Тоска

   Нельзя сказать, что тоска навалилась на Павла Степанович Кряжева жгучая неотступная, вытягивающая из него душу. Просто выпадали такие часы, когда от нахлынувших воспоминаний начинало пощипывать сердце. Он не усмирял ощущения тоски по давно ушедшему, и совсем было забытому, а предавался щемящим душу воспоминаниям далёкого детства, до тех пор, пока из этого состояния его не выводил кто - то своим вторжением. И тот час же новые заботы отодвигали в сторону, прятали, куда - то на задворки памяти далёкое невесть, зачем явившееся к нему и вспоминающееся как сказка, красивая добрая сказка, детство.

   Раньше, когда он вспоминал его, ощущения тоски не было.
А вот последние три года она всё чаще и чаще вселялась в него.
И он каждый раз говорил себе: " Доживу до отпуска и махну - погляжу. Подышу озоном сосновых боров, поброжу мглистыми и немножечко жутковатыми еловыми раменями. Всей семьёй махну! "

   Подходил отпуск, и наваливалась куча дел, которые никакого отлагательства терпеть не могут. Павел Степанович понимая это и всё - таки с теплившейся в душе надеждой говорил жене:

      - Давай, Машa, плюнем на все дела, съездим на месяц ко мне на родину, отдохнём.
     - Ишь, что придумал - отдохнём! - Разразится на это Мария Игнатьевна, женщина характера твёрдого, умеющая поставить любого на положенное ему место. - А квартиру ремонтировать кто будет? Может, нанять посоветуешь?

   И вместо того, чтобы дышать озоном, Павел Степанович дышал зловонными запахами красок.

   Как - то в обеденный перерыв за беседой один из его коллег слесарей пожаловался, что по всему придётся распрощаться с заводом и городом, и ехать в лесные края.
     - А что так? - с участием спросил Павел Степанович.
     - Да, понимаешь ли у Ленки с лёгкими какой - то не порядок. Врачи советуют переменить место жительства. Не хотелось бы: квартира, работа... - но придётся, - сокрушался тот.

   Кряжев всю вторую половину дня думал и никак не мог понять Леднева, как это противиться такой возможности пожить в лесных краях. И вдруг его осенило. Мысль эта ворвалась в него столь неожиданно и залегла прочно, что Павел Степанович уже не мог избавиться от неё. И он придумывал, как превратить её в действительность.
Нужна чья - то помощь. Чья же ещё как не Ольги Михайловны, давней их приятельницы, врага заводской поликлиники. Получалось всё так просто, что Кряжеву было даже досадно за свою несообразительность. Договориться с Ольгой Михайловной, чтобы она проверила Вовкино здоровье и посоветовала им уехать в места лесные.

   Воображение Павла Степановича разыгралось так, что все вставало не вполне реальную основу. Он слышал, как жена, не возражает, а настаивает на немедленном переселении. Вовка был у них единственным ребёнком. Появился он поздно (по годам Кряжевой пора бы ходить бабушкой). На что не пойдешь ради него. И Мария Игнатьевна топая ногами (никогда в жизни oна ими не топала) кричит:

  - Что ты раздумываешь? Сейчас же пиши заявление на расчёт.

   А Павел Степанович держит себя достойно, как будто не он, а жена всё время порывалась провести очередной отпуск на Костромщине.

   Между тем воображение Павла Степановича тесно сплетается с воспоминаниями и перед его взором встают хорошо написанные полотна, и в каждом из них вырисовывается Вовка, он уже живёт в этом мире.

   Никакому сомнению не подлежало, что поедут они в Заречье на тихие Унженские берега. Не смотря на то, что никого из родственников в тех местах не осталось. И что родственники!  Когда вся Унжа, и окрестные леса и озёра, и каждая тропиночка - хворостиночка роднее родных.

