Прощаю и Прости

       В фабричной сторожке загорелся свет. «Палыч заступил», - обрадовался слесарь Митрохин из автомастерской через дорогу. Прихватив бутылку водки, он двинул к другу на огонек.
      - Здорово, - приветствовал Палыч слесаря, переступившего порог.
      - И тебе не хворать, - весело отозвался Митрохин.  - Ты чего хмурый? Праздник ведь сегодня.
      - А мне все одно – что праздник, что будни, - отмахнулся сторож, доставая рюмки и нехитрую закуску.
       Выпили по первой. Закусили огурцом.
      - Я тебя давно хотел спросить: ты почему один, без бабы. Мужику ведь плохо без ласки. Моя Катька хоть и стерва добрая, но куда я без нее. Ты вроде и нестарый, опять же образование имеешь. Помнишь, как чуть ли не с того света меня вытащил?    
      Палыч усмехнулся, разливая по второй.
      -  Живучим ты оказался, видно еще и время твое не вышло. А что один и баб не жалую – так это давняя история.
        По лицу сторожа мелькнула тень, сердце защемило и нестерпимо захотелось выговориться. Приятель-собутыльник был человеком проверенным и неболтливым. После четвертой рюмки Палыч решился на откровенность.
       -  В школе я учился хорошо, но жили мы бедно. Кроме меня в семье росла еще младшая сестренка. Мама частенько болела. Вот я и решил годок перед армией денег подзаработать, семье помочь. Устроился на завод, попал в сборочный цех. В то время там много молодежи работало. Даже после института ребята становились за конвейер – платили по тем временам прилично, да и сверхурочно в выходные можно было подкалымить. Рублей 200 с гаком выходило. А молодые инженеры получали всего-то рублей 120.  Опять же дружком хорошим обзавелся. И вот поздней осенью в наш цех устроилась табельщицей новенькая девчонка. Глазастая такая, коса до пояса. Знаешь, Митроха, заболел я ею, сильно заболел… Не мне тебе рассказывать, как это бывает: душа поет и сердце пляшет, глазами ждешь заветных встреч.  Словом, переполох в голове, душе, руках и ногах одним разом. 
      -  Так хороша была? – откликнулся приятель.
      - Красавица! Мимо проходила – я не дышал, влюбленные глаза стыдливо прятал. А она в мою сторону и не смотрела. Дружок мой, Санька, сразу все про меня понял, но молчал.  Девчонка оказалась шустрой, веселой, общительной, в коллективе прижилась мгновенно, будто работала ни один год. От ребят я узнал, что в институт не поступила из-за болезни и на следующий год будет поступать обязательно. Время летело быстро. Из-за необъяснимой робости я так ни разу и не заговорил с ней, не подошел. Конечно, клял себя, а сделать ничего не мог. А по весне повестку принесли. Пришел на завод за расчетом и сам себе говорю: «Последний шанс у тебя!..». В общем насмелился, подошел к ней попрощаться. А как только она улыбнулась, не утерпел и спросил: «А можно я тебе из армии напишу?».  «Пиши, конечно», - ответила Наташа и быстренько на листочке написала свой адрес. А потом ладошку свою протянула: руку мне на прощание пожать. От ее прикосновения меня словно током обожгло. «Дурак, какой же дурак, - думал я про себя. - Почему раньше боялся?».  Служить выпало мне на Дальнем Востоке в пограничных войсках. Нелегко пришлось. Все время в каком-то напряжении. Первое время смотрел на китайцев в бинокль и думал: «Почему они - черноволосые, черноглазые, а мы - русые, светлоокие, они - маленького роста, а мы - статные молодцы. Всего-то пустяк - река между нами, а мы как день и ночь, разные. Кто так распорядился на земле?..». Отдушиной в армейских буднях были бесхитростные письма от девчонок. Наташа, как и обещала, писала мне интересно, подробно обо всем, что происходило в городе и ее жизни. Поступила в институт, училась с удовольствием. В одном из писем я, к своей большой радости, обнаружил ее фотографию. Толстая русая коса, пушистые ресницы, в карих глазах легкая грусть и нежность одновременно. Мечта, одним словом. Через год за хорошую службу дали мне краткосрочный отпуск. Прямо с вокзала я поехал к ней. Куда только подевались слова, которые я собирался сказать. Смотрю на ее милое лицо и молчу. А она расспрашивает о службе, о китайцах. Подшучивает над моей неуклюжестью. Я же что-то отвечаю невпопад. Глазам своим не верю, что вижу ее наяву. Очнувшись от происходящего, заторопился домой: родные заждались, волнуются. Прощаясь, пообещал прийти еще раз. Но не получилось, мама заболела, а отпуск такой короткий. Уехал в часть и уже оттуда написал откровенное письмо о своей любви. Ответа нет. Пишу еще одно. Ночами не сплю, переживаю: «Поймет ли меня». Наконец, приходит долгожданный конверт. Лучше бы не открывал его…
       Палыч замолчал, плечи его дрогнули, горячая слеза одиноко покатилась по небритой щеке.  Митрохин уже был и не рад, что разбередил старую рану друга своими расспросами. Немного погодя, хриплым голосам сторож продолжил рассказ:
       - А там в конверте мое последнее нераспечатанное письмо да короткая записочка: «Не пиши мне больше никогда… Наташа.» Почернела душа, вода мутная манит к себе. Однако, сослуживцы не дали случиться беде: про мать больную напомнили. Как дослужил до конца срока уже и не скажу. Про любовь сердце как-то само самой забыло, огрубело что ли. После армии поступил в медицинский институт. По вечерам работал, днем учился. Не до девчонок было. На одну ночь найти проблем не было. А вот навсегда… После института долго работал на скорой. Часто представлял и даже, наверное, ждал, что приеду на вызов и неожиданно увижу ее глаза, нуждающиеся в моей помощи. Но не случилось. Вот так и жил долгие годы, неся боль и обиду. После смерти мамы стал выпивать. Из медицины ушел. Спасибо сестренке, что не оставила в беде, поддерживала, выручала. Много поменял я рабочих мест, а здесь на фабрике прижился, меньше стал пить.
            - Знаешь, Митроха, - продолжил Палыч, разливая остатки водки. - А я даже рад, что все рассказал тебе. И отпустило, и полегчало. А если честно, то в чем девчонка виновата? Обмануть не обманула, любить и ждать не обещала. Что надежд моих не оправдала, веру в любовь сломала? Так прощаю ее.
             В сторожке воцарилась тишина. Задумались мужики и про праздник забыли.
             На другом конце города в ночном сумраке на скамейке у дома сидела, задумавшись, женщина. Ей, явно, не спалось. Ветер, внезапно взявшийся ниоткуда, коснулся седой пряди ее волос, скользнул по щеке, губам и унес в ночную даль невольно произнесенное «Прости».