Там, где стоял верблюд

    В тот год на Солнце были максимальные вспышки. Потому лето выдалось душным и жарким. Сухая степь задыхалась в раскалённом воздухе, унылой равниной, просматриваясь на многие километры. Лишь кое-где стояли геодезические знаки – тригапункты, служившие редкими ориентирами. Изредка попадались непересыхающие мелководные реки. Вода в них была ледяной, и на переправах сводило даже обутые в сапоги ноги. Говорят, большинство рек начиналось где-то в горах и пополнялось многочисленными родниками. Во время дождей реки могли превратиться в бурные потоки, сметающие до основания небольшие селения, некстати попавшиеся на пути стихии. Вот вблизи этих рек и размещались временные базы сейсмопартий. И хотя участки работ располагались за многие километры от стоянок, наличие воды определяло место   нахождения полевой партии. База представляла собой накатанную площадку, на которой стояли жилые палатки, недлинной улицей спускающейся к реке, электростанции на тракторном прицепе, да пары емкостей ГСМ. От этого места в разные стороны разбегались следы машин. Видимая колея обычно вела в сторону профилей. От неё  все искали какую-нибудь заметную с дороги примету: засохшее дерево, куст или бугорок, чтобы свернуть к нужному пикету.
   На этот раз нулевой пикет профиля находился слева от колеи, буквально в километре. С дороги он был не виден, и ничего приметного рядом не было. А вблизи пасся облезлый рыжий верблюд. Животное спокойно пережёвывало жвачку, монотонно двигая челюстями, и безразлично вглядывалось в степь полузакрытыми глазами. Его не волновали ни снующие туда-сюда машины, ни суетливые, неизвестно откуда взявшиеся, люди. Верблюд стоял и жевал. Глаза верблюда выражали полное равнодушие к происходившему действию. 
   Когда бригады начали работу, никто на верблюда не обратил внимания. Топографы указали начало профиля, бригада поставила буровую установку на пикете, и рабочие приступили к размотке кабеля сейсмокос. Чуть позже подъехал автомобиль сейсмостанции. Водитель вытащил из кабины овчиный полушубок, и, расстелив его в тени автомашины, лёг вздремнуть.  Это был годами заведённый порядок, своего рода ритуал, предшествующий отработке очередного пикета. Через час скважина была пробурена. Взрывник опустил на дно скважины заряд тротила, и оператор сейсмостанции скомандовал «огонь».
   От резкого подземного толчка верблюд вздрогнул, повернул голову в сторону сейсмостанции, но продолжал меланхолично жевать. Просмотрев запись и убедившись в качественной работе, оператор дал команду переехать на следующий пикет. Верблюд продолжал жевать.
    На второй день,  издали приметив знакомую фигуру верблюда, водитель автосмотки повернул налево. Так было быстрее попасть на профиль. За бугром стояла  буровая установка. Водитель установки тоже сориентировался по верблюду. Так продолжалось и на третий, и четвёртый день. Через неделю верблюд исчез. Наверно, его увёл хозяин  или  он сам переменил место пастбища. Покрутив на приблизительном месте поворота к профилю и не найдя верблюда, бригады вернулись на базу. В этот день работа была сорвана. На следующий день начальник партии выделил в сопровождение бригад топографа и приказал на повороте врыть столб. С тех пор место, где было начало профиля, так и называли: «там-где-стоял-верблюд». Это был шестой поисковый участок.
   Две недели прошли однообразно и монотонно, как и работа на предыдущих участках. Оператор успел основательно поругаться с геофизиком, принимавшим и безжалостно бракующим полевой материал. В тот вечер они до хрипоты спорили о качестве очередной осциллограммы, когда прилетел вертолёт. Оба так увлеклись, что не расслышали гул вертолёта и опомнились только тогда, когда у входа в палатку камерального бюро кто-то кашлянул. Геофизик обернулся и удивлённо воскликнул:
- Юлька!? Ты откуда свалилась?!
