Садам цвести! Детям расти!

Садам цвести!

Шла Великая Отечественная война. Нам после реэвакуации довелось жить в небольшом селе, насчитывавшем 20-25 крестьянских домов, расположенных в одну линию, вдоль дороги.
Село было совсем недавно освобожденным от немцев, и жители не совсем представляли себе с чего начинать новую жизнь. Районные органы еще не были сформированы, и жители какое-то время были предоставлены сами себе. Выбрали Председателя, единственного в колхозе мужика с руками и ногами.
Затем все вместе, не слишком ориентируясь на уставы, выбрали комсомольского вожака - девушку. На фоне жителей села того периода, эта девушка отличалась необыкновенной красотой, фигурой, манерой одеваться и говорить. Она походила на сказочную принцессу с другого мира. Комсомольского возраста, как потом разобрались, оказалось человек 15. (Включая тех, которым тогда было 12 лет). И все до единого, включая меня, были влюблены в нее. Но она всем рассказывала про какого-то Сказочного принца, в которого она влюблена, и после завершения войны он к ней приедет. Было это правдой или нет - не знаю, но то, что это было отличное средство отшить всех, знаю точно. К тому же, она была лет на 6-7 старше нас, что тоже защищало ее от мальчишек.
Надо сказать, что власть ее над нами была абсолютной. Когда она просила что-нибудь сделать по колхозным делам, то сопровождала эту просьбу таким чарующим взглядом, что наверное и на эшафот можно было безропотно взойти.
Вскоре председателя колхоза арестовали за сотрудничество с немцами.
Новый - был инвалид, и не слишком авторитетен перед колхозниками. Он избрал очень разумную позицию: приходил к нашей Тоне (Антонине), убеждал ее в жизненно важной значимости какого-то дела для колхоза, и просил помочь. Она хорошо обдумывала ситуацию, и с учетом прошлых поручений, личных взаимоотношений, выбирала, кому поручить это дело. Выбор всегда был безошибочен.
Однажды она собрала всех и сказала: «Без клуба мы погибнем, в темноте». Кто тогда думал о клубе? Большинство жилищ еще не починены. Материалов нет. Денег нет. Колхозная контора ютится в маленькой каморке, где помещается всего один стол для бухгалтера. Школы нет. Надо срочно отремонтировать хоть одну комнату, куда сможет войти учитель и хоть какое-то количество детей.
Несмотря на все распри, Тоня, одев рабочую одежду, сама явилась к клубу и возглавила ремонтные работы. Но она так хрупко выглядела на общем фоне, что все боялись, чтобы с нею что-нибудь не случилось. Еле-еле упросили стать где-нибудь в безопасном месте.
Ребята работали очень добросовестно. Неизвестно было, откуда они берут стройматериалы, которые они вытаскивали из разбитых дотов, дзотов и прочих развалин. Но среди них не было ни одного строителя. Как выкладывать углы - никто не знал. Вдруг на стройку из соседнего дома прибежал маленький пацан, лет 5-6-ти. Он подошел к Антонине и сказал, что его папа просит ее срочно прийти. Она хорошо знала, что его папа лежачий тяжелобольной, у которого очень медленно заживают раны, полученные на фронте.
Объяснив ситуацию ребятам, она поспешила за мальчиком. Зайдя к ним в дом, она едва не лишилась сознания. Больной был одет, и вокруг туловища
много раз обмотан и перевязан веревкой. Не дав гостье рот открыть, он сразу
заговорил: «Тоня, голубка моя. Я понимаю, что ты делаешь общее дело. Но на Вашей стройке нет ни одного строителя, который что-нибудь понимал бы в этих вопросах. Стройка рухнет, да еще может убить кого-нибудь. Пришли двух ребят, пусть на носилках отнесут меня на стройку, я в лежачем положении буду объяснять, что и как делать».
