда тоже была совершенно простенькой, небогатой. Может быть таким образом пытались как-то сделать ее невзрачной, чтобы не навлекать на нее неприятностей? Бабушка же на фото выглядела очень привлекательно, как бы сейчас сказали - сексуально. Дедушка очень любил и ее и маму, хотя и называл "Паршивкой". Любил брать ее с собой, куда бы ни пошел. "Пойдем, Паршивка, погуляем!"- часто говорил он ей, и хоть мама сопротивлялась, потому что ей хотелось поиграть с другими детьми, но с дедушкой ей все равно приходилось идти, а часто и вся детская компания увязывалась вместе с ними. И, причем, совершенно невозможно было упрекнуть дедушку в том, что он ее не любил, наоборот, это звучало очень ласково, таким образом, он как бы, стесняясь, скрывал свою огромную любовь к маме. Хотя, конечно, с кривой стрижкой и в невзрачной одежде трудно выглядеть лучше.
  Поскольку в те времена телевизора еще не было, свободное время дедушка и бабушка проводили в кругу таких же, как они, любителей  музыки. Собирались по субботам и воскресеньям и давали домашние концерты, так как люди все были очень образованные и умели играть на различных музыкальных инструментах. А бабушка пела. Она пела еще и в Церковных хорах, когда у нее была возможность, и эта музыкальная атмосфера окутывала и меня в детстве, и я с удовольствием это вспоминаю. Главным инструментом было пианино, на котором учили играть маму и ее родного брата Мишу, почти ее ровесника. Но мама была особенно одаренной в этом отношении и ей прочили будущее пианистки. До войны они успели объездить всю страну, поскольку дедушка завербовывался на различные курорты, и даже начало войны их семья встретила в Новом Афоне. И тут началась совсем другая, адова жизнь.
  Мою маму назвали Аделаида, в честь любимой сестры дедушки - Адель Петровны, и в сочетании Аделаида Иосифовна, да еще и с фамилией, оканчивающейся на "ич", несведущие люди усматривали что-то еврейское и мою маму почти всю жизнь считали еврейкой, из-за чего она очень расстраивалась, потому что мой дедушка Иосиф Петрович терпеть не мог евреев и у него была любимая поговорка:"Где поляк прошел - еврею делать нечего!" Ну вот на маме судьба и отыгралась. В свое время между маминой мамой Зоей Михайловной и Адель Петровной было много конфликтов, в том числе из-за веры. Поляки ведь католики, а бабушка Зоя - русская, православная, и поэтому моя мама дважды крещенная. Бабушка Зоя крестила ее в Православие, а тетя Аделя - в католическом костеле в Большом Казенном переулке в Москве. В дальнейшей судьбе мамы ее трудно произносимое имя Аделаида Иосифовна ее пациентами было переделано в Адосьповну или даже Адосивну и Адосину, потому что мама для упрощения произношения представлялась как Ада Иосифовна.
  И вот, когда наступила война, дедушку забрали на фронт, как врача. И бабушка Зоя осталась одна на хозяйстве с двумя детьми. Вот тут-то семья и хлебнула лиха. Чтобы прокормить себя и детей, бабушка оставила не особо нужную в то время профессию фотографа, и стала работать на шахте, став ударницей, давая по три нормы угля. И она справлялась, пока однажды во время бомбежки взрывной волной ее и других людей не сбросило с грузовика, на котором людей возили на смену, и она получила контузию, которая в дальнейшем очень сказалась на ее жизни и здоровье. Дети - моя мама и ее брат Миша остались одни с лежачей больной бабушкой. Чтобы не умереть с голоду, они делали из свеклы штампики и, разрезав бабушкину фотобумагу, штамповали колоды карт, продавая их потом на рынке, зарабатывая этим на жизнь. С голоду дядя Миша однажды украл несколько початков кукурузы у соседа-абхазца, который до этого очень хорошо к ним относился, потому что у него была русская жена. Она и помогала немного детям, но, абхазы очень сурово относятся к ворам, и вслед за удиравшим дядей Мишей пролетела тяжелая секира, брошенная соседом, которая пролетела почти рядом с ухом и чуть не лишила дядю Мишу жизни. Сосед-абхаз еще долго что-то кричал на дядю Мишу, но тот бросил початки и, белый как мел, прибежал домой.