   Варламовы горы, Вовка сломя голову, несётся на лыжах, лавируя между стволами деревьев, вырывается на площадку крохотной поляны, взлетает над смастерённым из еловых веток и засыпанным снегом трамплином. Не изловчился, не хватило смекалки и опыта, и с разгону врезался в густую стену мелколесья. Растяпа! Новенькие лыжи в щепки, пунцовая от мороза мордяха в царапинах.

   Варламовы горы - это вовсе не горы, даже не курганы, а так себе небольшие возвышенности, заросшие лесом. Но только самые отважные лыжники решатся скатиться вниз по трудной извивающейся змеёй лыжне. Кряжев помнит, как преодолев страх - рискнул. С тех пор никакая сила не могла удержать его в стороне от этой лыжни. Теперь его место должен был занять Вовка.

   Апрельские ночи темные, тихие. Земля как - бы засыпает вместе с людьми. Только днём всё кричит о её бурной жизни, готовой вот - вот щедро хлынуть в зелень. Звонкие  неутомимые ручьи, подбирая на своём пути всё старое залежавшееся, уносят его прочь. Почерневшие глыбы снега по склонам оврагов и под густыми кронами деревьев, тяжело охнув, рушатся. А на их месте на другой день пробивается своими тонкими усиками трава.

   Пора тетеревиных игрищ, они с Вовкой непременно пойдут на тока. Смастерят шалаши на вырубке, усядутся по удобней и, превратившись в зрение и слух, будут ждать рассвета. Если не убить, то насмотреться вдоволь на красивые тетеревиные бои, услышать их беспокойное и призывающее ч - чу-ши-и, ч - чу - ши - и великое удовольствие...

   И вдруг всё это рухнуло полетело в тартарары, разразилось скандалом.
Ольга Михайловна, на которую Кряжев возложил такие надежды, не поняла его. Мало того, что отчитала Павла Степановича за его нелепые выдумки, додумалась передать его просьбу Марье Игнатьевне.
    - Сыну своему хворьбы желаешь! Где это видано! Совсем с ума спятил! - Кричала она на мужа.- Не желаю я эму никакой хворьбы. - оправдывался Павел Степанович, - Тоска меня заела, уж очень хочется в родных местах побывать. Сколько раз по - хорошему предлагал тебе съездить ...

    - Тоска! Стареешь - вот и тоска. Получишь отпуск и катись к своим медведям! Катись - держать не стану. А сына не трожь!

   Ощущение неловкости за историю с болезнью сына надолго запало в душу Павлу Степановичу. Первое время он даже лишился покоя, помрачнел. Стало не ладиться на работе. Пришлось прибросить почти до конца доведённое внедрение рационализаторского предложения по корусельным станкам. А доделать его во что бы то ни стало надо - завод мог экономить с его внедрением крупную сумму. Будь Кряжев в том состоянии воображения, в каком он был до разговора с Ольгой Михайловной - всё было бы иначе.
Мысли его работали чётко, а теперь... Теперь он боялся взлёта фантазии, а без этого нечего было и думать о завершении начатого.

   Мария Игнатьевна пребывая в гневе, в первые дни не обращала на мужа никакого внимания, лишь потом, увидела вдруг мужа осунувшимся почерневшим, переполошилась, она скорее чутьём нежели разумом поняла, что устроенный ей скандал пeревернул мужа. Она поспешно стала сглаживать свою вину, уступала мужу в том, о чём раньше и разговора никакого не могло быть...

   В июле Павлу Степановичу дали отпуск. На этот раз он не смел думать о поездке куда - либо. В первый же день начал перечислять всё, что нужно сделать по хозяйству. Мария Игнатьевна остановила его, подошла к серванту, покопалась в ящике и подала мужу железнодорожный билет до Костромы.

     - Вот тебе билет на поезд. Съезди, отдохни, полюбуйся на свои родные места.
     - К чему всё это... - пытался возразить Кряжев, но Мария Игнатьевна снова превратилась в ту Марию Игнатьевну, спорить с которой было бесполезно.