Тоня, не выдержав, разрыдалась. Хозяйка вывела ее из комнаты, и на ушко рассказала, что она тайком от мужа навестила врача в районе, и тот объяснил, как соблюдать осторожность, чтобы не навредить больному. Доктор даже сказал, что такая «вылазка» может оказаться полезной, послужить психологическим толчком к выздоровлению. Так или иначе, больного взяли на стройку, удобно, повыше, устроили носилки, и оставили около него дежурить одну девушку. Лежачему прорабу дали длинный прут, и он мог им дотянуться до любой точки, указывая, что и как надо поправить. Надо сказать , что с его появлением работа пошла намного быстрее. Во время перерыва всем дали, неизвестно откуда взявшиеся, по 50 фронтовых грамм. Даже больной, тайком от всех, сделал один глоток (впервые за последние полгода). В целом, он чувствовал себя весьма бодро, и заметно было, что он очень рад участвовать в таком всеобщем деле.
Работа продолжалась допоздна. Больной категорически отказывался раньше других покидать стройку. Там же его слегка покормили. Разошлись, когда уже стемнело. И то бы не ушли, но освещать стройку было нечем. Об электричестве тогда и не мечтали.
Я мог бы еще очень подробно рассказывать, какие чудеса изобретательности проявляли все сельчане, чтобы быстрее завершить стройку. Причем, многие из них недоедали, ибо запасы иссякли, а новых пока не давали.
Самым тяжелым вопросом оказалась крыша. Кровельных материалов -никаких, везде течет, а тут такую большую крышу накрыть надо.
Однако поистине народная мудрость неистощима. Хорошо исследовав брошенное немцами имущество, они нашли большие куски брезента. А самое главное, мальчишки, неподалеку от центральной трассы, нашли огромный рулон затвердевшей смолы.
Примерно как Репинские бурлаки, притащили смолу к клубу. К этому времени крышу кое-как накрыли брезентом и прочим тряпьем, которое удавалось найти. Все это накрепко сшивалось прямо на крыше и прикреплялось к перекрытию. Когда смола расплавилась, люди составили живой конвейер и очень добротно заливали жидкой смолой крышу.
Для меня, маленького пацана, было поразительно, что такая каторжная работа может идти так весело и с воодушевлением. С тех пор, я на всю жизнь понял, что если идея завладевает массами, то она может творить чудеса.
Прошло еще несколько дней, здание было восстановлено, побелено, вокруг него все убрано, и даже трава высажена. На фоне всеобщего погрома, клуб смотрелся, как посланец с другой планеты.
Не знаю, каким образом Тоня смогла договориться с районом, но в первый же выходной в колхоз приехала единственная в районе кинопередвижка. Председатель решил, что вход бесплатный, и в тот день все, кто могли ходить, пришли в кино.
В последующем передвижка приезжала еженедельно.
Фильм был какой-то веселый, и нам, мальчишкам, было не совсем понятно, почему большинство женщин плачет. Прошли годы, и мы хорошо поняли, почему люди, в течение многих лет лишенные всего человеческого, так реагируют на одну из форм возврата к нормальной жизни.
На этом фоне я уже не считаю целесообразным подробно рассказывать, что к началу учебного года все же создали классную комнату, очень скромную
комнату для жилья учителя, достроили колхозную контору, и самое главное,
 там же выкроили место и для «Красного уголка». Его председатель великодушно подарил комсомольцам.
Это помещение стало обителью Тони, и местом для культурного общения жителей, сюда поступали газеты, другие новости. Когда в газете стал печататься роман Фадеева «Краснодонцы», Тоня ежевечерне читала его вслух. Комната всегда была переполнена. Приходили все, кто хотел.
Наступила зима. Разумеется, первой проблемой стало отопление. Дров, или угля - не было и в помине. Рядом, в 2-3-х км., находилось полуразрушенное село, жителей которого выселили. Каждый добывал там что мог, и на санках увозил добычу.
Хуже обстояло дело с кормлением общественного скота. В колхозе каким- то образом сумели сохранить 30-35 коров, несколько лошадей. А сена, из-за отсутствия транспорта, к скотному двору подвезли мало. Оно, в основном, оставалось в копнах, или скирдах. В поле зима выдалась лютая. Помню, была страшная пурга. Пришел председатель и сказал, что он прямо со скотного двора. Скот второй день не кормлен, коровы ревут по-страшному. Лошади на ногах не стоят. Если их срочо не накормить - начнется падеж.