- С неба, - у входа стояло белокурое создание в геологическом костюме с небольшим чемоданом в руках.
- Не понял? – геофизик закрутился вокруг девушки.
- Вы что, не слышали, как вертолёт прилетал?
- Вот блин, заработались, - геофизик обалдело продолжал смотреть на вошедшую.
   Между тем девушка обошла раскладной стол, на котором лежали развёрнутые осциллограммы и, не отрывая взгляда от оператора, протянула ему руку:
- Юля.
- Никита, - ответил оператор, чуть заикаясь.
- Мальчики, что же мы стоим? Вы как будто не рады моему приезду? – вскликнула девушка, оглядывая помещение.
- Рады, рады, - раздался голос у входа в палатку. В дверях стоял начальник партии. В одной руке он держал раскладушку, в другой – свёрнутый спальный мешок. – Вот, здесь ты и определяйся. Население у нас чисто мужское. А здесь места много. И удобно. Работа рядом, руку только протяни. Держи спальные принадлежности.
   Начальник поставил раскладушку и кинул на неё спальник. Девушка рассмеялась, отчего уголки рта поползли вверх, придавая лицу беззащитное выражение.
- Давайте пить чай. Надеюсь, в этом доме найдётся чайник. Юрий Сергеевич, - обратилась она к начальнику. – Оставайтесь с нами. Мне мама в дорогу дала черничный пирог, и его надо немедленно уничтожить.
- Да, да, - засуетился геофизик. – Я мигом.
   Откуда-то появился чайник, кружки, пачка чая и сахарница. Раньше ничего этого Никита не примечал. Ему казалось, что в камералке кроме стола, стульев и сваленных в углу осциллограмм ничего нет. Юля, порывшись в чемодане, достала яркую скатёрку, завёрнутый в кальку пирог и накрыла на стол. В палатке сразу повеяло праздником и домашним уютом. За чаем выяснилось, что Юля прилетела на смену геофизику, а он через день выезжал на попутке в управление.
-   Ну вот. Теперь ты ей нервы трепать будешь, - смеясь, обратился начальник партии к Никите. Тот за всё время не проронил ни слова, напряжённо сидя на стуле. Никита хотел ответить, но поперхнулся и закашлял, разрядив напряжение. После чаепития, вернувшись в свою палатку, Никита долго не мог заснуть. Перед глазами стояло лицо девушки с приподнятыми уголками розовых губ. А когда он всё-таки заснул, то почти физически ощутил их солоноватый вкус и резко проснулся. Было раннее утро. В глазах всё ещё стояло лицо той девушки. Отработав день, Никита с охапкой осциллограмм постучался в камералку. Сердце грохотало так сильно, что он не расслышал, что ему ответили, и перешагнул порог. В палатке, за столом сидела Юля и улыбалась.  Никита разложил осциллограммы на столе и присел на раскладной брезентовый стул. Лицо Юли посерьёзнело, она принялась рассматривать осциллограммы, при этом что-то приговаривая. Кажется, она делала замечания по параметрам аппаратуры. С таким же успехом она могла рассказывать сказочку про серенького козлика.  Из-за пульсирующего шума в ушах Никита ничего не слышал и только кивал головой. Когда последняя осциллограмма была отложена в сторону, Юля что-то спросила. Никита по инерции кивнул головой, продолжая сидеть. Встретив удивлённый взгляд девушки, он понял, что Юля спросила, есть ли ещё материал? Смутившись, он ответил, что больше ничего нет.
   Никита вышел из палатки, завернул к автомобилю сейсиостанции, открыл кабину, вытащил полушубок и направился в степь. Отойдя от базы на значительное расстояние, он расстелил на траве полушубок, упал навзничь и затих. Никита лежал на полушубке и смотрел на звёздное небо. Постепенно сознание уходило, глаза закрылись, и всё заслонило видение: лицо девушки. Так продолжалось несколько дней.