  Вот тогда-то с мамой что-то произошло. То ли от стрессов, то ли от недоедания, мама впала в летаргический сон, в котором находилась неделю, была без сознания, а когда проснулась, совершенно разучилась играть на пианино, и ей после пришлось учиться почти заново. Но все-таки двух детей и тяжелобольную женщину не бросили в беде. Бабушке немного полегчало, дядя Миша пошел работать вместо нее на шахту, прибавив себе лет, а маму взяли на работу на завод, который эвакуировали в эту местность и где делали пули и другие снаряды. Все более или менее нормализовалось, когда пришел с войны дедушка, после ранения и со страшной водянкой, его буквально отпустили умирать, но все-таки он выжил, хотя был очень слаб. И тут новая напасть - ночью пришли и его забрали, не говоря ни слова. Что, за что, куда - ничего не известно. Бабушка снова слегла, все были очень расстроены.
  Но, спустя несколько месяцев, дедушка снова вернулся, худой, голодный, еле стоящий на ногах, но живой. Оказалось, что его забрали местные чеченцы, одного из которых посадили в тюрьму, а его друзья договорились с охраной и заменили своего сородича на дедушку, которого выкрали тогда ночью, пользуясь его беспомощным положением, причем везли его ночью, на телеге, в гробу, под видом мертвеца, связанного по рукам и ногам. И он там, в тюрьме, и умер бы, если бы в то время не приехала зачем-то правительственная комиссия и не стала бы проверять документы и заключенных. Тут и выяснилось, что вместо настоящего заключенного сидит мой дедушка, и его отпустили.
  Странные пируэты делает судьба... По-видимому, сыграли положительную роль осведомители, которых тогда много было, и они не зря приехали с проверкой, мой дед не один такой был. Хотя, эти осведомители сыграли злую роль в судьбе тети Адели. Ее муж, потомок древнего польского рода Вонгровских, блестяще образованный человек, умевший играть почти на всех музыкальных инструментах, у которого была целая коллекция музыкальных раритетов, и который тоже принимал участие в домашних концертах в обязательном порядке, перед войной занимал очень ответственную должность. И вот, будучи в гостях, в компании, кто-то рассказал сомнительный анекдот, и всех взяли за недонесение. Возможно, сам осведомитель и рассказал, а остальных взяли за то, что не донесли. Провокация такая. Он очень переживал, надеялся, что его отпустят, что это ошибка, но... Его этапировали в Дальлаг в Хабаровске и тетя Аделя получила извещение о его смерти от сердечного приступа, помеченное маем 1940 года, подозрительно совпадающим датой с Катынским расстрелом польских военнопленных.
  Но, тем не менее, пережив все это, семья встретила окончание войны в полном составе, хоть и в очень плохом состоянии. За это время мама и дядя Миша выросли, стричь маму было некому и некогда, и у нее выросли шикарные русые косы, которые она укладывала в пышную прическу, а из худенького невзрачного, криво подстриженного подростка со светлыми голубыми глазами она превратилась в очень красивую девушку, пусть и худенькую, но жизнерадостную и отчаянную.
 Из "Паршивки" получилась задорная красавица, да к тому же отчаянная плясунья. Все свободные вечера она с подружками проводила в парке на танцплощадке, где, танцевала до упаду танго и фокстроты, радуясь жизни, молодости, несмотря ни на что, даже на то, что всю войну проходила в одной-единственной юбке из так называемой "чертовой кожи" - черной, особопрочной, немнущейся спецткани, из которой шили какие-то чехлы для военного оборудования. Мама , будучи подростком, работала на военном заводе, который делал пули и снаряды для фронта, поэтому относилась, впоследстви, к категории "тружеников тыла". Я ее потом видела, эту юбочку, спустя огромное количество лет, когда сама уже стала дамой в возрасте. А юбке хоть бы что! Вид у нее был изумительный! я бы ее тоже могла носить, вполне приличная такая юбочка!
  И в этой юбке из "чертовой кожи" мама была, когда семья вернулась в Москву, когда объявили по радио о капитуляции Германии и окончательной Победе над фашистской Германией и все люди на улицах кричали, целовались и обнимались от радости. И в этой юбке она ходила со своими уцелевшими родственниками по разным клубам (тогда это слово имело совершенно иное значение)и, чаще всего, вместе с Меткой становясь победительницей в танцах.
  К слову сказать, когда они перебрались в Москву, столицу тогда наводняли клопы и разные другие насекомые, и дядя Миша не мог из-за них спать. И что он придумал: ставил ножки железной кровати в аллюминиевые миски с водой, чтобы насекомые до них не добрались, и, таким образом, спал на плаву, можно сказать. Да... Много мне интересного мама рассказывала о своей жизни и молодости... Теперь ее уже нет на свете, не хочется, чтобы все эти воспоминания совсем исчезли. Ведь жизнь каждого человека - это интереснейший роман с подробностями, написанный или не написанный... Ну вот, теперь что-то я попыталась записать...