Коленька

...Она наблюдала за ним уже давно, напряженно сжав ниточки тонких, побелевших губ. Он - немецкий офицер, ходил по окопу, то и дело вскидывая бинокль и тоже за чем-то наблюдая. Его не по уставу смятая фуражка, круглое лицо, красное от мороза были прекрасно видны в оптический прицел. Прийти на позицию, выждать правильный момент, сделать один точный выстрел и так же незаметно раствориться в глубине русского леса - вот жизненно важные заповеди снайпера, и Настя следовала им неукоснительно.
Кажется, тот самый момент настал. Вот офицер убрал от лица бинокль, и замер, словно чувствуя притаившуюся поблизости смерть. Палец плавно опустился на спуск. Выдох. Выстрел. Падающий на землю враг. Еще одна зарубка на прикладе верной мосинки. Счет уже уверенно перевалил за сотню. "За тебя, Коленька".

Она сражалась не за Родину, как бы нелепо это ни звучало. Если бы за нее, многострадальную, то ушла бы на фронт еще в 41-м. А в 41-м, обьятая страхом и горькими слезами, отдавала солдату платочек, на котором красовались старательно вышитые слова: "Любимому Коленьке".
- Ну чего ревешь, сколько можно уже, дуреха? Обещал, значит вернется. Колька у нас человек слова. - Младший брат его, Никита, неумело утешал девчонку. Она не замечала ни его, ни его слов в своем горе и отчаянии, но в глубине души все равно была благодарна. Кроме него да больной матери никого у нее не осталось.
"Так и дождемся, потихонечку. И заживем, как раньше, даже лучше. Главное - фашистов сюда не пустить, а там все наладится".

Радиоприемник был окном на фронт из деревенской глуши. У соседей было это окно. Но Настя не верила им, и не хотела ничего даже слышать о том, что наша армия стремительно отступает, что немцы с жутким неотвратимым упорством прорываются вглубь страны. Но потом через осеннюю грязь родных улиц потянулись колонны отступающих. Бабы и девки, полуголодные и отчаявшиеся, совали бойцам торбы с последними запасами еды, и спрашивали, спрашивали, спрашивали...Так и пришла к девчонке страшная весть о том, что Колин полк был разбит и попал в окружение. Она гнала от себя мрачные мысли, все еще на что-то надеясь. Может, жив он. Но почему писем нет? А может, в плену... Ничего, поправимо. Он из любой передряги выберется, всегда таким был. Тогда что ему плен? Сбежит непременно...
Но на этом удары по Настиной судьбе не прекратились. Сначала умерла мать. Потом пришли немцы, а с ними ужас поселился в деревне. Окна на фронт уже не было - соседей расстреляли почти сразу, и через забор от девушки теперь жил какой-то генерал.
Никита пришел дождливой ночью. Даже в темноте на его рукаве угадывалась белая повязка "полицай".
- Собирайся. - только и сказал он.
Настя как в тумане собрала нехитрые пожитки и под пьяный смех расквартированных в доме немецких солдат шагнула за ним в неизвестность. И только в комнате Коли в горячих рыданиях набросилась на Никиту с кулаками.
- Ты что же, гад, делаешь?! Что делаешь? Брат значит на фронте воюет, а ты? Фашистам хвосты заносить подрядился?! Что молчишь, сволочь, отвечай!
- Пойми же ты, Колька погиб давно. И вестей нет, и полк разбили, сама же говорила... А ты жива. И жить должна. Мне что, надо было им тебя отдать? - он указал в сторону Настиного дома. - А как мне еще тебя защитить?
- Защитник нашелся... Предатель ты, вот и все.
Девушка больше не слушала Никиту, хотя он долго что-то говорил. Казалось, и голос ее пропал - выплакала весь. Так и ходила днями из угла в угол, исхудавшая, как тень, отказываясь есть "полицайский паек". Что за мысли терзали ее - ей одной известно... Понятно было только, что она до сих пор ждала.
В какую-то из многих тревожных ночей в доме прогремели надрывные команды на чужом языке, отчетливое слово "партизаны" и топот тяжелых сапог. Настя скользнула к окну и, приоткрыв занавеску, увидела, как садится в грузовик Никита...

Он вернулся под утро. Усталый, в грязной шинели и какой-то погасший. Поставил винтовку в угол, вошел в комнату и, не поднимая головы, протянул девушке что-то белое. "Любимому Коленьке" - прочла она старательно вышитые слова на окровавленном платочке, чувствуя с новой силой, что из жгучей душевной боли рождается ярость.
- Мне жаль. - Все, что смог выдавить из себя Никита.
Удар ножом. Затем ещё и ещё. Вот со сдавленным стоном сползает по стене полицай...
- Это не я... - прохрипел он. - Настя... Я хотел... спасти...
Но девушка уже растворилась в предрассветной дымке открытого окна.

"За тебя, Коленька!"