Надо любой ценой привезти сено. Люди ахнули. А как? Пурга такая, что даже вытянутую руку нельзя увидеть.
Тоня умоляющими глазами смотрела на всех. Но все молчали. Прошло довольно много времени. Вдруг встал сын бывшего председателя колхоза, арестованного за сотрудничество с немцами, и сказал: «Я поеду». Он был старше нас. Ему было шестнадцать. Еще два парня выразили готовность поехать с ним. Председатель сказал: «Возьмите волов с водокачки, у них небольшой запас корма был, и они пока работоспособны». Каждый давал свои советы. Притащили как можно больше веревок, выбрали самые крепкие и емкие сани, и благословили ребят. Одного парня поставили около рельса, который исполнял роль вечевого колокола, чтобы на его звук хоть немного ориентировались ушедшие в бурю. Остальные остались ожидать хода развития событий. Даже подбирали, на плохой случай, запасную бригаду.
Все понимали, что при такой страшной пурге шансы вернуться и не вернуться примерно одинаковые.
Так прошло часа 2.5.
Вдруг с грохотом раскрылась дверь и в нее буквально втиснулись три оледеневших наших героя, неся в руках охапку сена. Их встречали, наверное, с не меньшим восторгом, чем в последующем космонавтов. Пришел председатель и сказал, что сено уже разгрузили. Ребята молодцы. Такого количества сена за одну ходку, даже в нормальную погоду никто не привозил. На сутки хватит, а там глядишь, и погода исправится. Кстати, именно так и произошло. После этого он позвал всю троицу и куда-то увел. Оказывается, хорошо понимая, что оледеневших ребят так просто не обогреешь, и они наверняка простудятся, он затопил у себя дома баню, чтобы они хорошо обогрелись.
Несмотря на то, что суровая зима еще продолжалась, колхоз начал готовиться к весенним работам. Кузница, с одноногим кузнецом, работала без остановки. На деловом дворе, все, кто что-нибудь понимал в технике, - разбирали, собирали, из двух делали один, но все что можно, все остатки механизмов готовили к весенней страде.
Поближе к весне очень остро стал вопрос о главном пастухе. Старый - умер. Новых нет. Так вот на двух колхозных собраниях обсуждался этот вопрос. Кандидатуры всех подростков обсуждали поименно, и всех отклоняли. Наконец, на втором собрании встал кузнец и предложил назначить на эту должность сына учительницы, то есть меня.
Меня на собрании не было и всю картину я знаю со слов тех, кто там присутствовал. Кузнец обосновал свое предложение тем, что я какое-то время работал с ним, и являюсь человеком обучаемым. Женщины подняли страшный хай, - он человек не деревенский, в наших делах не разбирается, все погубит.
Наконец, все выговорились и наступила тишина. При этом никого не смущало, что мне еще и 14-и лет нет. Неожиданно встала женщина, которую в деревне неофициально называли старшиной. Она сказала, что самый подходящий - это сын учительницы. Он уже приучен к порядочности и ответственности, не будет нас обманывать, а делу мы его научим. Председатель поставил вопрос на голосование. Против никто не голосовал. После этого вызвали меня, и совершенно обалдевшему объяснили какой высокий пост мне доверяют. Это вторая должность после председателя. Тот получает 1.5 трудодня, а главный пастух, кем меня назначили - 1.4 трудодня. В подпаски мне дают мальчика, которому 12 лет. Он тоже городской, но после отступления немцев они остались в селе. Я в жизни поменял не мало должностей, но все их считал заслуженными мною. Вот эту единственную, «главный пастух», я тогда явно не заслуживал. Хотя постепенно постигал премудрости профессии. Но это уже другая глава.
Прошел год. Жизнь постепенно стала входить хоть в какую-то колею. Однажды Тоня назначила комсомольское собрание довольно далеко за околицей села. Пришли не только комсомольцы, но и те, которых обычно называют активистами. Вместе с Тоней был какой-то никому не известный человек.
Тоня выступила первой. Вне зависимости от нас, несколько соседних сел опустели. Их земли не используются и могут вообще выйти из оборота. Есть предложение разбить здесь самый большой в районе сад-парк. Мы договоримся с районом, чем и как они будут нам помогать. Здесь намечается разбить сад-парк на 100 гектаров, с возможным последующим расширением.