   Поезд отходил вечером. За окнами плыла рыжая сгоревшая под безжалостным солнцем степь. Рядом с полотном тянулся низенький со свёрнутыми в трубочку листьями рядок деревьев. Всё это наводило тоску на Павла Степановича, вместо ощущения широты и лёгкости какие должна была вызывать степь. Не вспышку радости, а волнение, переходящее в грусть вызывала и завтрашняя встреча с родиной.
Спал Кряжев спокойно, безмятежным сном праведника. Толи от перемены места, то ли от убаюкивающего покачивания вагона кошмарные сновидения оставили его в ту ночь. Проснулся он поздно. И сразу почувствовал, что приятное очищение заполнило его тело, душу, голову.

   За окном поезда проносилась берёзовые рощи, которые, казалось так и лучились светом радости, обуявшей вдруг Павла Степановича, он как завороженный смотрел на тонконогие, устремлённые вверх стволы, чистые и нарядные. Рощи чередовались сосновыми борами, прибранными, без единого поваленного дерева. Всё это - и чистота, и раскрашенные дачные домики, выглядели театральными декорациями, совсем не походили на тот лес, который помнил и навстречу с которым ехал Кряжев.

     - Зачем лесу эта домашняя убранность? - сердился Павел Степанович, и торопил поезд, чтобы скорей окунуться в родную, неподдельную глухомань.
В Ростове - Великом в вагон с пузатыми рюкзаками ввалились рыбаки.

     - Куда вас чёрт несёт? - возмущалась проводница. Мало вам своей рыбы что ли?
     - В Кадый, мамаша. Рыбка там не чета нашей.

   Павел Степанович услышав название знакомого большого села удивился, откуда быть там рыбе. Он помнил, что стоит село на маленькой лесной рагульке. Он сидел и никак не мог вспомнить её название.

   " Забыл. Всё забыл," - сокрушался Кряжев, но спрашивать было неудобно. Смешно - свои родные места забыл. Хотя как не забыть. Как уехал после  войны, так ни разу и не удосужился побывать здесь…До Заречья летел самолётом. Ему хотелось, чтобы не было никаких самолётов, никаких автобусов, а была лошадиная повозка со свежескошенной травой. Ну а уж поскольку есть самолеты, то Кряжев торопил время и летел. Все 20 минут полёта он сидел прижавшись лбом к круглому окошечку АН - 2. Под крылом проплывали тёмные квадраты лесов, которых было куда больше нежели полей. Павел Степанович сомневаться начал туда ли он летит,
куда надо? Места не знакомые, не знакомые и пассажиры. Ни в одном из них он не признал своего Зареченского.

   " Аннушка " накренилась, разворачиваясь, земля перевернулась и поползла вверх, потом медленно стала оседать выравниваться. Кряжев увидел посёлок. Большой, вытянувшийся вдоль реки. Коробки многоэтажных домов стояли равными рядами, образуя несколько улиц. Не было ни одного деревянного, срубленного из кругляшей дома. Не было ничего другого, чтобы походило на памятное Кряжеву Заречье. Но это было оно Заречье. На взгорье на краю посёлка стояла трехглавая церковь, та самая, которая стояла в центре села в те довоенные времена.
Вместе со всеми Кряжев вышел из самолета отошел в сторонку и встал не решаясь двинуться с места. Он был удивлён, ошарашен разительными переменами происшедшими в родных местах.

   Он знал, вернее, слышал о том, что меняется облик сегодняшней деревни. Иногда видел в газетах фотографии центральных усадьб, каких - то колхозов. Но ему казалось, что всё это возможно делается вблизи городов, а не в глуши, подобной Заречью. И то, что он сейчас увидел с трудом вмещалось в его сознании, и он стоял не в состоянии понять то ли тоска по не позабывшемуся навсегда утраченному, но хранимому памятью, то ли радость за свершившееся всё больше заполняла его сердце.


Рецензии