   В одну из ночей Никита внезапно открыл глаза, видение не исчезло. На него очень близко смотрели огромные глаза, и белокурый локон чужих волос щекотал нос.
- Привет, - прошептал голос.
- Привет, - механически ответил Никита.
Над ним, склонившись, стояла смеющаяся девушка в голубом облегающим фигуру платье. В ярком лунном свете хорошо были видны светлые распущенные волосы. Никита вскочил.
- Ты, почему здесь? – задал он первый пришедший на ум  вопрос.
- Тебя искала, - серьёзно ответила девушка.
- Зачем? – спросил Никита, и только тогда сообразил,  что сморозил нелепицу.
   Девушка снова рассмеялась, придвинувшись совсем близко, и Никита, не сознавая, что делает, повинуясь какому-то древнему инстинкту, подхватил её на руки. Юля не сопротивлялась. Она прижалась щекой к плечу Никиты и чуть слышно прошептала:
- А ты сильный.
- Легко быть сильным, когда держишь в руках пушинку, - усмехнулся Никита. - Тебя что, родители не кормили?
- В меня мама всегда пыталась побольше впихнуть. Она у меня врач. Сколько себя помню, она меня всегда лечила и откармливала. Когда я поступала в институт, она плакала: «тебя же рюкзаком придавит». А я за всё время и рюкзака-то не видела. С чемоданом  в поле езжу. Отпусти, а то привыкну. Так и будешь всю жизнь на руках носить.
- Буду, - от такой откровенности Никиту бросило в жар. Он поставил девушку на полушубок и, стараясь быть серьёзным, заметил:
- Ты поосторожней. Здесь кругом змеи.
- Я об этом как-то не подумала. А ты сам?
- Видишь полушубок? Змеи овец боятся. За версту удирают. Поэтому мне не страшно.
- Теперь и мне не страшно, - прошептала девушка, прижимаясь к Никите, - только холодно.
   Никита резко сдёрнул с себя куртку и набросил на плечи Юли.
- Ночи в степи прохладные, а ты в одном платье. Надо теплее одеваться.
- Я для тебя платье надела, хотела понравиться, - дрожа от холода, ответила девушка.
- Да ты для меня в любой одежде самая лучшая.
- Правда, лучшая?
- Ну конечно.
   Лишь под утро они вернулись на базу. Об отношениях Юли и Никиты со временем узнали все. В монотонности будней их откровенная любовь смотрелась как многосерийный фильм, в котором сами зрители были участниками съёмок. Но заглянула и к ним чужая зависть. Где-то в середине сезона, за ужином, когда Никита ещё торопливо проглатывал второе, за ухом громко раздалось: «Ромео» и грязное ругательство. Это прозвучало зло и неожиданно. Никита оглянулся. Вокруг установилась гнетущая тишина. Внезапно у дальнего конца длинного стола резко отлетел в сторону стул. Сидевший на нём бурмастер подошёл к склонившемуся над миской взрывнику и без замаха ткнул тому в зубы. Лицо взрывника окрасилось кровью. Он взвизгнул, а бурмастер что-то ему чуть слышно сказал. После чего взрывник затих, а через два дня без объяснения причины, уволился.
   Каждый день приносил новые заботы. Постепенно работы на поисковом участке приближались к завершению. Наступала осень. Встречи Никиты и Юли  стали давно привычными. Никита совершенно терялся от напористых вопросов подруги. Так Юля играючи спрашивала:
- Никита, а у нас будет пышная свадьба?
- А ты, какую хочешь?
- Пышную.
- Тогда пышная.
- А если бы я хотела скромную?
- Тогда скромная.
Юля сердилась, уголки рта её опускались, и она обиженно восклицала:
- У тебя что, своего мнения нет?