Затем она предоставила слово гостю, который был главным землеустроителем района. Он рассказал о возможных перспективах проекта, насколько благоприятно это отразится на развитии села, на возможностях маневрировать рабочей силой, если она окажется свободной от сельхоз работ. Он обещал помощь техникой, специалистами, возможным открытием сельскохозяйственного учебного заведения.
Большинству эта затея казалась безумием. Хлеба нет, других продуктов нет, а тут такой фантастический сад затевается.
Землеустроитель сказал, что построим на краю будущего сада землянку. В ней будет жить его отец, тоже землемер, старик, пенсионер, которому скучно сидеть дома. Районный представитель пообещал подарить будущему саду 300 саженцев. И если сельчане тоже будут находить саженцы, пусть приносят сюда, и старик будет показывать, где их посадить.
Затем выступила опять Тоня. Она говорила о том, что о будущем нужно думать всегда, даже тогда, когда тебе очень трудно. Нарисовала картину того, что дети нынешних крестьян уже будут расти в другой среде, когда сотрется это вековое отличие горожанина от сельчанина. Идею поддержали сельские активисты. Разумеется, и молодежь. Тут же решили назначить старшим очередного инвалида, бывшего колхозного агронома. В тот день этим закончилось. Но чувствовалось, что в селе зародилась новая волна, в известной степени разделившая колхоз на сторонников и противников. В последующем стороны примирились. Садоводы дали слово не отвлекаться во время пиковых работ, а остальные «переходы» согласовывать с руководством.
Вскоре мы переехали в другую страну. Мне не совсем известна судьба этого уникального проекта. Рухнула страна, и все изменилось. Скорее всего, и судьба парка. Все это было так давно!
Сейчас очень принято охаивать Советский Союз, и все, что с ним связано.
 Но я глубоко убежден, что ни одна страна в мире не могла на одном энтузиазме создать то, что создавалось у нас. В том числе и выиграть такую ужасную войну.
До отъезда я пару раз навестил старика, хранителя будущего парка. Сажая очередное деревцо, он всегда любовно приговаривал: «Саду цвести».
И если он сажал 10 саженцев, то повторял, как заклинание, эту фразу 10 раз.
Закончить это короткое воспоминание юности мне хотелось бы словами этого почтенного человека:
«Саду цвести! Садам цвести!» И от себя добавить «Жизни цвести!»

Детям расти!

К этому периоду, о котором выше шла речь, относится еще один эпизод, который в историческом плане, вероятно, ничего не представляет, а для характеристики того периода жизни в полосе, расположенной между фронтом и тылом, может явиться дополнительным штрихом.
В эвакуации мы находились в Азербайджане. Несчастный скарб, собранный в один мешок, с какой-то крошечной железнодорожной станции, которую я потом ни на одной карте найти не мог, отправили на главный транспортный узел Крыма, ст. Джанкой. Прожив примерно месяц в селе, в маленькой каморке, которая принадлежала будущей школе, мы решили, что багаж уже наверное пришел, и надо ехать за ним.
Но как? Каким способом? Никто не знал. Но потом знающие люди подсказали, что из районного центра, на ближайшую железнодорожную станцию, км. за 45, из МТС (Машинотракторная станция) за горючим для техники ходит грузовая машина. А там, на станции, уже по ситуации надо решать, как попасть в Джанкой. Спекла мне мама в духовке небольшой хлебок, положила его в маленький деревянный чемоданчик, и благословила в дорогу. Мы понимали, что эту Одиссею меньше, чем за три дня не совершить. На шею повесила маленький мешочек, в котором лежала квитанция на багаж и несколько рублей, которые она смогла наскрести.
Утром рано пошел я в райцентр. Это 12 км. Пока дошел, узнал, где МТС и пришел туда, уже середина дня. А машина уходит утром. Вопрос сам по себе откладывался до следующего дня. Что делать? Куда деваться? Понятия не имею. Болтаюсь по райцентру, не зная куда приткнуться. Вдруг увидел, что на площадке мальчики моего возраста 12-13-ти лет, играют футбол. С их разрешения, я примкнул к ним. Часа два поиграли. Потом они меня стали расспрашивать: кто я, и откуда?
Сразу возник вопрос, а где ты ночевать будешь? Что я мог ответить? Стали они совещаться. Потом один мальчик сказал: «Вы побудьте здесь, а я пойду маму спрошу». Их дом был рядом, и мы скоро услышали недовольный крик матери: «Вечно ты таскаешь домой, кого попало». Постепенно крик стих, и прибежал сияющий мальчик: «Мама сказала, а ну покажи хоть, кого ведешь домой». Он повел меня к себе во двор. Мать была чем-то занята, но увидев меня, подошла. Я ей все рассказал. По-моему, для нее очень важным аргументом явилось то, что я не бродяга какой-то, а сын учительницы, из конкретного села. Она впустила меня. На ужин и сыну и мне налила по стакану молока и дала по ломтю хлеба. Зная, что хлеб - самая дорогая валюта того времени, я взмолился: «Тетя! Хлеб не надо. У меня есть, мама дала с собой». Открыл чемоданчик и показал уже изрядно общипанный хлебок, который мне дали дома. Ее реакция тогда меня очень удивила, она расплакалась, подошла ко мне, обняла меня, и сказала: «Дитятко ты мое. Через что ты уже должен был пройти, чтобы так поступать? Ешь спокойно. Тем мы и люди, что помогаем тому, кому хуже нас. А хлеб, который у тебя есть, тебе и на полдороги не хватит. Я бы добавила. Но ни крошки нет».
Утром рано, поблагодарив гостеприимную хозяйку, я раньше всех пришел в МТС. Дождался водителя. Он сказал, что возьмет меня, но это будет стоить 50 рублей. Я чуть не расплакался. У меня было всего 100 рублей. За обратную дорогу, конечно, тоже 50, значит у меня не остается ни одной копейки на всю дальнюю дорогу. Я умолял довезти за 40 рублей. Он сказал, что не может. Пришлось согласиться.
Приехал на железнодорожную станцию, стал выяснять, как добраться в Джанкой. Пассажирского движения нет, а товарняки все закрытые . Стою я на разъезде и горько думаю: «А что же мне делать?». На поездах между вагонами обычно бывают открытые буферные площадки. На одной из них я увидел уже немолодого мужчину. Он тоже обратил на меня внимание: «Ты куда ехать-то собрался?» «В Джанкой», - ответил я. «Так ты отсюда 100 лет не уедешь. Все товарняки закрытые. Полезай ко мне, пока поезд еще не ушел».
 Он подал мне руку, и я как-то взобрался на уже движущийся поезд. Мой покровитель был недавно из госпиталя, к другой жизни пока не приспособился. Но чтобы найти хоть какой-то кусок хлеба, стал ездить в Джанкой, покупал там всякую ерунду: нитки, иголки, свечки и другую мелочевку. А в селе жена это распихивала по соседям за какую-то плату.
 Дорогу он знал, как свои пять пальцев. Где остановка. Где смена сцепки. Все путеобходчики уже знали его и не придирались, что незаконно ездит на буферной площадке. На одном разъезде только спросили: «Что, смену готовишь?». Мне было холодно. Он, как щенка, прикрыл меня полой своего бушлата. Поезд ехал очень медленно.
Пути были еще не совсем исправные. Поэтому доехали мы до места только к вечеру. Попрощались мы с ним у полуразбитого вокзала. Он очень удрученно высказал сожаление, что ничем помочь мне не может. Только выразил пожелание: «Растите дети. Может Вы построите лучшую жизнь».
Электричества не было. Везде тускло светили висячие фонари «Летучая мышь». На вокзале мальчишек было, как крыс на тонущем корабле. Все куда-то бежали, о чем-то кричали, что-то таскали. Это все бездомные дети войны искали себе пропитание. Одни воровали. Другие кому-то помогали. Третьи просто болтались в надежде на какую-то поживу.
Нашел я, наконец, багажное отделение. А багаж мне давать не хотят, - «Тут на вокзале такая куча пацанов, наверное украл у кого-то». Я догадался сказать, что вор не знает, что в мешке, а я могу все перечислить. Довод оказался убедительным и багаж мне все-таки отдали.