- Моё мнение – твоё мнение, - Никита обнимал её и старался целовать опущенные уголки губ, пока они вновь не поднимались, и Юля, отбиваясь, принималась хохотать.
   То она вдруг спрашивала:
- А сколько детей ты бы хотел иметь?
- А ты?
- Нет, ты скажи. Я первая спросила. Что ты всё время увиливаешь? Тебе что, всё равно?
   Никите действительно было всё равно. Лишь бы это были её дети. Их дети. Юля сердилась, и, казалось, она вот-вот заплачет. Этого Никита выдержать не мог. Он принимался с остервенением целовать губы, глаза, щёки – всё, до чего успевал дотянуться. Это была игра. Вечная игра между мужчиной и женщиной.
В один из вечеров она вдруг спросила:
- Никита, а почему начало участка так странно называют: «там, где стоял верблюд»?
   Никита как мог, объяснил. На минуту задумавшись, Юля воскликнула:
- Слушай, а здорово! Это будет навсегда наше место! Представляешь? Когда мы состаримся, и наши дети спросят, где мы впервые встретились? Мы скажем: «Там, где стоял верблюд». 
   Между тем работы на шестом участке подходили к концу. Постепенно сворачивалось оборудование. Степь ещё полыхала жаром, а где-то в горах уже шли осенние дожди. Радиостанция на базе почти не умолкала. Радиограммы летели одна грозней другой: «усилить», «проверить», «укрепить». В устоявшемся зное как-то странно было слушать напитанные осенью указания. Дорабатывая последние километры участка, народ как-то посерьёзнел, чувствуя скорое расставание. В эти дни Никита заметил неуловимые изменения в настроении подруги. На беспокойные вопросы Никиты девушка отшучивалась или смеялась, уверяя, что всё это выдумки.  Взрывы смеха резко сменялись глубокой задумчивостью.
   В одну из ночей Никита проснулся от странного шума. Это было похоже на рёв взлетающего лайнера, прерываемого плеском воды. Никита оделся и вышел из палатки. В лунном свете сверкали буруны разлившейся реки. По волнам неслись вырванные с корнем деревья и кусты. Вода поднялась к самому входу крайней палатки. Сердце у Никиты ёкнуло от предчувствия беды, и он побежал. Это была вторая от края палатка. Крайней палатки, где жила Юля, не было. Здесь во всю ширь разливалась река. В голове Никиты лопнула тонкая струна, раздался звон, и мозг поразила страшная мысль: «Этого не может быть». Вокруг суетились люди, а Никита стоял, тупо глядя на спадающую воду. Постепенно обнажился берег, на котором стояла палатка, колышки с обрывками верёвок, искорёженный стол. Никита не помнил, сколько прошло времени. К нему подходили какие-то люди, что-то говорили, пытались предложить помощь, но всё это скользило мимо сознания.
Утром прилетел поисковый вертолёт. Начальник партии подбежал к руководителю поискового отряда, стараясь перекричать рёв двигателей, стал уговаривать, взять Никиту. Тот отрицательно замотал головой. После чего начальник ещё яростнее принялся размахивать руками. Наконец руководитель сдался и махнул Никите рукой, подзывая к себе. Никита заскочил в вертолёт. Там уже сидели три человека из поискового отряда. Техник захлопнул дверцу и вертолёт взмыл.
   Вертолёт летел вдоль реки, которая превратилась к тому времени в тихий ручеёк. О стихии напоминали валявшиеся кое-где кусты, корни деревьев да нагромождения камней. За очередным поворотом, среди камней, лётчик заметил что-то голубое. Пилот указал руководителю на пятно и начал снижение. Не успел вертолёт заглушить двигатели, как Никита уже мчался к реке. Среди камней виднелось тело девушки. Она лежала в речной воде, неестественно подогнув ноги. Сквозь разрывы голубого платья ярко выделялись многочисленные синяки и ссадины. Спокойное лицо было чистым, и вода шевелила белокурые волосы, спадающие на лоб. Никита схватил по-прежнему лёгкое безжизненное тело и начал оттирать холодные пальцы. Он сорвал с себя рубаху, стараясь как-то согреть хоть ноги. Собравшаяся толпа стояла в оцепенении. Видя безучастие людей, Никита в ярости закричал: «Дайте же что-нибудь теплое! Вы же видите ей холодно! Да вы люди или кто!?»