Я, в тот период, небольшой мальчик, все же был удивлен, что все разбито, разгромлено, а все таки все работает. Я очень сомневаюсь, что какая-то другая страна, вблизи фронта, в такие мизерные сроки, все же сумела бы наладить какое-то подобие жизни.
Пошел я со своим мешком искать места, где сухо, и можно переждать до утра. Мешок для меня был тяжелым, поднять его я не мог. Поэтому я становился перед ним на корточки, спиной к мешку, и вместе с ним как-то выравнивался. А тут еще чемоданчик путается, хлеб из которого я давно съел.
Я был очень идеологическим парнем и утешал себя тем, что революционеры очень подолгу голодали, так что два дня я тоже выдержу.
Утром рано я пошел искать, откуда двигаются товарняки в мою сторону. Но это уже не была вокзальная площадка, а просто насыпь, которая делается для железной дороги. От ее уровня до входа в товарняк, расстояние было выше моей головы.
 Я даже думать не мог с такой позиции попасть в вагон. Но мир не без добрых людей. Ко мне подошел безрукий инвалид. Узнав куда мне надо, он сказал, что шансов у меня никаких. Товарняки, которые здесь проходят, как правило, транзитные. Люди там уже по нескольку дней, обустроились, и посторонних не пускают, - « Давай пройдем вперед, там бугорок и развилка, и поезда, как правило, притормаживают».
Причем, с бугорка легче попасть в вагон. Людей, которые в этих вагонах, он назвал такими словами, которых я еще не слышал. Чувствовалось, что он их всех ненавидит.
Через некоторое время появился поезд. Он приказал приготовиться. Дверь у них, как правило, открытая. В эту дверь, он с моей помощью втолкнет мешок.
С инвалидами эта публика воздерживается связываться. После мешка, поскольку поезд все движется, мы несколько шагов пробежим, потом я стану на его колено и общими усилиями меня должны вбросить в вагон, Примерно так и сделали.
Впоследствии, я много раз с мальчишками пытался повторить этот номер. Не получалось. Видимо, ситуация подталкивала. Попав в вагон, я все же со всеми поздоровался, затем отодвинул свой мешок и сел на него.
Я не сразу отдышался, и сидел, опустив голову. Когда, наконец, я поднял голову, я увидел около себя женщину, которая внимательно меня рассматривала. «Ну что, отдышался?» , - приветливо спросила она. Я ответил. «А где ты жил до войны?». Я назвал местожительства.
 - «А как твоя фамилия?». Услышав мой ответ, она немного помолчала. А потом, вдруг, задала главный вопрос: «А твоя мама носила папину фамилию, или свою?». Когда я назвал мамину фамилию, она просто вскрикнула: «Я так и думала!». Потом обратившись к своей группе, она рассказала им, что работала в одной школе с моей мамой, и один–два раза видела меня, когда я приходил в их школу. А сейчас она меня узнала. Все стали ко мне очень внимательны. Расспрашивали, где мы? Как у нас дела? Но самое главное, пригласили к столу, который они соорудили из чемоданов, сумок и прочих вещей.
Угостили чаем, бутербродом с сыром и чем-то сладким. Я понимал, что в таком обществе надо вести себя прилично и не выказывать свой волчий голод.
Но я был глубоко уверен, что съел бы 10 таких угощений, если бы мне их дали.
За всеобщими разговорами, обратный путь, на сей раз, пролетел очень быстро.
На моей станции они помогли мне выбраться из вагона. Высказали много добрых пожеланий, приветов матери и т. д.
И здесь тоже неоднократно прозвучала фраза: «Растите дети, поскорее! Может Вы построите лучший мир».
Стал я со своим мешком тащиться на нефтебазу. Пока добрался, было уже поздно, машина уже ушла.
Куда же мне деваться? Кто-то подсказал, что сторож нефтебазы тут же и живет в маленькой будке, построенной для него.