Начальник поискового отряда тронул обезумевшего юношу за плечо: «Прости, ей уже ничем не помочь. Надо возвращаться».
   Потом были похороны. Пришло много народа: бывшие Юлины одноклассники, сотрудники, родственники, какие-то женщины в чёрных платках. Никита знал, что среди них находилась Юлина мама, но лица он не запомнил. Почему-то в память врезалась одна фраза. Это был адрес: Советская тринадцать, квартира тридцать. Никита не мог вспомнить, кто его сказал, но адрес горел в мозгу огненными знаками, болезненно вколачиваясь в голову каждой буквой. Некоторое время спустя   Никита оказался на Советской улице. Позвонив в дверь тридцатой квартиры, он услышал приглушённые шаги. Дверь открыла пожилая женщина, очень похожая на Юлю, но совершенно седая. «Проходи», - тихо произнесла она, отойдя в сторону. Посетитель вошёл в комнату и, после молчаливого приглашения, присел на диван. Как будто издалека до него донёсся голос:
- Я знала, что ты придешь.  Юля о тебе писала.
Никита молчал. Женщина подошла к окну и продолжала:
- Спасибо тебе.
- За что? – пробормотал Никита пересохшим языком.
- Юля о тебе писала, - повторила она. – Скажи, а, правда, Юрия Сергеевича сняли с работы за этот случай?
Никита молча кивнул. Женщина снова заговорила:
- Наверное, зря. Юля говорила: хороший человек. Следователь сказал, дело завели. Какое дело? Он что, преступник?
У Никиты в груди разрастался колючий ком, мешая говорить, в глазах защипало.
- Я не знаю, успела тебе сказать Юля? – услышал он тихий голос. - Может, успела.  Она даже мне ничего не писала.  Беременная она была. Следователь сказал: шесть недель.
   Колючий ком разорвался, перехватив дыхание, и рассыпался на тысячи иголок. Никита некрасиво скривил губы и, не стесняясь чужого человека, заплакал. Женщина с трудом присела рядом и погладила его по голове.
- Ничего, - тихо прошептала она. – Ты поплачь. Ничего. Тебе станет легче. А у меня уже и слёз нет.
   Это простое участие пожилой, убитой горем матери пахнуло таким теплом, что Никита, уткнувшись в её плечо, которое отдавало запахом Юли, громко разревелся…

   …Однажды Никита сидел в кафе, когда мужской голос у входа громко его окликнул. Никита обернулся.  К нему спешил тот самый взрывник, которого одёрнул бурмастер. Никита сделал вид, что не узнал его. Взрывник развязно улыбался. Было видно, что он в изрядном подпитии.
-    Здорово, Никита. Помнишь, мы вместе работали на шестом поисковом? Я ведь тогда из-за тебя уволился. Так и не доработал до конца сезона.
Никита молчал. Он сжимал в руке вилку побелевшими от напряжения пальцами.
- Ну, ты что? Ты тогда ещё клинья подбивал к той геофизине? Как её звали? Кажется, Юлька. Она на тебя тоже неровно дышала. Вся партия видела. И что на меня тогда все взъелись?
Никита продолжал молча сжимать вилку.
- Ты что молчишь? Совсем ничего не помнишь? – не унимался взрывник. – А поворот на участок? Там-где-стоял-верблюд?
   Никите хотелось завыть, броситься с вилкой на взрывника и бить, бить, чтобы он только замолчал. Он помнил всё.