Пошел я к нему. Все рассказал и попросил приютить на ночь. Он слушал молча. Когда я закончил свое повествование, он все еще молчал. Я подумал, что он даже говорить со мной не хочет, и направился к выходу. «Стой!», - окликнул он меня. Усадил за крошечный столик, дал солдатскую кружку, налил в нее кипяток из маленькой фляги, потом где-то покопался, нашел один сухарь, дал мне, и сказал: «Подкрепись немного, а то до дома не доберешься». А потом сказал: «Ложись на мой лежак. Поспи немного. Для тебя две ночи без сна многовато». Я хотел как-то поблагодарить его, а он мне сказал: «Оставь это для интеллигенции, а мы, старики, душой чуем, кто заслуживает помощи, а кто нет!».
Утром он проводил меня до машины, благословил, и пожелал скорее расти.
Я молча, низко поклонился ему. А он, как взрослому пожал мне руку.
Грунтовая дорога в район проходила параллельно нашему селу, с расстоянием в 3- 3.5 км.
Высадил он меня на линии, которая была прямо перпендикулярна к нашему селу, и пожелал, чтобы я скорее вырос, тогда легче будет в этой жизни.
Меня несколько удивило его пожелание. До этого все желали поскорее вырасти, чтобы жизнь сделать лучше. А этот, видимо, ни на что уже не надеялся, и пожелал поскорее вырасти, чтобы в этой жизни легче пробиваться.
Теперь у меня осталась одна проблема - как дотащить свой груз. Я сразу понял, что тащить и мешок и чемодан одновременно, я не могу.
Поскольку взваливать мешок на спину я уже научился, я чемодан оставлял на дороге, а мешок относил вперед метров не 150. Благо, дорога была абсолютно пустынна. Опустив мешок на землю, я возвращался за чемоданом, и доносил его не только до мешка, но гораздо дальше. Потом возвращался за мешком, и все повторялось. Таким челночным способом, я, наконец, добрался до своего села.
У околицы меня встретил мальчишка, мой ровесник: «Где ты столько времени пропадаешь? Ты зачислен в мою бригаду. А тебя три дня нет. Бросай это барахло и беги на скирдование, там не хватает одного человека». Мать, чем могла, слегка подкрепила меня, и через полчаса я уже был на скирдовании. Хорошо, что там кормили, и во время перерыва, повариха, наша соседка, знавшая от мамы мою эпопею, погуще мне супа дала, да и на кашу не поскупилась. Впервые за несколько дней я поел досыта. И у меня в голове все время крутилась мысль, что надо скорее вырастать, в первую очередь, хотя бы для того, чтобы накормить людей досыта! Прошло 2-3 года. Голод кончился. Хлеб начали свободно продавать в магазинах, как соль, спички, гвозди. Вот тогда я и понял, что только накормить людей -недостаточно. Есть еще тысячи иных дел, которые во все века предстоит решать подрастающему поколению.
Поэтому, Дети! Растите побыстрее! Решайте те проблемы, которые не успели, или не смогли решить Ваши Родители! А мы заранее благословим Вас!

Notabene

Хотелось бы подчеркнуть, что в такое тяжелое время: война, разруха, голод, но маленький подросток везде встречает сочувствие и поддержку. Без этого он вряд ли выполнил бы свою миссию.
Рассказывая этот эпизод , я не стремился показать «героизм» своего героя. По сравнению с тем, что делали дети в то время в тылу и на фронте, это вообще ничего.
Поэтому и моя мама, и я сам, и мои сверстники, смотрели на такую поездку, как на обычные будни.
Мне почему-то кажется, что сегодня, в мирное время, при нормальной жизни, большинство родителей воздержатся от того, чтобы послать своего 13-ти летнего сына, одного, на товарную станцию, получать багаж. Другие времена, другие взгляды, другая организация бытия.
Но я хотел показать положение в обществе в критической ситуации. Во всем, что я сейчас пишу, считаю своим долгом напомнить, что добрые дела не теряются. Спустя такое количество лет, я позволил себе рассказать о стародавнем эпизоде другого времени, подчеркнуть, что помню всех, кто мне в жизни помогал, в особенности в детстве, отрочестве и юности, в том числе и в этой «эпопее».
 Если Добрые дела станут нормой жизни, насколько лучше станет жизнь! Господи! Благослови всех, кто делал, делает, иль будет делать Добрые дела!